Шерше ля фам - Болучевский Владимир - Страница 3

• Предыдущая
• 3/25
• Следующая

Люди, насекомые, животные и птицы (населяющие наряду с тобой окружающий мир) с первым лучом света придут в движение и, повинуясь своим собственным мотивам, станут менять свое расположение в пространстве относительно друг друга, растений, а также строений из камня и дерева. Господь им судья.

Невольно являясь одной из непосредственных составляющих некоей знаковой системы. — дарованной всем нам свыше в качестве среды общего обитания, ты неизбежно будешь втянут в извечный процесс этих внешних перемещений, замещений, взаимодействий и метаморфоз, но в том нет беды. Нет в том беды, покуда остаешься внутренне недвижим. Покуда остаешься внимательным и непричастным».

Хмыкнул, почесал кончик носа и, бегло скользя пальцами по мануалу, продолжил:

«Существуют мириады неисчислимых вариантов судеб мира (имя которым Хаос), а есть, дарованная высшими силами непосредственно тебе, твоя собственная личностная судьба. И до той поры, покуда силы, формирующие эту твою судьбу, тебе не подконтрольны, все, что ты. можешь сделать, — это, выходя за порог своего дома, предельно тщательно завязывать шнурки на ботинках.

Ибо стоит только зазеваться, допустив ничтожно малую небрежность, — споткнуться, например, возле самого края тротуара, наступив на развязавшийся шнурок, и все. Каюк. Ты мигом теряешь дарованную тебе изначально свободу.

Споткнувшись, нечаяно толкаешь прохожего, он невольно делает шаг на проезжую часть, перед ним с визгом покрышек тормозит автомобиль, сзади в него неминуемо врезается другой автомобиль, ты виновато разводишь руки, но уже поздно. Вокруг тебя уже толпятся люди, которые ждут твоих слов и поступков.

И попробуй отмахнуться. Поди объясни им, что у тебя на это самое время были назначены совершенно другие планы. Что ты просто шел в булочную, с тем, чтобы, вернувшись домой, сначала полакомиться компотом с белым хлебом, а уже затем с легким сердцем удавиться на намыленной веревке.

Все. Хана. Хаос немедленно всасывает тебя, и ты, помимо своей воли, вынужден расхлебывать последствия собственной неаккуратности. Ибо не тебя толкнули, а ты толкнул. Потому что, если бы толкнули тебя, все было бы совершенно иначе.

Поэтому постоянно бди. Будь безупречен. Ибо если на твоей ладони нет раны, в ней можно нести яд».

Закрыв кавычки, поставил точку, откинулся на спинку стула, плеснул себе из термоса в металлический стаканчик, выпил, крякнул и стал еще раз перечитывать плоды своего труда.

— Ну-у-у… где-то так, — задумчиво сказал сам себе, закончив чтение. — В общих, как говорится, чертах…

Пока наши герои заняты каждый своим делом, мы позволим себе сделать небольшое отступление от линии, так сказать, основного повествования и рассказать читателю о некоторых событиях, которые произошли чуть раньше и, следовательно, предшествовали той истории, которая начинает разворачиваться на этих страницах.

Итак.

Днем ранее, а точнее сказать, вечером предыдущего дня, часов около восьми, в квартире Адашева-Гурского раздался звонок в дверь.

Александр вышел в переднюю и отпер замок. За порогом стоял рослый, слегка подвыпивший молодой мужчина с ухоженной бородой и зачесанными назад волосами.

— Ага, попался! — громко сказал он. — Едрен-батон, ну наконец-то! А то я тебе везде звоню-звоню, а ты мне нигде не открываешь.

— Андрей Иваныч… — улыбнулся Гур-ский.

— Я, понимаешь, адрес-то твой запамятовал. Глазами, главно дело, вроде помню — визуально, как говорится, — а вот, чтобы переспросить у прохожего, уточнить… никак невозможно. Вот и стучался во всякие двери похожих квартир. Но тебя там нигде нету. Ты, оказывается, только вот тут вот и проживаешь.

— Андрей Иваныч… здравствуй, дорогой, проходи.

Мужчина наклонился, поднял с пола небольшой фанерный посылочный ящик, вошел в квартиру и поставил на стоящую в прихожей под зеркалом тумбочку. Затем он обернулся к хозяину дома и широко распахнул объятия:

— Здравствуй, Саша! Где ты был все эти годы?

Они обнялись.

— А это что? — Александр указал на ящик.

— Это? Это мы с Милой посылочку тебе собрали. Ну… типа, как из тыла на фронт. Или еще как-нибудь. Короче, все самое необходимое, с любовью и заботой. У тебя в доме, случаем, топора нету?

— Равно, как и пулемета… — Гурский ушел в комнату и вернулся со складным ножом, рукоятка которого матово поблескивала белой сталью, контрастно оттеняя черные вставки из бугристой резины.

— Ну-ка, дай позырить… — Андрей Иваныч взял в руки нож и прикинул на вес. — Ото! Это ^откуда такой?

— Из Нью-Йорка.

— Зыканский кенжик! А как же…

— Дай-ка. Тут кнопки нет, тут вот как надо, — подцепив большим пальцем некий штырек и чуть взмахнув рукой, Александр выбросил короткое тяжелое лезвие, которое, щелкнув, встало на стопор. — Давай ящик.

— Нет-нет, дай сюда, я сам, — Андрей взял у Гурского нож, взглянул на лезвие и прочел: — «Смит энд Вессон»… Ни-и-и фи-ига себе! А кобуры от «Бернса-Марти-на», к нему, случаем, не прилагается?

— Андрюша, ну… ты ящик вскроешь когда-нибудь?.. Или вместо этого мы с тобой тут дурака валять будем?

— Ага, не терпится? То-то. Мы хотели почтой послать, но… потом, видишь ли, у меня тут, в Питере, дела кой-какие образовались, я и решил сам доставить. — Андрей Иваныч снял с плеча висевший на ремне термос, поставил его на пол, вставил широкое толстое лезвие ножа в щель под крышкой посылочного ящика и, пользуясь им в качестве рычага, стал вынимать из деревянной планки маленькие гвоздики. Затем отложил нож, ухватил край крышки пальцами и дернул:

— Опа!

Адашев-Гурский потянулся к посылке.

— Нет-нет! — запротестовал Андрей. — Уж раз я сам доставил, то уж позволь, тэс-скать, в торжественной обстановке, из моих собственных рук, с наилучшими пожеланиями и прочая, и прочая… короче, с днем рождения!

— Вообще-то, он у меня у меня в январе.

— Пра-а-авильно. А сейчас как раз август. Разве нет?

— Справедливо.

— Ну вот. А ты говоришь… В общем, принимай подарки.

В посылочном ящике оказались: литровая банка варенья, толстые вязаные шерстяные носки, большой старинный штопор с деревянной ручкой, автомобильный буксировочный трос и небольшого формата затрепанная книжка в твердом переплете. Все остальное пространство было плотно заполнено ворохом смятых газет.

Адашев-Гурский взял в руки книжку, раскрыл и взглянул на титульный лист:

А. В. Немилов

Профессор Ленинградского Университета и Сельско-Хозяйственного Института

«Биологическая трагедия женщины»

Очерк физиологии женского организма 3-е вновь просмотренное и дополненное издание

С 11 рисунками

книгоиздательство «Сеятель»

Ленинград 1927

— Саша, — Андрей Иваныч постучал согнутым пальцем по раскрытой книжке, — эта вещь посильнее «Фауста» Гете будет. Я лично, читая, рыдал. Ну, просто рыдал, как дитя. Разве что не в крик.

— Спасибо, Андрюша. Я совершенно искренне тронут. Только вот… зачем мне трос? У меня и автомобиля-то нет.

— А это не ва-а-а-жно… Вон какая веревка, видал? Обязательно пригодится. Никогда ничего не знаешь заранее. Коснись чего — а у тебя хорошей веревки в доме нету. Разве это дело?

— Ну спасибо.

— А носки Мила сама вязала, и варенье — домашнее, не сомневайся.

— Спасибо, тронут. Правда. А ты надолго?

— Да нет. День-два. Мне тут нужно… короче, тебе это неинтересно. Да я уже почти все и сделал.

— А ты когда приехал? — Гурский взял штопор, банку с вареньем и направился на кухню. — Голодный?

— Утром я приехал, — Андрей пошел вслед за ним. — Тебе позвонил, не застал, посылку на вокзале оставил, в камере хранения, и делами занялся. Потом гулял. Да! Презабавнейшую сцену довелось мне наблюдать. Прогуливаюсь я возле Спаса на Крови, из термоса понемножку отхлебываю, а там, чуть в сторонке, стоит автобус, громадный такой, и из него япошки выходят, туристы. Все с головы до ног фотоаппаратами да камерами всякими обвешанные. Ну вот… и останавливается вдруг рядышком микроавтобус. Опускается у него спереди, ну, у переднего сиденья, справа от водителя, стекло на окне и высовывается оттуда, натурально по пояс, актер этот… который в телепередаче «Городок» выступает. Там еще один длинный такой, с усами, а это другой… как его?

• Предыдущая
• 3/25
• Следующая