Дежа вю - Болучевский Владимир - Страница 11

• Предыдущая
• 11/18
• Следующая

Там, лежа на боку, сплюснутым и искореженным горячим телом скорчилось то, что еще полчаса назад было белой «восьмеркой». А из-под него медленно растекалась, смешиваясь с дорожной грязью и расплавленным гудроном и начиная подсыхать, темная лужа густой крови.

— Ладно. — Волков тронул Александра за плечо. — Поехали. Нечего тут…

— Только тормозни где-нибудь. Я, Петя, выпью.

К церкви евангелических христиан-баптистов на Поклонной горе Адашев-Гурский вместе с Петром подъехали в тот момент, когда вся паства разбрелась по двору и прощалась друг с другом целованием.

— Чего это они? — Петр поставил машину в отдалении от ограды, в стороне от многочисленных машин, но так, чтобы через лобовое стекло был виден двор и выход из него. — Вроде не Пасха.

— А принюхиваются… — Александр, пропустив сто граммов в кафе, теперь отхлебывал из купленной бутылки. — Не выпимши ли кто из братьев и сестер, не тянет ли табачком.

— И что?

— А — тук-тук-тук… Борьба за чистоту рядов. Допущены к кормушке. А вот и наш голубчик.

— Который?

— С пресвитером целуется. Вон, справа, видишь?

— Пресвитер — длинный?

— Ну да. А рядом — Лева с корешем каким-то.

— А кореш не целуется.

— Залетный, значит. Местные все целуются.

— Ради Невельского здесь?

— Может быть. Смотри-ка, все расходятся, а он вообще ни с кем не прощается и Леву в уголок поволок. Прямо как паук. Что ж ему от нашей мухи-цокотухи надо?

— Того же, чего Остенбакену от польской красавицы Инги Зайонц. — Волков достал из перчаточного ящика, именуемого в просторечии «бардачком», длинную тонкую черную трубочку, коробочку, наушники и провода. Все это он соединил между собой, надел наушники, осторожно выставил трубочку из приоткрытого окна и, направив в сторону Невельского, нажал на коробочке две кнопки.

— Любви и взаимопонимания. — Гурский отхлебнул и, откинувшись на спинку сиденья, положил в рот несколько соленых орешков.

— …ршенно не понимаете объема катастрофы, любезный, — услышал в наушниках Петр. — Какие деньги? Лева, у вас мозги есть? Напрягите в своем организме хоть что-нибудь, что заведует умом. Все или ничего, понимаете? Я вот у вас заберу одну хромосому, всего одну, а потом стану откупаться деньгами…

— Ну ведь всего же предусмотреть невозможно.

— Как вы сказали? Невозможно? Оказывается, невозможно? А месяц назад, когда вы, подчеркиваю, вы САМИ предложили мне свои услуги, было возможно? Лева, вы гарантии давали? Извольте отвечать, дружок. Делайте что

— хотите. Я не знаю, ищите, нанимайте кого хотите, обещайте любые деньги, понимаете? Лю-бы-е. Врите, землю ройте, что хотите делайте. И помните — я ваш счет открыл, я его и закрою.

— Ну что вы говорите, Валерий Алексеевич… Я уже обратился в определенные структуры. Но они, как выяснилось, не совсем владеют… Но завтра же, с самого утра…

— Да и какой там, к чертовой матери, счет! Если я буду вынужден… Понимаете? Вынужден буду обратиться в иные, как вы говорите, структуры… Вы меня умолять будете о смертельной инъекции. Вы мне верите?

— Верю.

— Все. У меня самолет завтра! Лаборатория готова, персонал…

— Так, а сегодня вы домой?

— Да.

— Я вас провожу?

— Если угодно. В десять на вокзале.

— Спасибо. Жара-то какая, а?

— Да уж. Дождя бы…

— Вас подвезти?

— Нет. Ну до метро разве.

Невельский со своим спутником вышли за ограду церковного двора и направились в сторону припаркованных машин.

Волков отсоединил микрофон, снял наушники и передал их Гурскому вместе с коробочкой.

— На, послушай. Перемотка здесь и здесь. Это стоп. Это — воспроизведение. Ну что за баран, а? — Он открыл дверь и обратился к водителю микроавтобуса, перегородившего ему выезд. — Браток, ну тебе что, места мало? Ты же меня запер.

— Ой, извините, сейчас, буквально минуточку…— В автобус входили и рассаживались по сиденьям дети-инвалиды.

— Все, — Петр хлопнул двумя руками по рулю. — Ушел.

— Чего ты говоришь? — Гурский снял наушники.

— Ушел, говорю.

— Я не дослушал… Это и есть хозяин «контрабаса», так?

— Нет, это Папа Римский… А здесь до метро минут десять, нырнул — и нет тебя.

— А зачем он нам, Петя? — Александр укладывал аппаратуру в «бардачок», аккуратно зажав открытую бутылку между колен. — Закроем Леву — закроем тему. Я домой, Петя, хочу, в свою собственную постельку. И Татьяне позвонить, чтобы раны зализывала.

— Леву-то мы закроем. И вот тогда Валерий Алексеевич обратится в свои структуры, те-в эти, а эти с пацана футболку с Ленноном сняли, а никакой беленькой и не было. А эта откуда? А ты с Джоном во все пузо чуть не два месяца в детдоме отсвечивал. А уж тебя вычислить… И вот тут-то они тебя и порвут. Даже я загородить не сумею. Понятна мысль? Нам папа этот позарез нужен. И футболка. Чтобы ему ее отдать. Я, Саша, устал уже друзей хоронить. Или давай к Машарскому, в Бруклин.

— Я в Бруклин не хочу.

— А чего так?

— Они же антиподы. Ходят вниз головой. Ты бы смог ходить вниз головой? А для них — норма жизни.

— Машарский-то с Любарским ходят, и ничего.

— Это только так кажется. И вообще, попробуй там на улице попросить у барышни ручку поцеловать. Тут же — сексуальное домогательство, и марш в полицию. А чего ради живем?

— Тебе еще выжить в этой ситуации надо. Ты понимаешь?

— Чего уж. Я абсолютно трезв.

— Не мы с тобой одни такие умные. Как ты можешь водку пить в такую жару?

— Могу. Я очень многое могу. Сдохнуть, например. Или — пожить.

— Была бы футболка, могли бы поиграть. Любые деньги, а?

— Во-первых, — Гурский сделал глоток водки из горлышка, зажмурившись, задержал дыхание, закусил орешками. — Вот, не так выпить люблю, как люблю поморщиться… Во-первых, когда говорят «любые деньги», то, скорее всего, кинут. Это — раз, — он стал отгибать от сжатого кулака пальцы. — Предпочтительнее конкретная цифра, она обязывает. Во-вторых, возникает морально-нравственный аспект: «А вправе ли мы с тобой брать в руки эти грязные деньги?» Ты как?

— А у меня не возникает.

— Вот… Ты циник. Жизнь сделала тебя циником, Петр. Ты не сумел пронести через нее свое сердце трепетным и юным. Где твоя щепетильность? Почему ты не можешь швырнуть эти поганые деньги им в рожу?

— А ты можешь.

— Кто? Это я не могу?! Конечно, не могу…

— Дай-ка орешков.

— И третье, Петя. Третье: где футболка?

— Ну, Шарапов… Ты же этим вопросом меня под корень режешь.

— А тут хочешь смейся, хочешь нет… Мы Леву сдаем или что?

— Ладно, поехали.

Перемахнув через Литейный мост, джип Волкова сделал левый поворот и припарковался у Большого дома на стоянке для служебных машин.

— Посиди. И не высовывайся, а то рожа у тебя еще… — Петр взял большой желтый пакет плотной бумаги и уложил в него лист с заявлением и видеокассету.

— Я пока дослушаю, — и Гурский полез в «бардачок».

Когда за Волковым захлопнулась дверь, он закрыл черные тонированные стекла, надел на себя наушники, отхлебнул из бутылки и, нажав на кнопку, стал внимательно слушать. Дослушав до конца, нахмурился. Перемотал немного назад, прослушал еще раз конец разговора и улыбнулся. Снял наушники, отсоединил их от коробочки, засунул все на место и взял лежащий на «торпеде» телефон.

— Алло, Серега? Ну наконец-то. Я тебе звоню, звоню… Слушай, а чем тогда день-то закончился? Да-а? Ну?.. Вот ведь… Пельмени? А ты? Спасибо. Ладно, извини, я тут тебе с чужой трубки звоню, ты мне вот что скажи, я в футболке был, когда ты меня домой загрузил? Да? Ты точно помнишь? Ну понятно, понятно… А что ты хочешь, не молодеем, чай, год от года. Хорошо, спасибо, созвонимся.

Адашев-Гурский положил телефон, удовлетворенно откинулся на сиденьи, вытянул ноги и, сделав хороший глоток из бутылки, стал грызть соленые орешки и ждать Волкова.

— Ну как?

— Все. Ночевать уже на нарах будет.

— А санкция там, то-се?

— Ох-ох! Сериалов насмотрелся? У него там еще и героин найдут. Граммов сто как минимум. Так мне почему-то кажется. Уж больно ребята от жары злые. Тем более что одним — в Колпино, а другим — в морг.

• Предыдущая
• 11/18
• Следующая