Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович - Страница 96

• Предыдущая
• 96/101
• Следующая

Он стоял за кустом, широко расставив ноги и держа пистолет в намеренно расслабленной руке, как учил его Таманцев, внимательно смотрел и слушал.

Проверка документов проходила спокойно, бессобытийно, впрочем, ничего существенного, результативного Андрей от неё и не ждал.

Таманцев не раз говорил ему, что от других опасных преступников шпион отличается прежде всего тем, что за ним стоит целое государство и подготовка его во всех смыслах – результат деятельности многих опытнейших профессионалов, обдумывающих и обсасывающих с полной ответственностью каждую деталь и в его легенде, и в экипировке, и в документах.

С примерами из своей практики Таманцев рассказывал, какой отличной липой снабжают немцы свою агентуру, как напряжённо они следят за всеми мерами по защите советских воинских документов от подделок, за условными секретными знаками, каждый из которых действует только определённое время, и как оперативно – в течение трёх-четырёх, а то и двух недель – они реагируют на выявленные изменения.

– Органолептика редко что-нибудь даёт, – в задумчивости говорил Таманцев. – На документах сыплется, может, только один агент из десяти, не больше!

И всё же Андрей с вниманием смотрел и слушал, особенно каждое слово Алёхина, чтобы не пропустить обусловленных сигналов-команд: «Не могу понять…», а тем более «Будьте любезны».

Проверяемых Андрей видел сбоку и даже несколько сзади и потому не мог разглядеть выражения их лиц, да и рассматривать-то не имел права: его обязанностью сейчас было «держать» лейтенанта, что он старательно и делал.

Только во время пауз, когда там, перед кустами, все молчали, он дважды позволил себе бросить взгляд на помощника коменданта.

В эти минуты в Андрее происходила переоценка поведения Аникушина. Если в машине по дороге из Лиды и позже, здесь, в лесу, в разговорах с Алёхиным помощник коменданта показался Андрею гордым до высокомерия и непонятно ершистым, то, услышав его фамилию и сообразив, кто он, Андрей стал думать о нём иначе.

Объяснялось это прежде всего тем, что Аникушин был человек или же талант, без сомнения, выдающийся. Признанный прославленными авторитетами «надеждой русского вокала», он, разумеется, знал себе цену и держался соответствующе, и ничего в том не было плохого или предосудительного.

Андрей легко представлял его себе в совсем иной обстановке: на сцене Большого театра, в момент, когда тот, стоя после выступления у занавеса, с достоинством раскланивается, а весь раззолочённый, краснобархатный, сверкающий хрусталём зал – от галёрки до партера – сотрясается от аплодисментов.

Размышляя таким образом, Андрей с каждой минутой испытывал к Аникушину всё большее уважение и симпатию и уже решил, что, как только всё это окончится, подойдёт к помощнику коменданта, объяснит, откуда его знает, и расскажет, что Валька был его одноклассник и ближайший друг. Он вспомнил даже, как зовут помощника коменданта – Игорем, ну конечно же Игорем: Валька, рассказывая о брате, не раз произносил это имя, да и в газетных заметках оно тоже, кажется, упоминалось.

Впрочем, он думал об Аникушине только до условного сигнала Алёхина «Внимание!», а затем сразу переключился и повторил мысленно свои действия в случае ошибки. Когда же дважды прозвучало «Будьте любезны…», означавшее «К бою!», Андрей мобилизовался весь предельно и для большей готовности дважды взял на мушку плечо лейтенанта.

Но на поляне перед кустами после недолгого пререкания старшего лейтенанта с Алёхиным, который, очевидно, умышленно обострял, снова было совершенно спокойно. Алёхин опять присел у вещмешка, а проверяемые, наклонив головы, наблюдали, что он там, внизу, делает, и ничто в их позах и поведении не предвещало ничего враждебного.

Андрей не спускал глаз с лейтенанта и всё же вдруг заметил, что Аникушин неожиданно оказался между Таманцевым и проверяемыми, на одной линии с ними.

«И куда он вылез?» – удивился Андрей, но только спустя секунды с ужасом сообразил, что произошло, и даже вспомнил – ему говорил Таманцев, – как это называется: блокировать директрису[66]. Но зачем помощник коменданта это сделал?.. Ведь Алёхин его предупреждал – дважды! – затмение на него нашло, что ли?..

Андрей уловил слева отчаянную жестикуляцию Таманцева и проворно скосил глаза в его сторону.

Таманцев тотчас дотронулся до погона и показал ему четыре пальца, по количеству звёздочек: мол, держи капитана! Андрей согласно качнул головой. Когда их взгляды на мгновение встретились, Таманцев, сжав челюсти, быстро и беззвучно шевелил губами: так он выражал свои чувства, если обстоятельства не позволяли выругаться вслух. Лицо у него было презлое, и Андрей представил, какой неповторимой руганью обложит Таманцев помощника коменданта, когда всё это кончится.

Таманцев пытался перестроиться, но что тут можно было поделать, если помощник коменданта блокировал директрису и закрывал от него проверяемых; Андрей же мог одновременно держать только одного, указанного ему Таманцевым и, очевидно, самого сейчас опасного – капитана.

Андрей не спускал с него глаз и увидел, как его плотное туловище внезапно дёрнулось в просвете смотровой щели вверх и вниз, почти одновременно послышался возглас: «Бей!» – и тотчас слева грохнул выстрел Таманцева и раздался его дикий отвлекающий выкрик. Андрей, целясь своему подопечному, капитану, в правое плечо, нажал спуск и сейчас же, как и требовалось, выкрикивая слова команды несуществующему взводу и страшно заикаясь при этом от волнения, выскочил из орешника, чтобы отвлечь внимание нападающих на себя.

Опередивший его Таманцев с двумя наганами в поднятых на уровень плеч руках уже пританцовывал у них на виду – «качал маятник», стремительно смещаясь от кустов влево.

– Не стрелять! – пытаясь стать на ноги, не своим голосом прокричал Алёхин; кровь заливала ему лицо, и Андрей понял, что у него пробита или прострелена голова, и с пронзительной болью в душе осознал, почему так получилось: нет, Таманцев не мог оплошать, это он, Андрей, лопухнулся, наверняка он один виноват!..

Капитан же, которого Андрей должен был «держать», лежал спиной вверх, вытянувшись в траве, и Андрей в этот момент ничуть не сообразил, что его поза и неподвижность не соответствуют пулевому ранению в плечо.

«Прокачать», оценить обстановку, как учил его Таманцев, он не мог. Возбуждённый, огорчённый до отчаяния тем, что по его недосмотру Алёхина тяжело или даже смертельно ранили, к тому же несколько сбитый с толку его запрещением: «Не стрелять!» – и оттого плохо соображая, что ему делать? – Андрей на мгновение растерялся, но тут слева, как выстрел, ударила отрывистая повелительная команда Таманцева:

– Держи лейтенанта!!!

• Предыдущая
• 96/101
• Следующая