Король бродяг - Стивенсон Нил Таун - Страница 56

• Предыдущая
• 56/69
• Следующая

– Завтра король может взять кусок гауды и бросить его псам.

– Вы хотите сказать, Амстердам падёт, а мое золото станет добычей пьяной солдатни?

– Ваше золото – и вы, мадемуазель.

– Я понимаю это куда лучше, нежели вы думаете, мсье, но не понимаю другого: зачем вы притворяетесь, будто вам интересна моя судьба. В Гааге вы увидели во мне смазливую девчонку, которая умеет кататься на коньках и потому способна привлечь внимание Монмута, причинить Марии боль и внести раздор в семейство Вильгельма. Тогда всё вышло по-вашему. Однако чем я могу быть полезна вам теперь?

– Живите интересной и прекрасной жизнью… и время от времени беседуйте со мной.

Элиза рассмеялась – громко, от души, вызвав неодобрительные взгляды женщин, которые никогда не смеялись так или не смеялись вообще.

– Вы хотите, чтобы я стала вашей шпионкой?

– Нет, мадемуазель. Я хочу, чтобы вы были моим другом, – просто и почти грустно проговорил д'Аво.

Элиза растерялась. В этот миг д'Аво ловко развернулся на каблуках и схватил её под локоть. Элизе ничего не оставалось, кроме как пойти с ним, и постепенно стало ясно, что они направляются к Этьенну д'Аркашону. А тем временем в самом дымном и тёмном углу комнаты все смеялся и смеялся господин Слёйс.

Джек сидел по шею в навозе от белых, красноглазых коней герцога д'Аркашона, стараясь не корчиться от того, что целые легионы жирных личинок объедают мёртвую кожу и мясо по краям раны. Рана чесалась, но не болела, только пульсировала. Джек не знал, сколько дней здесь пробыл; слушая колокола и глядя, как пятна солнечного света пробираются по конюшне, он догадывался, что сейчас около пяти часов дня. Послышались приближающиеся шаги, затем скрежет ключа в замке. Если бы его удерживал в конюшне один этот замок, Джек давно сбежал бы, однако он был прикован за ошейник к колонне белого камня, и цепь длиной в несколько ярдов позволяла ему самое большее зарыться в тёплый навоз.

Засов отворился, и в клин света вступил Джон Черчилль. По сравнению с Джеком он был не то что не в дерьме – как раз наоборот! На нём был украшенный самоцветами тюрбан из блестящей парчи, что-то вроде халата, тоже очень богатое, и старые стоптанные сапоги; кроме того, он был вооружён до зубов – ятаганом, пистолетами и гранатами.

Черчилль с порога произнёс:

– Заткнись, Джек, я иду на бал-маскарад.

– Где Турок?

– Я поставил его в стойло. – Черчилль указал глазами на соседнюю конюшню. У герцога было много конюшен; эта, самая маленькая и неказистая, служила только для перековки лошадей.

– Значит, бал, на который вы собрались, будет здесь.

– Да, в особняке д'Аркашона.

– И кем вы будете? Турком? Или берберийским корсаром?

– Я похож на турка? – с надеждой спросил Черчилль. – Насколько я понимаю, ты лично их видел.

– Нет. Лучше назовитесь корсаром.

– По крайней мере этих я видел лично.

– Ну, если бы вы не путались с любовницей короля, он бы не отправил вас в Африку.

– Да, было такое дело. В смысле, он отправил меня в Африку, но я вернулся.

– И теперь он в могиле, а у вас с Аркашоном будет тема для разговора.

– О чём ты? – мрачно спросил Черчилль.

– Вы оба хорошо знаете берберийских корсаров.

Черчилль опешил – мелкое удовольствие и незначительная победа для Джека.

– Ты хорошо осведомлен. Хотел бы я знать, всему свету известно, что герцог Аркашон имеет дело с Берберией, или это ты такой особенный?

– А что, похоже?

– Говорят, что Эммердёр – король бродяг.

– Тогда почему герцог не поселил меня в лучших своих покоях?

– Потому что я немало постарался, чтобы твоя личность осталась неизвестной.

– А я-то гадал, почему до сих пор жив.

– Если бы они узнали, кто ты, тебя бы несколько дней кряду рвали железными клещами на площади Дофина.

– Отличное место – вид оттуда красивый.

– Это всё, что ты хочешь сказать в благодарность?

Молчание. По всему особняку со скрипом открывались двери, словно мобилизуясь для бала. Джек слышал, как бочонки катят через двор, и (поскольку к дерьму уже принюхался) ловил аромат жаркого на вертелах и пирожных, вынимаемых из печей.

– Мог бы по крайней мере ответить на мой вопрос, – сказал Черчилль. – Все ли знают, что герцог тесно связан с Берберией?

– Здесь не помешала бы встречная любезность.

– Я не могу тебя выпустить.

– Я вообще-то думал о трубочке.

– Забавно; я тоже. – Черчилль подошёл к двери конюшни и, знаком подозвав мальчика, потребовал des pipes en teire, du tabac blonde и du feu[46].

– Так король Луй тоже будет на маскараде у герцога?

– По слухам, он готовит костюм в Версале, в большой тайне. Говорят, что-то невероятно дерзкое. Все французские дамы трепещут.

– Разве это не постоянное их состояние?

– Мне знать не положено. Я женился на строгой, некоторые бы даже сказали суровой английской девушке по имени Сара.

– И кем же нарядится она? Монахиней?

– О, она в Лондоне. Я тут с дипломатической миссией. Тайной.

– Вы стоите передо мной в таком наряде и уверяете, будто миссия тайная?

Черчилль расхохотался.

– Вы меня за недоумка держите? – продолжал Джек. Боль в ноге раздражала непомерно, а от того, что он часто дёргал головой, отгоняя мух, ошейник до крови натёр кожу.

– Ты до сих пор жив только из-за своего теперешнего недоумия, Джек. Известно, что Эммердёр умен, как лис. Из-за невероятной глупости твоих поступков никто пока не додумался, что ты – это он.

– И как во Франции наказывают недоумков, отчебучивших ужасную глупость?

– Ну, вообще-то тебя собирались прикончить. Однако мне, кажется, удалось их убедить, что, поскольку ты не просто сельский дурачок, а английский сельский дурачок, вся история на самом деле комична.

– Комична? Не нахожу.

– Герцог Бурбонский задал званый обед. Пригласил известного литератора. Обиделся на него. Когда тот отвернулся, герцог в шутку высыпал ему в вино содержимое своей табакерки. Литератор выпил и умер – обхохочешься.

– Какой дурак станет пить вино с табаком?

– Речь не об этом, речь о том, что французская знать находит смешным, – и как я спас твою жизнь. Не отвлекайся!

– Давайте отбросим вопрос «как» и спросим «зачем»; зачем вы спасли мне жизнь, ваше благородие?

– Когда человека рвут на части клещами, неизвестно, что он сболтнёт.

– А-а.

– Когда мы последний раз виделись, ты был обычный бродяга. Если бы выяснилось, что мы – старые знакомые, ничего особенного не случилось бы. Теперь ты – легендарный побродяга, герой авантюрных романов, о котором говорят в салонах. Если станет известно о наших давних связях, мне это будет весьма некстати.

– Что же вы не дали тому малому меня заколоть?

– Наверное, надо было, – скорбно произнёс Черчилль. – Я не сообразил. Очень странно. Если бы я придержал руку и дал событиям развиваться своим чередом, тебя бы уже не было. Однако что-то меня дёрнуло…

– Бес противоречия?

– Твой старый приятель? Да, видать, он спрыгнул с твоего плеча на моё. Как последний недоумок, я спас тебе жизнь.

– Ну, вы показали себя в высшей степени благородным и доблестным недоумком. Убьёте меня сейчас?

– Непосредственно – нет. Ты теперь каторжник. Твоя партия выходит из Марселя завтра утром. Дорожка неблизкая.

– Знаю.

Черчилль сел на скамейку, стащил один сапог, затем второй, вынул из-за голенищ мягкие турецкие туфли и натянул на ноги. Потом бросил сапоги Джеку; они плюхнулись в навоз, на время разогнав мух. Тут как раз подошёл мальчик с двумя набитыми трубками и свечой. Через некоторое время мужчины уже довольно пускали дым.

• Предыдущая
• 56/69
• Следующая