Преторианец - Большаков Валерий Петрович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/80
- Следующая
Бывали случаи, когда в парк проникал чужой, в протоколах это называется «несанкционированное проникновение с целью ограбления». Что ж, одним дураком становилось меньше. С улицы только и слышно было короткое вяканье – хруст сворачиваемых шейных позвонков не доносился. Соседи пугали детей Киклопом, а дети, подрастая, добавляли к портрету стража живописные подробности – как германец тащил трупы «нарушителей границы» к большой плахе, что в глухом углу парка, рубил тела на куски и скармливал своим леопардам. Бывало, шептали впечатлительные отроки, замирая и ежась, что и Сам-Знаете-Кто причащался человечинкой…
Гай Авидий Нигрин хихикал над этими слухами, но не опровергал их, хранил многозначительное молчание. Больше страху – надежнее защита. Ремесло Нигрина – война, дело опасное и нездоровое, и кто в его отсутствие охранит горячо любимую «дочечку» от злого мира? А Киклоп был нежно привязан к Авидий Нигрине, девушка была единственным живым существом, которое вызывало на роже великана-германца улыбку умиления и восторга. В детстве он баюкал беззубую Авидию, бережно держа ее тельце на ладонях, агукая и пуская слюни. Когда кормилица, грудастая рабыня Сервилия, увидала эту одноглазую «мадонну с младенцем» впервые, ее долго приводили в чувство. А когда Сервилия наконец очухалась, то не сразу поверила, что зверочеловек не пожрал малютку. Потом она привыкла, вздрагивала только, когда видела рядом со своей «красавицей» это «чудовище». А вот маленькую Авидию нисколько не пугала внешность Киклопа, девочка с радостным визгом мутузила своего «няня», играла с ним в жмурки и громко негодовала, когда тот подглядывал…
Девочка росла, росла, поднялась и расцвела, беспокоя и нервируя отца: сохранит ли Киклоп свое трогательное отношение к его дочери? Не обидит ли, не потянется ли своими лапами сорвать цветок удовольствия? Беспокоился папаша зря – Киклоп даже не заметил переходов от милого ребенка к голенастой отрочице, от зажатого подростка – к девушке в цвету. Для него Авидия оставалась все тем же лепечущим дитем, умещавшимся на мозолистой ладони…
– Киклопик! – позвала Авидия. – Ты где?
За ее спиной вырос германец, без шума, словно дым всклубился над чадившим костром.
– Здеся я… – проворчал Киклоп.
– Вечно ты подкрадываешься! – вздрогнула Авидия. – Напугал!
Киклоп понурился, каясь за прегрешение.
– Ну ладно, – сказала Авидия ласково, – не переживай так! Мне самой надо быть внимательней, а то все витаю где-то… Диакон Сергиол дал тебе крестик?
Киклоп засопел и полез лапой за отворот туники, сгреб маленький самшитовый крестик, висевший у него на могучей шее, и гордо показал Авидии.
– Вот хорошо-то! – обрадовалась девушка и тут же нахмурила бровки: – А освятил?
Киклоп молча кивнул и залучился. Это для Авидии Нигрины крещение стало очередным шажком на пути, приобщая ее к жизни христианской общины, а для него это было настоящим событием, перевернувшим душу. Он познал Истину, он увидел Свет! Не сияние солнца, заливавшего горы и долы живительными лучами, а всего лишь жалкий огонек свечного огарка, трепетавший во тьме катакомб. Но эта свечечка мерцала от дыхания его братьев и сестер! Киклоп испытывал серафический жар, молясь со всеми Господу, в его могучей груди теснился восторг, его душила благодарность и полнила любовь к ближнему – к папе Сиксту Первому, величественному, говорящему очень красиво и непонятно, к ласковому и кроткому пресвитеру Нигидию Цинциннату, к диаконисе Авидии Нигрине.
Раньше его существование приносило пользу, теперь в жизни Киклопа появился великий смысл.
– Ах, крестить бы еще и папу… – вздохнула Авидия.
Киклоп тоже погрустнел. Да, было бы славно… Его хозяин и повелитель – человек… разный. То он добрый, то вдруг делается жестоким и злобным, не угадаешь. Авидию отец любит и никогда не обидит, а вот иных… Как тогда, в Дакии. Приказал вырезать всю деревню и сам в том поучаствовал, насаживая на копье убегавших детей и женщин. Отказалась когорта Децима Валерия творить такое зло, и Гай Нигрин объявил легионерам децимацию – казнил каждого десятого…
– Скажи, Киклопик, – спросила вдруг Авидия, – а ты видишь сны?
– Всякий видит… – сказал страж, улыбаясь девичей нелогичности.
Авидия вздохнула, ее глаза затуманила поволока воспоминаний.
– Мне сегодня приснился… знаешь кто? Помнишь, я тебе рассказывала… тот человек из Парфии… Только он не парфянин, он из роксоланов…
– Видали мы роксоланов, – проворчал Киклоп, – они кочуют в степях за Данубием… Хорошие воины, никого не боятся. Сарматов больше, а роксоланы их побивают…
– Вот и Сергий такой… – запечалилась Авидия.
Киклоп нахмурился.
– Не понимаю тебя, – нахмурился он. – Ты же сама говорила – Сергий в Риме!
– И что? – не поняла Авидия.
– Найди его и отдайся ему!
– Да ну тебя! – рассердилась Авидия и заалела щеками. – Говоришь всякую ерунду!
– Ничего не ерунду! – убежденно сказал Киклоп. – Ты ведь женщина, значит, тебе нужен мужчина!
– Я девушка!
– Тем более! Тебе уже осьмнадцать зим, а ты все в девах!
– Как тебе не стыдно! – рассердилась Авидия.
– Чего ж тут стыдного? – удивился Киклоп. – Все мы – люди, все мы – человеки! Мария из Магдалы нашла Иисуса, ты нашла Сергия, так чего ж вы порознь?
– Мария Магдалина женой стала Христу! – гневно возразила Авидия. – А Сергий – гладиатор! Как же я… с ним? Ладно, – вздохнула она, угасая, – оставим этот разговор… Пойдем кушать, время уже…
– Может, помолимся сначала? – робко спросил Киклоп.
– И правда…
Красавица и чудовище стали на колени и вознесли молитву Творцу и Вседержителю.
Рано утром по галерее прошелся дневальный, молотком колотя по бронзовой доске и рыкая:
– Па-адъем! Встаем! Жрать подано! Па-адъем!
Сергий нащупал в темноте легионерские штаны-браки, влез в них, натянул через голову короткую тунику, здорово смахивавшую на распашонку, пальцами ног подцепил сандалии.
– Эдуард Тагирович! – пропел он. – Пинка дать, али сами встанете?
– О-ох! – застонал Чанба. – Как я понимаю Спартака!
– Вставай давай, спартаковец, юный боец…
– А умыться?
– Удобства внизу.
Солнце еще не встало, лишь розовоперстая Эос осветляла восток, запаливая костер на полнеба. Но и не сентябрило – воздух был тепел и духовит. По двору шлялось человек двадцать «школьников» всякого разбору – рабов и свободных, преступников, осужденных на долю гладиатора, и глупых юношей, обманутых коварными ланистами, описавшими блеск жизни на арене, но забывшими упомянуть ма-аленькую деталь, – весь этот блеск, как и самая жизнь, – до срока…
– Где, ты говорил, вода, босс? – заоглядывался встрепанный Эдик.
– Опять? Где-то тут… А, вон, где Искандер!
За смутной тенью колоннады темнел проем в латрину, а рядом, стекая по каменному желобу, журчала чистая вода – римляне понастроили великолепных акведуков, а вот кранами обзавестись так и не додумались.
– Доброе утро, секутор! – воскликнул Искандер. – Как жизнь?
– Спасибо, хреново, – ответил Сергей, набирая полные ладони прохладной воды и омывая лицо. – М-м-м!
– Как спалось, ретиарий? – прицепился Искандер к Эдику.
– Кому спалось, – буркнул Чанба, – а кому и ворочалось…
– Е-мое! Что-то вы сегодня ролями поменялись! – заметил Гефестай, выйдя из латрины и подтягивая браки. – Я привык, что это Эдик зубы скалит!
Сергей утерся подолом «распашонки» и сказал:
– Пошли-ка лучше в столовку, пока нас пайки не лишили!
Все четверо приосанились, развернули плечи и направили стопы в триклиний: нас не задевай!
Триклиний ничем особым не отличался от обычной столовки в энской военчасти: длинный зал с потолком как в базилике – средняя часть крыши приподнята на стойках, пропуская свет и выводя смрад. Поперек зала стояли длинные, тяжелые столы – плиты полированного мрамора, обколотого по краям, на каменных тумбах-постаментах. Монументальная мебель. Лавки, слава богу, были деревянные.
- Предыдущая
- 39/80
- Следующая
