Сингапурский квартет - Скворцов Валериан - Страница 18
- Предыдущая
- 18/98
- Следующая
— Не беспокойтесь, господин Сурапато, — ответил кантонец.
В углу темно-вишневого «роллс-ройса» Лин Цзяо казался крохотным и безвесным, золотистое сиденье под ним не проминалось.
— Джордж, — сказал Клео одетому в красное пальто индусу-привратнику, державшему черный цилиндр в руке. — Скажи госпоже Сун Юй, чтобы распорядилась… Нет, пусть сама закроет окна в моей комнате и запустит кондиционер на малый. Малый! Понятно?
— Разумеется, сэр. Будет исполнено, господин Сурапато, сэр.
Клео пожалел, что забыл перед уходом взглянуть на воздушный змей — как он там? Да Бог с ним. С утра бодрило чувство удачи, и этой возбужденностью, возможно, и объяснялась сладкая рассеянность. Бесценная реликвия, деревянный позолоченный кулак, венчавший знаменное древко восставших «боксеров», отныне его собственность. Беспокоили трещинки на поверхности. Разумнее, наверное, держать в кондиционированном воздухе. Во всяком случае, следовало бы посоветоваться с экспертами в национальном музее.
— Пусть едет медленно, — велел отец.
— Езжай мягко, — сказал в переговорное устройство Клео водителю.
— Понятно, хозяин, — ответил тот и покатил с холма к Орчард-роуд мимо мусульманской молельни на первом этаже гостиницы «Наследный принц».
Старый Лин Цзяо, воспользовавшись передышкой от кашля, задремал. В полузабытьи он наслаждался блаженным состоянием расслабленности и безопасности. Он вяло подумал: в жизни всякого человека есть время быть, а есть время иметь, он был когда-то, а теперь он имеет все, но его-то практически нет.
— Отец, — сказал сын в слуховой аппарат, — мы приехали. Ты пойдешь сам? Или приказать коляску?
— Что так сотрясает землю? — спросил Лин Цзяо, тревожась из-за вероятности того, что сотрясает только его.
— Строят метро. Вбивают сваи. В Сингапуре расширяют сеть метро, отец. Поезда ходят по подземным рельсам.
Клео с отвращением смотрел на желтые щиты с красными полосами, за которыми машины вбивали в грунт стальные сваи. Строители вывесили плакат: «Мы идем за вами дорогой прогресса!» Клео не удалось заполучить подряд на подземке. Чиновники, боявшиеся малейшего подозрения в коррупции, которая в любых размерах каралась пожизненным заключением, предпочитали не связываться с ним.
Лица европейцев в вестибюле гостиницы «Мандарин» казались зеленоватыми в сполохах реклам. Голова отца наоборот — синей. Кровь на белых и желтых тоже выглядит иначе, подумал Клео. На трупах азиатов она маслянистее… Злость не отпускала его. Про золоченый кулак Клео забыл…
Привратники внесли отца в гостиницу. Сержант, сдававший от дверей назад черный «мерседес» с тремя звездочками на номерной плашке — видимо, генеральский, — придержал машину, пропуская их и Клео. Несколько черных автомобилей с военными номерами выстроились в линейку там, где парковаться не разрешалось. Клео разыскал глазами своего водителя, повел подбородком в сторону военных. Знак: расспроси осторожно водителей. Телохранитель кивнул.
Приезжий из Гонконга доктор-травник появлялся в Сингапуре два раза в год. Конечно, и местных лекарей было достаточно на улице Телок Эйр, где врачи, набравшиеся социалистических идей, выставляли в окнах контор плакаты с надписью «Давайте станем некурящим народом!» Но, в отличие от них, гастролер не набрасывался с вопросником для закладки ответов в компьютер, а отвешивал по старинке полный «коу-тоу», то есть складывался в глубоком поклоне. Как и полагалось ученому мужу, он ни о чем не спрашивал. Смотрел и понимал.
Гонконгский травник обладал несомненными признаками мудрости. Пучок волосков произрастал из ухоженной бородавки на левой щеке. Очки в стальной оправе впивались в переносицу и виски. Бугристый шрам на шее Лин Цзяо не вызвал у него никакого интереса. Внешние признаки для врача, повидавшего всякое, несущественны.
Травник не подвел. Долго ощупывал запястья отца, лодыжки. Отогнул веки. Зацепив пальцами, вытянул язык больного и надолго задумался в этой позиции. Лин Цзяо пучил глаза от невозможности сглотнуть. Затем доктор неторопливо отвинтил колпачок авторучки пекинского завода «Процветание». Золотое перо выводило красивые иероглифы: «Напряженная и длительная борьба, работа, невоздержание и приверженность к излишествам, включая половые, поставили пациента в положение, когда его личное время истекает быстрее общего. Силы исчерпываются, обгоняя смены сезонов».
Почтительно, двумя руками он протянул отцу листок.
Лин Цзяо прочитал диагноз, посидел несколько минут с закрытыми глазами. Правилами игры предполагалось глубокое осмысление ученых суждений травника и затем изъявление согласия с ними медлительным кивком. Дальше происходило самое важное — писание рецепта, поскольку именно к нему прилагался счет.
Клео, скрывая зевоту, посмотрел в окно двенадцатого этажа. Далеко внизу ненавистная стройка линии метрополитена уродовала проспект. Как шрам.
— Пожалуйста, рецепт для вашего уважаемого отца, — произнес секретарь травника.
К розовому листку была пришпилена ещё и записка. Обращались в ней к Клео его китайским именем — Лин Цэсу, что допускалось только для домашних. С сайгонских времен Клео Сурапато считался яванцем, ставшим гражданином Сингапура. Он негодующе поднял глаза.
— Вам, — сказал нагловато секретарь травника.
В бумаге говорилось:
«Уважаемый господин Лин Цэсу!
Примите наилучшие пожелания от давнишних друзей, имена которых, вам, известному финансисту, вполне справедливо покажутся малозначительными. Возможно, вам доводилось среди несомненно важных и неотложных забот слышать о братьях из «Бамбукового сада…»
Клео перевел взгляд в конец страницы, на подпись:
За забором верфи «Кеппел» скрежетало судовое железо, с которого обдирали ржавчину. Отвратительный шум проникал в просторный вестибюль биржи. Бруно Лябасти, переговорив со своим брокером, вышел на улицу, и, пока он шел к стоянке такси, у него совсем заложило уши. Китаец за рулем «мазды» выжидающе смотрел в зеркало заднего вида, с которого свисала гроздь амулетов. Бруно улыбнулся зеркалу и сказал:
— По окружной, пожалуйста, вокруг залива.
— Первый раз в этом городе, сэр? Туризм, бизнес?
— Да как сказать… И то, и другое.
— О-о-о! И то, и другое… О-о-о!
Сингапурская вежливость холодна, как дверная ручка. Она замешана на материальном интересе, и только. Нечто вроде этикетки. Всякому товару своя. Восторг был обязан выгодному маршруту в «мертвый» час.
Радио, по которому диспетчер на пекинском диалекте оповещал о пассажирах, скрипело и взвизгивало.
— Делаем деньги, сэр?
Дурацкий вопрос входил в дежурный комплект приемов поддержания вежливой беседы.
— А сколько сам зарабатываешь? — сказал, переходя на китайский Бруно.
— О-о-о! Зарабатываю! — повторил таксист, поглощенный сообщениями рации. Потом спохватился. Полуобернувшись, пытался сообразить: ослышался или заморский дьявол действительно говорит на языке Поднебесной?
— Вы спрашивали, сколько я зарабатываю, сэр, — ответил он на всякий случай по-английски. — Если говорить о расходах…
Бруно опередил:
— Налоги, взнос за квартиру, семья, дети в колледже, да ещё содержанка, разумеется, молоденькая и требующая французской парфюмерии…
— О-о-о! Французской парфюмерии… Сэр и ещё раз сэр!
— Что значит — ещё раз?
— Вы, наверное, большой писатель, сэр, а значит я должен обращаться к вам «сэр и сэр»… С двойным почтением. О-о-о! Откуда вы знаете про парфюмерию?
Дом, дети, стареющая подруга жизни, наложница, неприкасаемый банковский депозит, предназначенный для дорогостоящего гроба: в мир предков следует явиться преуспевающим… Как однотипны эти ребята! От воротил до «младших братьев» всемогущего «Бамбукового сада», в общак которого с каждого доллара, набрасываемого электронными счетчиками сингапурских такси, автоматически отчислялись пятнадцать центов. Из этих пятнадцати два цента шли лично ему, Бруно Лябасти.
- Предыдущая
- 18/98
- Следующая