Действо - Болотников Сергей - Страница 35

• Предыдущая
• 35/138
• Следующая

Поэт: Вот-вот, а лучше бы упал, красиво б распластался… И эта, городская сумасшедшая.

Клоун: Я видел полотно – всего аж передернуло. Нас это ждет, ха-ха! (широко улыбается, но в месте с тем видно, что не искренне. Вообще создается впечатление, что внутри Клоун патологически серьезен) Поэт: Нас ждет… Их уж захватило, а дальше будет больше. Что нам делать, Клоун?!

Жница (в течение беседы продолжает молчать, задумчиво глядя из-под капюшона на красивый полукруг Земли. Белые худые пальцы перебирают ребристую ручку садового инструмента, потом вдруг делает взмах, словно разминаясь).

Клоун (вздрагивая): А что мы можем. Она ведь нам не хочет помогать. Быть может дом сровнять с землей?!

Поэт (тяжко вздыхая): И не думай. Ведь там такие силы, замешаны, что нам пред ними только расстилаться… Куда как проще шлепнуть семерых!

Клоун: Все так плохо? А как же гуманизм?

Нервно улыбается, галактики наворачивают парсеки на вселенском спидометре. Обитатели сцены угрюмы и подавленны. Жнице все параллельно, эфирный ветерок треплет ее черное одеяние и яркие блестки на нем. Поэт задумчиво смотрит, как колышется балахон. Потом лицо его озаряется.

Поэт (после паузы): Мне очень жаль. Жизнь людей бесценна, но наша-то бесценней будет их… Клоун!!

Клоун: А?

Поэт: Я, кажется, придумал… Идея! Эврика!!

Клоун: Выкладывай!

Поэт: Уж коль мы не смогли достать их здесь. Так может быть… попробовать нам тонкие миры?!

Клоун вскакивает и делает колесо по сцене, руки у него слегка трясутся, так что в верхней части колеса он чуть не падает.

Клоун: Тонкие миры!! Да! Да! Да! Да! И как я не додумался?

Поэт (про себя): Не удивительно… (громко): Сквозь тонкие миры – ведь это так же сильно влияет на событий ход земной. Возьмешься, Клоун?!

Клоун: Возьмусь! Не будет семерых, а черт с ним с домом! Пусть обстоится там до обалденья!

Поэт: Ага… хоть было бы лучше, если бы она взялась (кивает в сторону Жницы, та не реагирует) но и мы сгодимся. Изящный ход – своими же мозгами, себя загубят. Я гений, да?

Клоун: Сказал бы кто ты, но нам работать вместе. Приступим друг мой!

Поэт: Приступим!

Вместе поднимаются и творят, отчаянно взмахивая руками в сторону земного шара и яростно споря. После завершения труда бессильно опускаются обратно на подмостки. Клоун шумно отдувается. Вдвоем они неприязненно посматривают на Жницу.

Клоун: Одно я не пойму… что она вообще здесь делает?

Жница (Молчит, молчком, однако приходит в голову, что она знает что-то недоступное остальным).

На земле начинается закат. Из космоса это так же красиво, но напрочь лишено всякой патетики и мистической окраски.

В самый прекрасный момент прощания со днем вконец озлобившийся Клоун смачно плюет в сторону земного шара.

В первый день весны Алексей Красноцветов заснул и увидел сон.

Мнилось ему, что стоит он посреди цветущей летней лужайки, и теплый ветерок колышет ему волосы, а сверху пригревает ласковое июльское солнышко.

Но что-то странное было в этой лужайке. Красноцветов мигнул, втянул носом воздух.

Лужайка была черно-белой.

Как в старых фильмах, когда даже сама пленка кажется покрыта пылью от времени. И небо было черно-белым, и черно-белые облака плыли по нему, а снизу сверкающему белому солнцу приветливо качали головками черно-белые цветы. Мир выцвел. Красноцветов подумал, что, наверное, надо испугаться такому явлению – не видеть цвета это ж почти что быть слепым! Но не испугался, потому что полностью черно-белым лужок все-таки не был.

Над травой плавал текучий, полупрозрачный туман диких кислотных расцветок, он был слоистым, где-то густым, а где-то подобен прозрачной кисее. Он колыхался, менялся слоями, как грозовые тучи, закручивался в крошечные водовороты, воронки и смерчи.

Делал он это, впрочем, совершенно бесшумно.

И опять захотелось Красноцветову испугаться, больно уж дико было кругом (ему пришло в голову, что такой эффект может возникнуть от наркотика, он читал об этом, но ведь точно знал что никаких наркотиков не принимал!) Тогда он просто закрыл глаза, спасаясь от мельтешения цветных вуалей, что вились вокруг подобно флагам на демонстрации душевнобольных.

А вуали не исчезли. Остались под веками, как остаются фиолетовые тени на сетчатке, стоит глянуть на солнце. Красноцветову подумалось, что, возможно, он видит ауры – жизненную силу травы и деревьев, и цветов, но потом отмел эту мысль – какие уж там ауры, он цвета то больше не видит.

Кроме того, Алексей Сергеевич неожиданно сообразил, что видит их, в общем то, не глазами. Ноздрями он их видел, ноздрями.

Чувство было до того необычным, что он изумленно фыркнул. И тотчас перед его закрытыми веками возник давно знакомый силуэт, присел на травяную кисею (совсем не зеленую, а медово-золотистую), и дружелюбно взмахнул кисеей хвоста. Вернее взмахнула.

Красноцветов открыл глаза и увидел Альму. Большая овчарка, почему-то стала еще больше. В черно-белых (он помнил, что они были медовые, почти как нынешняя трава) светился ум и понимание.

– Это ты Альма? – спросил Красноцветов, – пришла ко мне?

– Пришла, – кивнула Альма, – я всегда с тобой, помни это.

– Ты разговариваешь… как человек.

– Нет, – овчарка встряхнула головой, – это ты говоришь как собака.

– Но я… – сказал Алексей Сергеевич, – постой, я…

Альма сидела на черно-бело-золотистой траве и улыбалась. Красноцветов не мог понять, откуда он это знает, ведь морда животного была совершенно неподвижна, пока не сообразил, что улыбается цветная Альмова вуаль.

Разгадка пришла неожиданно.

– "Да это же запахи" – воскликнул про себя Красноцветов, – «Вот как они выглядят».

И переступил мохнатыми когтистыми лапами – они-то как раз отвращения не вызывали – мощные, созданные для быстрого бега.

– Но почему? – спросил он Альму.

– Может быть, ты подсознательно хотел этого? Ведь не зря же ты стал собачником.

Помнишь, все цитировал про то, что чем больше узнаешь людей, тем больше любишь собак?

Вот и воплотилась твоя потаенная мечта, вот ты и оказался здесь.

– Но как это случилось, и где это здесь?

– Об этом тебе лучше спросить Дзена – сказала Альма и снова улыбнулась по собачьи (он теперь понял, каким нелепыми и уродливыми кажутся попытки собак подражать человеческой улыбке с помощью мимических мышц, улыбаться запахами у них получалось куда изящней), – он у нас главных по метафизике. А здесь… это значит здесь, у нас, в Мире собак.

– Мир собак… – выговорил Красноцветов потрясенно.

Он глянул на небо – оно должно быть голубое, но сейчас было серебристое, неживое, почти полностью утеряло свою глубину. В трех или четырех местах мертвый блеск прерывали оранжево-красные шлейфы. Алексей решил, что видит самолеты, но ведь это запахи, а значит все проще – это птицы. Яркий красный запах бешенного птичьего метаболизма.

– Не вздумай отрубаться! – строго сказал Альма, – быть собакой совсем не плохо.

– Я и не говорил, что плохо, – сказал Красноцветов, – А где Дзен?

– Ты разве не чувствуешь?

Он чувствовал – ощущения потихоньку вставали на свои места – первичная дезориентация проходила.

Красноцветов обернулся, и действительно увидел остальных.

Тут были все – кривоногая и лупоглазая Дося, безумный Чак, смотрящий с высокомерием, элегантная Лайма-Джус в облаке фиолетовой пахучей шерсти, и Дзен – который, как сразу понял Красноцветов, был вожаком. Чау-чау поглядывал снисходительно и дружелюбно.

Алексей Сергеевич ощутил, что животных стало куда легче различать. Словно они вдруг обрели скрытую доселе индивидуальность. Да так оно и было – воспринимая запахи, Красноцветов уже не за что бы ни спутал того же Дзена с другим чау-чау. Дзен был настоящим мыслителем, это сразу бросалось в глаза. Красноцветов почувствовал невольное уважение к этой импозантной, рыжеволосой фигуре.

• Предыдущая
• 35/138
• Следующая