Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/80
• Следующая

– Эй! – заорал Кресцент. – Разговорчики в строю! Быстро разобрали мечи!

Сергей взял в руку деревянный меч и встал во вторую позицию.

И потянулись долгие дни и короткие ночи. Утром, чуть свет, играли подъем. Светильники в темной галерее зажигались затемно, но давали больше копоти и чада, чем света. Утренний туалет был прост: сунуть ноги в сандалии, вымыть лицо и руки, прополоскать рот и сходить до ветру. Щелканье сандалий после подъема напоминало выступление сводного ансамбля кастаньетчиков – гладиаторы сбредались в столовую. Завтрак не полнил и готовился по такому рецепту: истолочь и растереть кусок сухого соленого сыру, чесноку, острых трав, добавить оливкового масла с уксусом. Называлось это блюдо моретум. Его намазывали на хлеб и ели. Иногда кусок хлеба смачивали вином. После завтрака гладиаторов разводили на занятия. Всею толпой бойцы-смертники бегали, прыгали, тягали тяжести, бились на мечах. До полудня. После наступало время прандия, второго завтрака. На длинные столы в трапезной ставили все тот же хлеб, добавляя к нему лук, бобы и мелкую соленую рыбешку. По великим праздникам гладиаторам перепадали маслины, сыр и сухой инжир. Отдыхали с часок – и снова в бой. До вечера. И – обед. Яйца и соленая рыба на закуску, каша с мясом, полбяная или бобовая, фрукты, дешевое сабинское вино с медом. И – баиньки…

«Унылая пора» на италийской земле не навевала светлой печали, как-то незаметно было, чтобы природа увядала. Может, где и проглядывал багрец с золотом, но осенние тона терялись в темной вечной зелени.

Отпел свое сентябрь, отшелестел октябрь. Каждый божий день Сергий Роксолан, Искандер, Портос и Эдуардус занимались в Большом дворе «Лудус Магнус», разучивая приемы боя, преумножая умение владеть телом и оружием. В ноябре Рим праздновал Плебейские игры, на них погиб ретиарий Фламма. И сеть он успел набросить на мурмиллона, и трезубцем его пырнул, а «рыбка» все одно достала «рыбака», всадила во Фламму меч и провернула… Мурмиллон пережил ретиария всего на полчаса, и все эти полчаса он мычал и хрипел от страшной боли в ранах, оставленных трезубцем. Мурмиллоном был Цецилий Статий.

Месяцем позже римский эдил устроил недельную гулянку в честь Сатурна. На Сатурналии эдил «давал гладиаторов» и несколько проредил спецконтингент «Лудус Магнус», но Лобанова и иже с ним пока не трогали. Наступил новый, 118 год – наступил тихо и незаметно, совсем не празднично, без мандаринов и елки, без боя курантов и бокалов шампанского.

Зимой Лобанов убедился в правоте покойного Цецилия Статия – девушки из знатных семей тайком посещали казармы, отпирая калитку золотыми ауреями. Юлия Корнелия выбрала Сергия Роксолана. Уж чем-то юной патрицианке приглянулся этот варвар с холодными серо-голубыми глазами… Каждую среду и пятницу, весь январь и февраль Сергей встречался с Юлией Корнелией, занимался с нею любовью, томился по ее гладкому, гибкому телу, и всякий раз, где-то на горизонте сознания мелькал образ Авидии Нигрины, далекой и недоступной…

Но кончилась короткая зима, и вновь открылся сезон игр. В середине марта отметили Квинкватрии, празднества во славу богини Минервы. В начале апреля неделю пили за здоровье Кибелы, потом начались Цереалии, Па-лилии, Флоралии… Тридцать восьмой свой бой гладиатор первого ранга Ланион проиграл – метко пущенное копье прободало ему живот. «Уголовника» Максима растерзали голодные львы… Зыбкими были привязанности у «идущих на смерть»! Только познакомишься с человеком, подружишься… а его уже в мертвецкую волокут.

Лобанов с друзьями хорошо посидели на тризне по убиенным, залили горе. Потом прикинули – мало. Раскупорили кувшинчик на четверых и спрыснули радость, отметили годовщину пребывания в прошлом. А в 5-й день до майских ид римский квестор затеял Марсовы игры. В список участников занесли Роксолана, Искандера, Портоса и Эдуардуса.

– Е-мое, хоть поедим по-человечески… – проворчал Гефестай, плотоядно оглядывая богатые столы.

– Ага! – хмыкнул Эдик. – Помянем себя загодя!

– Типун тебе на язык!

Накануне игр гладиаторам устроили пир, прозываемый кена либера, то бишь «свободная трапеза». Столы в триклинии ломились от мяса и дичи, превосходного копченого сала из Галлии, омаров с горной спаржей, тушеных мурен из Сицилийского пролива, устриц, собранных у Лукринских скал, «белоснежной каши» из полбы с колбасками – расстарались устроители. Не было недостатка и в винах – дешевом сабинском, кислом ватиканском, терпком тронтском, сладком албанском, слабом рецийском, тускульском, цекубском, хиосском, александрийском, в кратерах[87]размешивали даже «бессмертный фалерн».

– А ничего так… – оценил фалернское Лобанов. – Вкусненькое!

– Тоже мне, знаток! – фыркнул Искандер. – Чуешь, запах какой?! А послевкусие?

– Дегустатор нашелся… Я только «дотоговкусие» различаю!

– Не чокаемся! – строго сказал Эдик и поднял кубок. – Ну, земля нам пухом!

– Дай ему по шее, Серый, – попросил Гефестай, – ты ближе!

Но Лобанов не исполнил просьбу друга. Он недобрым взглядом провожал городских обывателей, заглянувших в «Лудус Магнус».

– Явились! – прошипел Искандер. – С-созерцатели!

«Свободная трапеза» не проходила при закрытых дверях – любой римлянин мог присутствовать на ней, подсаживаться поближе к смертникам, разглядывать их, щупать даже. Иным было любопытно: кому из возлежащих сегодня за столом завтра перережут глотку? А кое-кто лично хотел глянуть на гладиаторов и прикинуть – на кого из них ставить?

Лобанов так и не освоил дурацкую привычку есть полулежа и за столом сидел, как «все нормальные люди». Искандер, Эдик и Гефестай примостились напротив. Хмурый Кресцент, вылакавший полный кувшин, с трудом оторвался от ложа, наполнил чашу по новой, поглядел на Сергея, с трудом фокусируя взгляд, и промычал:

– На добро тебе!

– Будь здоров! – вскричали остальные, поднимая кубки. – Ио! Ио!

Сергей улыбнулся и осушил свой сосуд до дна.

– Закусывать надо! – присоветовал Эдик.

Сергей поискал по столу чего-нибудь этакого и сжевал шматик велабрского копченого козьего сыра. Все, больше в него не лезет. Он отвалился на спинку биселлы – кресла с двумя сиденьями, и его вниманием завладели гладиаторы. О чем они думают сегодня, зная прекрасно, что завтра половина из них отправится в рай или в ад, по грехам и по вере их? Кресцент и Приск набивают себе брюхо, по ним не скажешь, что тонкие душевные переживания – обычный их удел. А Публиция рвало. Гай Аппулий Диокл трапезничал расчетливо – ел лишь то, что поддержит его тело на завтрашнем представлении. Веселому Батону вино развязало язык, он орал, пел и хвастался, а нумидийцу Орцилу страх сдавливал горло – ничего в него не шло.

– О, боги! – закатывал истерику Виндекс, рыдая и хлюпая носом. – За что?! Что я сделал не так? Чем не угодил небу?! Я! Не! Хо! Чу! О-о-о!

Феликс, из свободных, прощался с плачущей женой и утешал хмурых друзей, делал «козу» маленькой дочурке. Христиане, отданные в «Лудус Магнус» за драку с митраистами, собрались кучкой и молились в уголку. А вокруг бродила кровожаждущая чернь, словно стая гиен, радуясь собственному жалкому благополучию и упиваясь чужими страданиями, выставленными напоказ.

– Вот кому бы я морду набил! – мрачно признался Эдик.

– Да и я не прочь, – усмехнулся Лобанов.

– Слушайте, – сказал Гефестай задумчиво, – может, нам восстание поднять?

Искандер вздохнул и покачал головой.

– Нет, Портос, – сказал он с сожалением, – никаких шансов! А вот игры… Можно же и выиграть!

– Завтра будет видно! – подвел черту Лобанов. – Пошли спать! Ну их всех к воронам…

От Большой императорской школы до амфитеатра Флавиев было рукой подать, но «идущим на смерть» оказывали почет – доставляли к месту боев на элегантных повозках, разукрашенных флажочками, ленточками, веточками лавра. Даже спицы огромных колес, крутившихся выше шлемов гладиаторов, рассевшихся на деревянных сиденьях, были точеными и крытыми лаком. Ухоженные лошади, чьи шкуры блестели пуще атласа, позванивали колокольчиками, подвешенными к посеребренной сбруе, встряхивали головами, словно хвастаясь вплетенными в гривы золотыми нитями.

• Предыдущая
• 41/80
• Следующая