Оборотная сторона полуночи - Шелдон Сидни - Страница 37

• Предыдущая
• 37/103
• Следующая

Ноэль не стала рассказывать об этом Готье, поскольку считала, что не стоит еще больше беспокоить его. Обыск, произведенный гестаповцами в его квартире, сильно подействовал ему на нервы. Готье постоянно твердил, что при желании немцы могут поставить крест на их карьере, и Ноэль признавала его правоту. Достаточно было почитать газеты, чтобы убедиться, что немцы не знают жалости к врагам. Несколько раз звонил генерал Шайдер и просил передать об этом Ноэль, но она не обращала внимания на его домогательства. Разумеется, актриса не хотела ссориться с немцами, но и дружить с ними тоже не собиралась. Ноэль решила вести себя с ними, как Швейцария, – соблюдать нейтралитет. Пусть исраэли кацы всего мира сами заботятся о себе. Правда, Ноэль все-таки слегка интересовало, в чем же состояла просьба Каца, но она не имела ни малейшего желания связываться с ним.

Через две недели после того, как Ноэль виделась с Исраэлем Кацем, газеты поместили на первой полосе сообщение о том, что гестапо удалось поймать группу саботажников, действовавших под руководством Таракана. Ноэль прочитала в прессе все заметки по этому поводу, но ни в одной из них не говорилось о поимке самого Таракана. Она вспомнила выражение лица Каца, когда немцы стали окружать его в бистро, и поняла, что живым он им не дастся. «Конечно, – подумала Ноэль, – все это может оказаться лишь моей фантазией. Вполне вероятно, что он просто безобидный плотник, которым представился мне». Да, но если это так, почему им серьезно интересуется гестапо? Действительно ли он Таракан? Поймали его или нет? Ноэль подошла к окну своей квартиры, выходившему на авеню Мартиньи. На улице под фонарем стояли двое шпиков в плащах и ждали. Чего? Ноэль вдруг встревожилась. Подобно Готье, ею овладело беспокойство, однако тут же сменившееся злостью. Ей пришли на память слова полковника Мюллера: «Вам надо бояться меня». Это был вызов. Ноэль чувствовала, что Исраэль Кац еще даст о себе знать.

Он дал о себе знать самым неожиданным образом – через ее консьержа, крохотного человечка старше семидесяти лет со слезящимися глазами и сморщенным, высохшим лицом. У него выпали все нижние зубы, и, когда он говорил, его трудно было понять. Ноэль вызвала лифт, и консьерж уже ждал ее в кабине. Они спускались вниз вместе, и до остановки лифта он успел пробормотать ей:

– Торт, заказанный вами на день рождения, готов, и вы можете получить его в булочной-кондитерской на рю де Паси.

Ноэль удивленно посмотрела на него, полагая, что неверно истолковала его слова, а затем сказала:

– Но я не заказывала никаких тортов.

– Рю де Паси, – настойчиво повторил консьерж.

И тут Ноэль поняла. Однако, догадавшись, в чем дело, она все же не собиралась идти туда, пока не заметила двух гестаповцев, ждущих ее на другой стороне улицы. За ней следят, как за преступницей! Шпики о чем-то переговаривались и не видели Ноэль. Разъяренная, она обратилась к консьержу:

– Где здесь служебный вход?

– Пожалуйста, сюда, мадемуазель.

Ноэль последовала за ним, прошла по коридору, спустилась в цокольное помещение и выбежала на улицу. Через три минуты она поймала такси и отправилась на встречу с Исраэлем Кацем.

Булочная-кондитерская представляла собой обычную лавку, расположенную в захудалом районе, где жили представители среднего класса. Ноэль открыла дверь и вошла. С ней поздоровалась низкорослая женщина в безукоризненно чистом белом переднике.

– Слушаю вас, мадемуазель.

Ноэль колебалась. Еще не поздно уйти, отступиться и не влезать в сомнительное и опасное дело, которое, в сущности, ее не касается.

Женщина ждала.

– У вас... у вас должен быть для меня торт, испеченный ко дню рождения, – заявила Ноэль, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей казалось глупым, что для такого серьезного случая используются какие-то детские уловки.

Женщина понимающе кивнула:

– Торт готов. Вы можете взять его, мадемуазель Паж.

Повесив на дверь табличку с надписью «Закрыто» и заперев замок, она обратилась к Ноэль:

– Пойдемте со мной.

Он лежал на койке в маленькой задней комнате булочной. Лицо покрылось потом от боли и напоминало посмертную маску. Простыня, в которую его завернули, пропиталась кровью, и на левое колено был наложен толстый жгут.

– Исраэль!

Он повернулся лицом к двери, и простыня упала на пол. Ноэль увидела, что его колено превратилось в утопающее в крови месиво из мяса и раздробленных костей.

– Что случилось?

Исраэль Кац попробовал улыбнуться, но из этого ничего не вышло. Он заговорил хриплым голосом, в котором от боли чувствовалось крайнее напряжение:

– Они наступили на Таракана, но ведь нас не так-то легко раздавить.

Выходит, она была права.

– Я читала об этом, – сказала Ноэль. – Ты выдержишь?

Исраэль сделал глубокий болезненный вдох и утвердительно кивнул. Он говорил с трудом, задыхаясь.

– Меня ищет гестапо. Они перевернули вверх дном весь Париж. Единственный шанс на спасение – исчезнуть из города... Если мне удастся добраться до Гавра, друзья морем переправят меня за границу.

– Сумеет ли кто-нибудь из твоих друзей вывезти тебя из Парижа на машине? – спросила Ноэль. – Можно спрятаться в кузове грузовика...

Исраэль слабо покачал головой:

– Повсюду заставы. И мышь не проскочит.

И даже Таракан, подумала Ноэль.

– Ты можешь ехать с такой ногой? – спросила Ноэль, чтобы выиграть время. Она пыталась принять решение.

Он сжал губы и изобразил подобие улыбки.

– Я и не собираюсь путешествовать с ней, – ответил Исраэль.

Ноэль бросила на него недоуменный взгляд. В это время открылась дверь и в комнату вошел огромный, широкоплечий бородатый мужчина. В руке он держал топор. Подойдя к кровати, мужчина отбросил простыню. Ноэль почувствовала, как у нее побелело лицо. Она вспомнила генерала Шайдера и лысого альбиноса из гестапо и тут же представила себе, что ее ждет, если она попадет им в лапы.

– Я помогу тебе, – сказала Ноэль.

Вашингтон – Голливуд, 1941 год

Кэтрин Александер казалось, что наступил новый этап ее жизни. Душа переполнилась чувствами, каким-то чудесным образом поднявшими ее на такую головокружительную высоту, что просто дух захватывало. Когда Билл Фрэзер был в городе, они каждый вечер обедали вместе, ходили на концерты, в оперу или в драматический театр. Билл нашел ей небольшую, но очень уютную квартиру недалеко от Арлингтона и вызвался оплачивать ее. Однако Кэтрин настояла на том, чтобы делать это самой. Он покупал ей одежду и драгоценности. Поначалу Кэтрин возражала. Воспитанная в строгих правилах протестантской этики, она считала неприличным принимать от него дорогие подарки. Когда же Кэтрин убедилась, что Фрэзеру доставляет огромное удовольствие одевать и украшать ее, то перестала спорить с ним по этому поводу.

«Как там ни крути, – рассуждала Кэтрин, – но ты стала любовницей». Она всегда считала это слово постыдным. Любовница представлялась ей чуть ли не падшей женщиной, скрывающейся от людей где-нибудь на окраине города, постоянно меняющей квартиры и живущей на грани душевного срыва. Тем не менее сейчас, когда она сама была любовницей, Кэтрин обнаружила, что ее представления оказались ложными. Просто она спит с мужчиной, которого любит. Здесь нет ничего низкого и грязного. Все делается совершенно естественно. «Интересно, – думала Кэтрин, – что поступки, совершаемые другими, часто воспринимаются нами как нечто ужасное, но стоит самой сделать то же самое, и ты уже чувствуешь свою правоту». Фрэзер был заботливым и понимающим спутником, и Кэтрин казалось, что они всю жизнь прожили вместе. Кэтрин заранее знала, как он отнесется к тому или иному событию, и научилась улавливать даже самые незначительные перемены его настроения. Вопреки заверениям Фрэзера она по-прежнему оставалась равнодушной к половой жизни с ним. Кэтрин убеждала себя, что в их отношениях секс играет незначительную роль. Она не школьница, которая гоняется за приятными ощущениями и не может жить без удовольствий. В жизни надо довольствоваться малым, с горечью думала Кэтрин.

• Предыдущая
• 37/103
• Следующая