Сингапурский квартет - Скворцов Валериан - Страница 67
- Предыдущая
- 67/98
- Следующая
Севастьянов подмечал, что своим появлением в представительстве он насторожил сотрудников. Попадая в оперативный зал, чувствовал: в разговоре пауза, меняют тему. Однажды из-за неплотно закрытой двери кабинета, в котором размещался инженер по транспорту, донеслось:
— Петраковское воровство не доказано! Чего трепать зря… И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы — сидел бы…
Работы почти не давали. Платежные ведомости, проверка счетов по мелочам, приведение в порядок архива… Сидя в своем кабинетике, Севатьянов много читал — примущественно не по делу. Даже гулял в рабочие часы, а уж после работы — тем более. Неторопливо бродил по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом по причине занятости видел лишь из окна машины. Разглядывал гостиничные комплексы «Марина-мандарин», «Ориентал» и «Пан Пасифик», поражаясь изощренной строительной и инженерной технологией. Его подавляла мысль, что дома, в России, даже немногие избранные судьбой не имели ничего подобного. Заказывая здания для таких же целей, они и вообразить не могли, что можно подняться до столь высокого комфорта и фантазии.
…В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкой мороси. Белый цементный лев, символ Сингапура, изрыгал из пасти поток воды в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, словно заводная игрушка, выплескивал красным черпаком дождевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у причальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.
На мосту Андерсена Севастьянов внезапно понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.
Перейдя мост, он миновал корпус Шанхайско-Гонконгского банка, здание Тихоокеанской страховой компании и небоскреб «Банка четырех океанов», разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому Севастьянов полтора года названивал по поручениям Петракова, ответил сигналом «занято».
Он повесил трубку.
Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые толстые ляжки форменные мини-юбки.
Судьба испытывала. Давала время подумать.
Колебаний Севастьянов не чувствовал.
В приемной адвокатской конторы «Ли и Ли» секретарь не сменился. До Севастьянова донесся знакомый голосок тамилки, хрупкий и тихий:
— Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?
— Добрый день, мисс Сулачана. Говорит Севастьянов из русского представительства. Как поживаете?
— О! Господин Севастьянов! О, сколько же времени минуло? О, да вы живы! Ах, да, простите, это господин Петраков скончался… О! Как вы поживаете? Вам назначено?
— Нет, не назначено… Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана…
— Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов… Сейчас три пополудни. Четыре тридцать… Пять пятнадцать… Секунду!
Звуки в трубке умерли. Мисс Сулачана переключилась на шефа.
Но страх в Севастьянове сидел. Не вытравимый страх перед «своими», хотя уже много лет, с того времени, как он ушел из «Внешэкономбанка», кто для него «свои», а кто — «не свои», измерялось особым мерилом. Своими были, возможно, Ефим Шлайн, стряпчий Ли, этот понурый журналист Шемякин и консул Дроздов… А чужие? Это ясно и без всяких «возможно»: московский банк, приславший его на работу, то есть генеральный директор и Людвиг Семейных, символизирующие Россию… Впрочем, Шлайн тоже мог бы символизировать Россию, но внутренней уверенности в этом не было. Даже после встречи со Шлайном в самолете, на котором Севастьянова выпроводили из Турции. Севастьянов и теперь сомневался, что Шлайн представляет российские органы…
После многомесячных ходатайств, в которых активно участвовал Международный христианский комитет по эмиграции, Севастьянова — тогда он ещё оставался Войновым — перевели из лагеря Йогзат в центральную тюрьму в Анкаре. Последний допрос, два дня ожидания, доставка под конвоем в аэропорт, затем рейс компании «Олимпик эйруэйз» на Афины… Когда в «боинге-727» Лев Александрович выходил из туалета, с кресла у иллюминатора привстал лысоватый человек и помахал ему рукой, далеко высовывавшейся из манжеты сорочки.
— Я вас не знаю, — грубо сказал ему Войнов.
Его мутило, в туалете он пытался искусственно вызвать рвоту, подозревая, что его отравили в аэропорту — если не турки, то агенты ЦРУ. Один тип со странным именем Бо Казальски настойчиво крутился рядом все последние недели войновского гниения в йогзатском двухэтажном бараке. Притворяясь беженцем из Польши, Казальски настырно лез в душу с разговорами и довел Войнова до бессонницы и депрессии. Чтобы отвертеться от общества липучего агента, приходилось изображать больного, валяться на койке, и кончилось это испорченным желудком… Явно по наводке Бо к нему подселили трех вьетнамцев, державшихся совершенно по-свински. Они испражнялись в те же эмалированные тазы, в которых готовили невыносимо вонявшую сырую рыбу, чесали, сняв носки, сопревшие пальцы, рыгали, не понимали ни слова по-английски и однажды предприняли попытку избить Войнова.
Теперь, в самолете, возник новый тип, которому Бо Казальски, судя по всему, передал эстафету.
— Вы писали в правозащитную организацию «Международная амнистия Канады» по адресу Оттава, улица Кланрональд, пятьдесят один семьдесят два? — спросил тип.
Войнов, подсмотревший этот адрес у вьетнамцев, которые выдавали себя за католиков, преследуемых на родине, действительно обращался в такую структуру, а когда пришел ответ, заполнил и вернул присланную анкету с приложением трех фотографий. Заодно вложил в конверт и подробное описание психологической пытки, которой он подвергался, а также официальную жалобу на действия агента ЦРУ Бо Казальски.
— Да, писал, — сказал Войнов обреченно. — Кто вы такой?
— Зовите меня Ефим Павлович, — сказал незнакомец. — Поговорим в сторонке?
— Как вы докажете, что именно к вам пришло мое обращение?
Человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, вытянул из кармана пиджака ксерокопии послания, анкеты и жалобы. Когда он пошел впереди Войнова между кресел, кисти его рук, заброшенных за спину, оказались почти под ягодицами.
В Афинах, не покидая аэропорта, они просидели три часа в ресторане. Ефим Павлович объяснил, что дорожка в будущее у Войнова одна — грязная и низкооплачиваемая работа в какой-нибудь западной стране, пусть даже в США, поскольку турки пришли к выводу, что бегство из Анапы морем ловкое притворство. Без специальной подготовки и поддержки пересечь Черное море на гирлянде пинг-понговских шаров в феврале физически невозможно… Свои выводы турки, естественно, не скроют от спецслужб тех стран, в которых Войнов окажется в будущем. Так что настоящего паспорта где-либо ему никогда не видеть, как собственных ушей, а потому, наверное, лучше отдаться на милость российской разведывательной конторе, которую представляет Ефим Павлович.
Войнов был уверен, что человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, — агент ЦРУ, который «косит» под российского контрразведчика. Он так и сказал. Лысоватый очкарик вскочил и, похохатывая с видимым удовольствием, забегал вокруг столика, как бы разминаясь от долгого сиденья.
— Тогда вы понимаете, что по прибытии в Америку я смогу упечь вас в тюрьму? — сказал Ефим, отсмеявшись. — За шпионаж. Это двадцать лет. Минимум. Но есть и выбор.
— Скажите какой?
— Вернуться через некоторое время в Россию и поработать на меня дома, а потом, возможно, и за рубежом, при этом по специальности…
Через два месяца, излечившись в Карловых Варах от болячек, нажитых в Турции, Войнов поездом приехал в Брюссель на Алексеевские информационные курсы имени профессора Карташова. Лекции о положении в России читал полковник российской экономической контрразведки Ефим Шлайн. Спустя полгода Войнов был уже в Москве — с «советским», если судить по коркам и символике, паспортом на имя Севастьянова. Он позвонил в отдел кадров финансового холдинга «Евразия» и попросил принять его для обсуждения вопроса о возможном получении должности в банковском подразделении. Этого звонка ждали, и Севастьянова направили к Петракову.
- Предыдущая
- 67/98
- Следующая
