Добровольная жертва - Метелева Наталья - Страница 40

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая

Я бешено швырнула в него его же книгой, страшно жалея, что не могла дотянуться до чего-нибудь более убойного. Дункан глазом не моргнул, но в последний момент стремительно отклонился, не препятствуя полету снаряда, и тот с треском ударился в переносицу как всегда вовремя подоспевшего к двери Альерга. Несчастный только всхрипнул, схватившись за нос, а магистр ловко подхватил свою драгоценную книжицу, одарил меня лучезарной улыбкой, скользнул мимо полу ослепшего мастера и был таков.

Всего за один день замок понес сокрушительные потери. Не считая стен, Альерг потерял библиотеку, лабораторию, тайну в подвале, и, наверное, нос. Я утратила гораздо большее – Дика. Но думать о нем я себе запретила. А вот Иби, потерявшая разум, и не заметившая потери… Кто вернет ей утрату? Мне надо было увидеть ее, пока она не потеряла жизнь, но я лишилась еще и средств передвижения: тело взрывалось болью при неосторожном движении. Нога в хрустальной туфельке из фиолетовой стала уже бледно-синей и чуть похудела, словно бревно обтесали, но ходить было еще невозможно. И почему люди не летают как ведьмы? Летала бы сейчас в ступе. Или на метле… Стоп. Метла?

Я отложила книгу, дотянулась до забытого всеми подноса с неаппетитными объедками и вытряхнула их на пол широким жестом сеятеля на пашне, предварительно убрав виноградную кисть: нечего добром разбрасываться. Подумав, пожертвовала все же несколько виноградин, дабы внести изюминку в новое направление интерьерного искусства. И позвонила в колокольчик.

У меня уже отнимались руки от непрестанного встряхивания, когда прибыла позевывающая горничная. Она тоже сначала потрясла руками над этой свалкой, изображая ведьму, от пассов которой мусор должен был исчезнуть в мгновение ока, а еще через минуту у меня появилась швабра, ведро и тряпка. Оставалось выставить возмущенную девушку за дверь, быстренько обмотать тряпкой волосистую часть швабры, чтобы удобнее было опираться, и конец рукояти, чтобы не скользил и не стучал по полу.

Вскоре, сунув подмышку швабру и поджав ногу, постепенно сдувавшуюся, как неплотно завязанный шарик, я запрыгала одноногой ягой под гулкими сводами, молясь всем богам на свете, чтобы никто не слышал моих многочисленных падений. Какое счастье, что крепость снова опустела! Как странно, что Альерг с его изощренным во всех отношениях слухом куда-то запропал! Конечно, на ложе под покрывалом остался дымящийся сонными грезами о давнопрошедшем сотворенный на всякий случай маячок. Вдруг поверят! Ну не может же нормальный безногий человек так быстро сбежать со смертного одра! Так что, это не я тут спотыкаюсь, так, привидение какое-то костями гремит…

Ночь удлинняла путь. Крепость на самом деле оказалась еще более запутанной и бесконечной, чем я думала все эти годы, в ней проведенные. Чадящие факелы только сгущали темноту.

Я подошла, точнее, подползла к очередной двери, но она вдруг распахнулась, напугав до полусмерти, и в глаза мне ударило жаркое солнце. В снопе света стоял кто-то невысокий и сам словно светился. Когда зрение, наконец, вернулось, свет оказался не таким уж и ярким, всего лишь от двух факелов, вместо одного, а человек вполне светонепроницаемым, как и полагается. Но я сразу вспомнила сегодняшний двойной сон вот с этим тоненьким как свечка и светлым как луч человечком, который разговаривал с Диком. Он и сейчас улыбался как-то несколько печально:

– Мир тебе, дева Радона. Я не со злом пришел к тебе.

– И тебе мир, человек. Добро и зло – вопрос меры, – состряпала я ответ с начинкой из перченой задней мысли. Узнает ли он слова, произнесенные в моем сне?

Начинка попала по назначению: человек поперхнулся и еще более потускнел, но сказал, откашлявшись:

– Мое имя Ольен.

– Прости мое неведение, господин, но я не знаю, кто ты. Добрые гости среди ночи не приходят.

– Не всякий гость – вор. Иной – приносит дар.

– Не всякий дар – благо, особенно, ночной.

И что я вдруг окрысилась? Ну, темноту не люблю, даже когда она слепит глаза ярким светом, – раз. И не люблю, когда моим друзьям делают больно даже во сне, – два. И те, кто с добром, говорят свое имя сразу, – три. На счет «три» Ольен предложил перемирие:

– Я прошу тебя, дева Радона, только выслушать меня. А там твоя воля – принимать или нет мой совет. Я – старший в Братине и пришел по давней просьбе твоей матери, госпожи Аболан. Она просила, чтобы ты не осталась без наставления в день, когда твоя изначальная сущность начнет расправлять крылья.

Я замерла. Почему мне так больно? Расправить крылья мне никто не даст… Просто не успею.

– Слушаю тебя, Ольен.

– Это касается формулы Тора, о которой говорил тебе Кирон. Детские считалки – это одно, но ты уже вышла из песочницы, и здесь живут всерьез. По незнанию можно сильно просчитаться.

За бортом моей песочницы оказалось неуютно. Там смотрели такие глаза, что мне хотелось зарыться обратно в песок. В ночном госте была сила, и я преклонилась перед ней, даже не спрашивая, откуда ему известно так много подробностей.

– Буду благодарна тебе за совет, господин.

– Я не господин тебе, дева Радона, – смягчился собеседник. – Называй меня просто Ольен, ты имеешь на это право. Когда-то формулой были только знак и отсутствие знака, или обратное знаку. Звенья не были связаны между собой и распадались на пары: добро-зло, верх-низ, да-нет… Это была еще не магия Тора, это была щель, как от удара топора. Но тогда-то и забрезжил первый тварный разум. Формула была совсем простой и замыкалась сама на себя: «Что по ту сторону тьмы? – Свет. – Что по ту сторону света? – Тьма»

– Змея, пожирающая самое себя?

– Или порождающая. Есть такой символ. Есть Путь Змеи. Но ты не давай ей пожрать саму себя! Разомкни Путь Змеи и создай Путь Тора, и он станет лучом, летящим в цель. Сила размыкания, или разъятия – страшная сила, она рвет многие связи, но и раскрывает многие пути. Кирон раскрыл тебя, разомкнув формулу в нужном месте. Ты можешь перевернуть, обратить ее вспять. Или поменять звенья местами, или изъять, и тогда изменится все. Но новое чередование звеньев может оказаться гибельным, а не созидающим. Чем больший круг ты охватишь прежде, чем замкнуть, тем полнее будет Путь. Есть и хитрость – четность и нечетность элементов, привносящая в Путь Тора стабильность круга или развитие спирали. Не забывай только о принципе, расставляющем их в необходимом порядке.

– Так что же по ту сторону Я? – прошептала я, забыв, что вся превратилась в слух.

– Сейчас – я! – мягко улыбнулся Ольен, уходя от ответа. – Пространственные аналогии не должны вводить тебя в заблуждение. Ты можешь замкнуть Путь Тора, когда понадобится, и начать заново. Ты не просто идешь по Пути. Ты – не путник, покорный каждому повороту дороги. Ты сама – путь, которым идешь. Ты его пролагаешь для мира. И твоя жизнь не принадлежит тебе.

Я даже забыла возмутиться еще одним претендентом на мою жизнь. Ее слишком мало осталось. Несколько часов от силы. Пусть берут, не жалко.

Комната Иби, находившаяся на третьем ярусе восточной башни, отданной классу целителей, скорее походила на княжеские аппартаменты, нежели на келью смиренной ученицы знахарских наук. Стены исчезли в шелковых драпировках, вышитых ковриках, зеркалах и картинах в роскошных позолоченных рамах. Может быть, колыхание многочисленных занавесок было вызвано сквозняком, отметившим мое прибытие, но мне показалось, что в комнате только что кто-то был. В треножнике рядом с упакованной в балдахины постелью, дымилась палочка какой-то вонючей дряни, судя по неутраченной еще длине, только что подожженная. Спотыкаясь о раскиданные по полу коврики и шкуры, я тщательно проверила каждую складку драпировок и для полного спокойствия выглянула в окно. Мало ли… Никого, если не считать зевающей луны, тут же уткнувшейся в облако.

Иби была без сознания. Ее лицо, обрамленное черными слипшимися от пота волосами, было ужасающим. Потрескавшиеся губы сочились кровью, зубы плотно сжимали каучуковое кольцо, в которое были вставлены две трубки, одна для подачи воздуха, другая для оттока слюны. Жить ей осталось, наверное, считанные часы. И тем более было странно, что больная была оставлена умирать в одиночестве. С ней обязан был кто-то быть. Хотя бы сиделка. Ощущение еще одного присутствия стало невыносимым, и я снова обошла комнату, заглянув в шкафы и под кровать. Никого. Что за чертовщина. Но медлить было уже нельзя, время уходило, и надо было его остановить, обмануть, поймать и превратить в иное.

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая