Ночные крылья. Человек в лабиринте - Сильверберг Роберт - Страница 9

Потом мы шли сквозь крытую аркаду, мимо островков людей, окружающих Разносчиков, предлагающих товары со звезд, дорогие безделушки Эфрики и аляповатые изделия здешних Производственников. Выйдя из нее, мы попали на маленькую площадь, на которой возвышался фонтан в виде корабля, а внизу виднелись разбитые и развороченные каменные ступени, ведущие к горам щебня, поросшим сорной травой. Гормон кивнул, и мы быстро пересекли площадь и вышли к пышному дворцу Второго, а то и Первого Цикла, подмявшему под себя заросший густой зеленью холм.

– Говорят, что это центр мира, – сказал Гормон. – В Ерслеме тоже можно найти место, которое претендует на это право. А это место отмечено глобусом.

– Как это может быть у мира один центр? – спросила Эвлюэлла. – Ведь он круглый. Гормон рассмеялся. Мы вошли внутрь. Там, в зимних потемках, высился колоссальный сверкающий глобус, залитый изнутри ярким светом.

– Вот ваш мир, – произнес Гормон с величественным жестом.

– Ох, – выдохнула Эвлюэлла. – Все! Здесь все, все есть!

Глобус был воплощением подлинного мастерства. Он показывал не только очертания, но и сам рельеф. Его моря казались глубокими бассейнами, его пустыни были настолько естественными, что в горло впивались острые коготки жажды, его города бурлили светом и жизнью. Я разглядывал континенты.

Эйроп, Эфрик, Эйзи, Стралию. Я видел просторы земного океана. Я проследил взором золотистую цепь Земного Моста, который я совсем недавно с таким трудом пересек. Эвлюэлла бросилась к глобусу и принялась показывать нам Роум, Эгапт, Ерслем, Перриш. Она дотронулась до высоких гор к северу от Хинды и тихо сказала:

– Вот здесь я родилась, где лежат льды, где горы касаются лун. Вот здесь владения Воздухоплавателей. – Она провела пальцем к Парсу и назад, по страшной Арабанской пустыне и до Эгапта. – Вот здесь я летала. Ночами, когда проходит детство, мы все должны летать, и я летала здесь. Сто раз я думала, что умираю. Вот здесь, в этой пустыне… Песок в горле… песок сечет крылья… Меня отбросило наземь, проходили дни, а я лежала голая на горячем песке и не могла шевельнуться. Потом меня заметил Летатель, он спустился, поднял меня, взлетел вместе со мной, и когда я была высоко, ко мне вернулись силы, и мы полетели к Эгапту. И над морем он умер. Жизнь покинула его, хотя он был молод и силен, и он упал в море, и я упала следом, чтобы быть с ним, а вода была горячей даже ночью. Меня качали волны, и пришло утро, и я увидела живые камни, подобные растущим в воде деревьям, и разноцветных рыб, и они поднялись и стали кусать его покачивающееся тело с распростертыми в воде крыльями, и я оставила его, я толкнула его вниз, чтобы он отдохнул там. А я поднялась и полетела в Эгапт, одинокая, напуганная, и там я встретила тебя, Наблюдатель. – Она застенчиво улыбнулась мне. – Покажи нам место, где ты был молодым, Наблюдатель.

Через силу, словно у меня вдруг закостенели суставы, я подошел к другой стороне глобуса. Эвлюэлла встала рядом, а Гормон отошел в сторону, словно ему было ни капельки не интересно. Я показал на изрезанные островки, поднимавшиеся двумя длинными лентами из Земного Океана: остатки исчезнувших континентов.

– Здесь, – показал я на остров на западе. – Здесь я родился.

– Так далеко! – воскликнула Эвлюэлла.

– И так давно, – сказал я. – В середине Второго Цикла, так иногда мне кажется.

– Нет! Этого не может быть! – Но взглянула она на меня так, словно и вправду мне могло быть несколько тысяч лет.

Я улыбнулся и погладил ее по бархатной щеке.

– Это мне только кажется, – добавил я.

– А когда ты ушел из дому?

– Когда я был вдвое старше тебя, – ответил я. – Дюжину лет я был Наблюдателем в Палеше. Потом Воля повелела мне отправиться за океан, в Эфрик. Я пошел. Жил немного в жарких странах. Отправился дальше, в Эгапт.

Там я встретил одну молоденькую Летательницу. – Повисло молчание. Я долго глядел на острова, бывшие моим домом, и в моем воображении исчез неуклюжий, потрепанный жизнью старик, которым я был сейчас, и я увидел себя молодым и сильным, взбиравшимся на зеленые горы и плывущим в студеном море, проводящим наблюдения на краю белого берега, в который неустанно бьет прибой.

Я вспоминал, а Эвлюэлла тем временем подошла к Гормону и попросила:

– А ты? Покажи нам, откуда ты, Измененный?

Гормон пожал плечами.

– На этом глобусе это место не показано.

– Но это невозможно!

– Разве?

Она прижалась к нему, но он отстранил ее, и мы пошли в боковой выход, оказавшись на улице.

Я начал уставать, но Эвлюэлла тянула меня вперед, желая до полудня осмотреть весь город, и мы шли сквозь сплетение улиц, мимо сверкающих особняков Мастеров и Торговцев, мимо вонючих нор Слуг и Разносчиков, переходящих в катакомбы, мимо прибежищ Клоунов и Музыкантов, через квартал Сомнамбул, чьи обитатели умоляли нас войти и купить правду, являвшуюся им в трансе. Эвлюэлла взглянула было на нас, но Гормон отрицательно покачал головой, а я только улыбнулся, и мы прошли мимо. Теперь мы были на краю парка, совсем рядом с городским центром. Здесь прогуливались жители Роума, двигаясь с редкой для жаркого климата энергией, и мы присоединились к этим пехотинцам на марше.

– Погляди! – сказала Эвлюэлла. – Какая яркая!

Она показывала на сияющую арку громадной полусферы, накрывающей какое-то старое здание. Я прищурил глаза и смог увидеть внутри выветрившуюся каменную стену и толпу людей. Гормон сказал:

– Это Уста Правды.

– Что? – спросила Эвлюэлла.

– Идем. Увидишь.

Под полусферу тянулась очередь. Мы встали в ее конец и вскоре подошли ко входу, разглядывая начинающуюся за порогом страну остановившегося времени. Почему это здание и еще несколько рядом были оборудованы специальной защитой, я не знал и спросил Гормона, чьи познания были столь же неимоверно глубокими, как и познания Летописца. Он ответил:

– Потому что это царство определенности, где то, что кто-то говорит, абсолютно совпадает с тем, что есть на самом деле.

– Я не понимаю, – сказала Эвлюэлла.

– В этом месте невозможно солгать, – объяснил Гормон. – Можно ли представить себе памятник старины, более нуждающийся в защите? – Он шагнул в узкий проход, фигура его сделалась размытой, и я поспешил за ним.

Эвлюэлла колебалась. Прошло некоторое время, прежде, чем она решилась войти. Она останавливалась перед каждым порогом, словно ее сносило ветром, который дул вдоль линии, разделяющей большой мир и карманную вселенную, в которой мы стояли.

Здание Уста Правды – находилось за второй линией защиты. Туда тянулась очередь, и важный Указатель контролировал число входящих в святилище. Прошло некоторое время, прежде чем нам было разрешено войти. Мы оказались перед свирепой уродливой головой, изъеденной временем. Ужасные челюсти широко раскрыты. Разверзнутый рот – темное и зловещее отверстие.

Гормон кивнул, окинув эту голову взглядом, словно удовлетворенный тем, что все оказалось таким, как он и думал.

– И что теперь делать? – спросила Эвлюэлла. Гормон сказал:

– Наблюдатель, положи правую руку в Уста Правды. Я нахмурился, но подчинился. – Теперь, – сказал Гормон, – один из нас задаст вопрос. Ты должен ответить. Если ты скажешь неправду, челюсти сомкнутся и откусят тебе руку.

– Нет! – воскликнула Эвлюэлла. Я осторожно взглянул на челюсти, сжимавшие мое запястье. Наблюдатель без руки – человек не у дела. Во времена Второго Цикла можно было заказать себе протез получше собственной руки, но Второй Цикл остался далеко в прошлом, и подобную роскошь теперь уже не найти.

– Но как это делается? – спросил я.

– В пределах этого помещения необычайно сильна Воля, – ответил Гормон. – Она неумолимо отделяет правду от неправды. За углом этой стены спят три Сомнамбулы, посредством которых говорит Воля, и они управляют Устами. Ты боишься Воли, Наблюдатель?

– Я боюсь своего собственного языка.