Любовь и корона - Езерская Елена - Страница 24

• Предыдущая
• 24/47
• Следующая

– Господа, – Александр уже отдышался от бешеной скачки наперегонки со временем, которую ему пришлось устроить ради спасения новых друзей, переполошив и распугав половину Петербурга. – Новость о вашем помиловании – не единственная. Я должен вам сообщить, что государь, прощая ваш проступок и даруя свободу, не отказывается от наказания вообще. И в качестве такового лишает вас воинского чина.

– Что это значит? – заволновалась Наташа.

– Простите, но я взял на себя смелость сам сообщить вам об этом, чтобы хотя бы как-то уменьшить неприятность этой новости. Но вы…

Вы больше.., не служите в армии, господа…

Проснувшись, Репнин долго не мог понять, где он. События минувших дней так утомили его, что сейчас он уже не сознавал – происходило ли все это в действительности, или ему просто привиделся сон, полный кошмаров и чудовищных наваждений.

Михаил сел на постели и оглянулся.

Он ночевал у Корфов, в одной из гостевых комнат, отведенных вчера Владимиром для него и Наташи.

Значит, ему ничего не приснилось – дуэль, промозглая камера в крепости, расстрел и божественное провидение – явление Александра с приказом императора о помиловании.

Щедрая рука монарха, великодушно дарующая жизнь, но отнимающая честь и доброе имя. Есть ли что-либо ужаснее для дворянина, чем лишение его права служить своему государю и Отечеству на поле брани?! Репнину как-то сразу стало неуютно – Боже, что скажут родители?! Наташа грозилась написать им в Италию. Маман последнее время что-то слишком часто кашляла и жаловалась на грудь, и князь Репнин повез супругу на Капри – излюбленное, после Ниццы, место для желающих поправить свое здоровье лечебными ароматами бриза и несравненной теплотой солнечного и вечнозеленого Средиземноморья.

Михаил оделся и вышел в зал.

В доме было тихо, и оттого он казался опустевшим. На Репнина напала меланхолия и склонность к романтическому. Он открыл крышку рояля, пробежал по клавишам – чуть робко и тихо, словно опасаясь кого-либо потревожить или разбудить. Но инструмент звучал мягко и сдержанно, у него был редкий клавесинный звук.

И Михаил сел к роялю. Он заиграл старинный русский романс, и слова вдруг полились из него сами собой.

Михаил говорил и говорил, уносясь в мечтах так далеко, как рисовало его воображение.

– Здравствуйте, Анна! Несмотря на ваш запрет, пишу вам! Сегодня я уже написал письмо маме, потом отцу, потом тетушке по поводу ее собачек, губернатору по поводу состояния дорог и городовому с требованием отменить пьяных на улицах… А теперь хочу задать вам глупый и вместе с тем жизненно важный для меня вопрос: когда вы вернетесь в Петербург? Я спрашиваю вас об этом не просто так, я очень хочу увидеть вас… И, честно говоря, даже не подозревал, что можно столь сильно желать кого-либо просто увидеть!

– Дорогой Миша! – раздался рядом серебристый и такой желанный голос. – Я перечитала ваше письмо сто раз и сто раз восхитилась вашим эпистолярным талантом! Прежде всего, передаю привет собачкам тетушки…

– Боже! Это вы! – вскричал Михаил, поспешно и неловко вставая из-за рояля.

В дверях залы он увидел ее – не воображаемую, а настоящую, прелестную, чудную… Михаил бросился к Анне, потом смутился и отступил за рояль. Он испытывал одновременно и чувство неловкости, и безмерную радость от этой неожиданной встречи.

Анна ободряюще улыбнулась ему, прошла в комнату и присела на диван.

– Однако в своем письме вы не сообщили о вашем счастливом избавлении, – участливо сказала она.

– Вы знаете, что с нами случилось? – Михаил на мгновение вернулся из царства грез в реальность недавних событий.

– Князь Долгорукий передал Ивану Ивановичу шкатулку от сына, и он же рассказал об обстоятельствах дела.

Но, – Анна подняла на Михаила глаза, полные удивления и искренней радости, – как вы очутились на свободе?

– Поверьте, я бы хотел ответить вам, вы ждете от меня объяснений…

Но мне совсем не хочется говорить о прошедшем. Я желаю лишь писать вам письма, держать вас за руки, говорить глупости и испытывать одновременно отчаяние и счастье! Я, наверное, болен? – шутливо спросил Михаил.

– Думаю, мне известна эта тяжелая болезнь! Ее не лечит ни один доктор, – с притворной обреченностью посетовала Анна.

– Вы ошибаетесь, лечение и доктор известны. И мой целитель – предо мной!

– Отчего вы так решили? – смутилась Анна.

– Потому что мне вдруг стало лучше, – Михаил, наконец, решил изменить диспозицию и присел на диванчик рядом с ней. – Я вспомнил – государь помиловал меня и Владимира Корфа, мы свободны! И я точно знаю – почему. Все это время со мною был мой талисман – ваш платочек.

Вспоминаете? Вы обронили его при нашей первой встрече.

– Вы все время хранили мой платок? – растрогалась Анна.

– Да, и он принес мне удачу! – Михаил порывисто потянулся к Анне и обнял ее.

Анна не сопротивлялась – ее потрясло услышанное. Сколько раз за эти дни воображение рисовало ей картины ее встречи с Михаилом, но она даже предположить не могла, что действительность окажется намного прекраснее. Анна запрокинула голову, ожидая продолжения столь пылкого объятья, но Михаил внезапно почувствовал стеснение и робость – Анна была так хороша, так доверчива! Мягким, ласковым движением Репнин отстранился от девушки и уж очень потерянным тоном сказал:

– Кажется, в письме я не дописал вам две строчки…

– И что же это за строчки? – с шутливым соболезнованием спросила Анна, с трудом очнувшись от флера овладевшего ею чувства.

– В них заключалось жуткое признание – я разбил любимую ночную вазу Владимира! Только т-с-с! Ему ни слова, – Репнин театрально приложил палец к губам, пытаясь шуткою разрядить обстановку.

– И как же вы скрыли следы этого ужасного преступления? – подыграла ему Анна.

– У меня есть алиби! Я обнимал самую прекрасную женщину в мире!

– Вазу припомню! – грубовато сказал Корф, входя в залу и переводя недобрый взгляд на Анну. – А вы здесь каким ветром? С отцом или одна?

– Одна, – Анна как-то сразу поблекла и сжалась. – Приехала на прослушивание к директору Императорских театров. И случайно встретила…

– А я, тоже, совершенно случайно, услышал обрывок вашего разговора! – раздраженно бросил Владимир, подойдя ближе. – Кстати, я знаю, какие две строчки на самом деле не дописал Михаил!

– Володя… – попытался остановить его Репнин.

– О том, что его с позором выгнали из армии!

– Это шутка? – Анна растерянно посмотрела на Михаила.

– Это правда, – кивнул Репнин. – Но этого человека с его тонким слухом постигла та же участь.

– но не мог же я оставить тебя одного, Миша! – саркастически усмехаясь, сказал Корф.

– Бедный Иван Иванович! Это окончательно разобьет ему сердце, – горестно прошептала Анна.

– А что с его сердцем? – бравируя, поинтересовался Владимир.

– У дядюшки был сердечный приступ, и он так плох…

– Во-первых, не смей называть отца дядюшкой, – с откровенной злостью прервал ее Корф. – А, во-вторых, почему ты сразу не сказала?

– Но вы же не дали мне и рта раскрыть…

– Эй, полегче! – вступился Репнин за Анну, которая под страшным взглядом Корфа напоминала райскую птичку в когтях хищника.

– И вы оставили его одного? Да о чем вы думали? – не мог успокоиться Владимир.

– Иван Иванович настоял, чтобы я отправилась на прослушивание. Но я больше приехала за тем, чтобы разыскать вас и умолять повиниться перед государем. Вы должны жить, вы нужны своему отцу, и немедленно – ваше поместье в опасности!

– С чего бы это? – удивился Корф.

– Княгиня Долгорукая затеяла отобрать у вашего отца имение в Двугорском. Она утверждает, что барон не выплатил покойному князю Долгорукому давний долг.

– Это немыслимо! – вскричал Владимир. – Есть расписка…

– Ее украли. И сегодня у барона Корфа встреча с доверенным лицом княгини Долгорукой – господином Забалуевым, предводителем местного дворянства…

• Предыдущая
• 24/47
• Следующая