Тайна придворного шута - Блюм Детлеф - Страница 23

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая

Все уходят.[18]

В зале повисла гробовая тишина. Все смотрели на курфюрста, ожидая, как он отреагирует. Его величество повернулся ко мне:

— Шнеллер, если эту сцену написал Гольдони, то он окажется на виселице, как только пересечет границу Саксонии. Или это твои проделки? Отвечай!

Я был готов к такому повороту событий.

— Простите, ваше величество! Это единственная сцена в спектакле, которую написал я. Господин фон Брюль не умеет смеяться над собой. Но другие должны иметь на это право. Разве вы не придерживаетесь того же мнения?

— Моему шуту палец в рот не клади! — ответил курфюрст, рассмеявшись.

Он встал, продолжая улыбаться, и зааплодировал. Зал тут же взорвался аплодисментами. Это была овация, какой я еще не слышал. Когда актеры второй раз вышли на сцену, поднялся даже фон Брюль в своей ложе. И тоже захлопал. А что ему оставалось? Я выставил-таки его на посмешище. Ему надо было сохранить лицо.

Господин вновь занял свое место, повернулся ко мне и проговорил так, чтобы никто не слышал:

— Берегись теперь премьер-министра. Он никогда не простит тебе этого!

Итак, я попал в точку. Так уколоть фон Брюля. Да еще перед всем двором!

После спектакля все вышли на дворцовую площадь. Здесь уже вовсю развернулось праздничное гулянье. Гудела ярмарка. Торговцы и зазывалы, знахари и аптекари, фокусники и дрессировщики развлекали публику как мог ли. На торжество прибыло много людей. В гостиницах города не было свободных мест. Часовые на городских воротах насчитали больше десяти тысяч человек приезжих. Ужин, который сопровождался музыкой в исполнении королевской капеллы, был великолепен. Затем все переоделись для заключительного маскарада. В один из залов дворца был допущен народ что поприличнее. Придворные тоже на некоторое время задерживались в этом зале. Его величество, однако, сразу проследовал в парадный зал, где начинался королевский бал. Я заметил, что господин слегка нервничает, и, пытаясь отвлечь его от грустных мыслей, напомнил ему, что приготовил грандиозный фейерверк в его честь. Но курфюрст, казалось, даже не услышал моих слов. Через несколько минут после того, как курфюрст появился в зале, к нему неожиданно подошел генерал фон Фельдкирх. Рядом находилась некая молодая особа, которую я встречал раньше, но никогда не видел при дворе. Это насторожило меня. Но время удивиться еще сильнее пришло через минуту.

— Ваше величество, — произнес генерал, — имею честь представить вам фройляйн Элеонору Вильденхайн, с которой вы желали познакомиться.

Я окаменел. Дочь купца Вильденхайна при дворе! И мне ничего не известно об этом! Я огляделся. Все взгляды были направлены на нас. Курфюрст проводил даму к столу со сладостями. Коротким жестом он дал мне понять, чтобы я не подходил к ним, оставаясь в стороне. Я стоял, поджав хвост, как побитая собака. Фон Брюль улыбался так широко, что, казалось, он скалит зубы. Я вспомнил, что мне сказала Юта. Мне стало страшно. Потом мне рассказали, что весь этот спектакль был разыгран фон Брюлем.

Несколькими часами позже я одиноко стоял на улице, рассматривая огни фейерверка. Мне было очень плохо. Подойти этой ночью к курфюрсту мне больше не удалось.

8 февраля 1755 г.

Самое страшное все-таки произошло! Теперь я уже могу это утверждать. Сегодня во второй половине дня, вернувшись домой после верховой прогулки с золотых дел мастером — мы перекусили и выпили пару добрых бутылок вина, — я застал своего слугу в полной растерянности. Он доложил, что вот уже два часа в гостиной меня ожидает некто господин Герлах, один из секретарей фон Брюля. Он якобы имеет какое-то поручение относительно меня от самого премьер-министра, и выпроводить его из дома никак не удается. Я прошел на второй этаж, зашел в гостиную, но Герлаха там не обнаружил. В задумчивости я остановился посреди комнаты и тут же услышал какой-то шорох. Он явно доносился из моего рабочего кабинета. Я осторожно приоткрыл дверь в кабинет. Этот господин стоял рядом с письменным столом и листал мои бумаги. При этом я успел заметить, что секретный ящик стола был открыт. В этом ящике хранятся мои дневники и папка с секретными финансовыми документами. Я испугался. И дневник, и эта папка лежали на столе и были открыты. Медленно и осторожно я начал приближаться к нему, стараясь оставаться незамеченным. Но одна из половиц скрипнула. Герлах резко обернулся.

— Кто позволил вам копаться в моих бумагах? — спросил я, не скрывая ненависти. — Что вы здесь ищете?

Господин секретарь положил бумаги на место и с напускным спокойствием направился мне навстречу.

— Очень интересно было почитать ваши мемуары, господин придворный шут. Так вы утверждаете, что мне нечего здесь искать? Вы сильно заблуждаетесь. Первый министр должен знать все. У него везде должны быть глаза, чтобы видеть, кто и когда затевает что-то против его королевского величества. А ваше поведение говорит о том, что вы что-то замышляете. В этом я убедился еще раз, читая ваши бумаги. Теперь я обязательно доложу обо всем господину фон Брюлю.

Я в растерянности стоял посреди кабинета. Про Герлаха ходят слухи, что у него феноменальная память. Этот человек не забывает ни одной увиденной цифры или буквы. Если цифры в моих тайных счетах сравнить с документами, хранящимися в казначействе, то слишком многое станет явным. Я уже не говорю о непочтительных замечаниях в адрес фон Брюля и самого курфюрста, которые Герлах наверняка успел прочитать. А мои записи о встрече с Ютой! Все эти мысли с быстротой молнии пронеслись в моей голове, пока Герлах шел к дверям. Я следил за ним и не знал, что предпринять. Неожиданно мой взгляд упал на шутовской жезл, висевший возле двери. Я не раздумывал более ни секунды. Спокойным, но быстрым шагом я последовал за секретарем, который даже не подумал обернуться. У двери, ведущей в гостиную, я настиг его, схватил короткий дубовый жезл и ударил его по затылку золотым набалдашником. Герлах успел открыть дверь до удара и потому вывалился, шатаясь, в гостиную и лишь там рухнул на колени. Он стонал от боли, парик слетел с его головы и валялся на полу. Я встал у него за спиной и нанес новый удар. Кровь брызнула мне в лицо. Не издав больше ни звука, он, как подрубленное дерево, рухнул на пол и затих. Я прислушался. В доме стояла тишина. Я склонился над Герлахом. Тот еще дышал. Я взял жезл обеими руками и изо всех сил нанес еще один, последний удар по голове. Череп раскололся. Я протянул руку к его шее и убедился, что артерия не пульсирует. Герлах был мертв. Я бросился в кабинет, закрыл секретный ящик стола, кинул стопку не представлявшей ценности корреспонденции на пол, схватил другую стопку, выбежал в гостиную, разбросал бумаги и там. Потом подошел к дверям, взялся за ручки, закрыл глаза и что было сил ударил себя обеими створками по лицу, потом еще и еще раз. Я выл от боли, топал ногами, кричал, призывая на помощь. Потом начал терять сознание и повалился на пол. Наконец в гостиную вбежал слуга. Он тотчас вызвал врача, который констатировал смерть Герлаха и определил у меня перелом носа и множественные рваные раны на лице. Труп унесли. Пришел судебный пристав, допросил моего слугу, составил протокол.

Весть о происшествии разнеслась мгновенно. Весь Дрезден только об этом и говорит.

9 февраля 1755 г.

Боже мой, что я наделал! На дворе уже поздняя ночь. Я не могу спать. Сижу в комнате, где совершил убийство, с бутылкой вина и пишу. Мое лицо — сплошная рана. Но боли я почти не чувствую. Много сильнее физической боли боль душевная. Что же получается? Я — подлый убийца? Или я всего лишь защищал свою честь? Пытаюсь успокоить себя тем, что это последний случай. Вино немного смягчает боль и успокаивает нервы.

Юта сказала, что у шутов нет будущего. Будущее принадлежит фаворитам и фавориткам. Неужели ее слова сбудутся? Может, я вообще окажусь последним шутом Саксонии? Будут ли меня чтить так, как в Испании чтят Лопеса де Руду, [19] которого даже похоронили в кафедральном соборе в Кордове?

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая