Добровольная жертва - Метелева Наталья - Страница 23
- Предыдущая
- 23/80
- Следующая
Там, где смертный видит одну осуществленную возможность, маленькие провидцы теряются в мириадах равновозможных событий, и пройдет не год и не два прежде, чем они научатся ходить по этой неласковой земле, выбирая и удерживая наиболее вероятностную стезю. И смогут уплотнять вероятность, осуществлять возможность.
Тело их нужно обучать не только хождению на двух ногах, как обучают всех людей, которые иначе будут бегать на четвереньках, – их тело нужно обучать смотреть глазами смертных, смотреть не видя. Их нужно заставлять сдерживаться. Отсекать лишнее, чтобы они не разорвали сами себя от сверхчеловеческих напряжений.
Только так можно сохранить их рассудок, вырастить разум, заключенный в слишком крохотные сосуды. Только тогда из первородной бесформенной массы, в которой содержатся все возможные формы, они вылепят и осуществят необходимую. Уж Старшая жрица об этом позаботится.
Ткань на входе колыхнулась. Келья озарилась пляшущими бликами мерцающего светильника. Мягкая рука легла на влажный лоб девушки.
– Опять кошмары, Ульрида? Ты вся в поту.
– Это не кошмары, матушка. Это просто тьма. Ты знаешь, я не выношу ее. Ветер погасил светильники.
– Сейчас зажгу… Это не ветер, милая. Это мертвые бабочки попадали прямо на фитили. Сбили их, надо же…
Девушка села на тощей подстилке, подтянув колени. Она была совсем юной, не больше пятнадцати лет. Густые блестящие волосы легли на округлые матовые плечи тяжелыми бронзовыми волнами. Ее большие, золотистые, как мед, глаза с пушистыми ресницами задумчиво наблюдали, как та, которую она назвала матушкой – сухонькая, коричневая и сморщенная от древности, как потрескавшаяся пустынная земля, – седая женщина в черной суконной накидке поверх легкой рубашки обошла келью, зажигая медные светильники в нишах. Заблестела золотым орнаментом чаша на столике у ложа.
Снова впорхнул мотылек. Первая добровольная жертва. К утру они выстелят мраморный пол шелестящим ковриком. Милые глупые мотыльки. Как их жаль, но ничего не поделаешь – девочка боится темноты. Ласковые глаза жрицы повернулись к девушке.
– Светло, как днем. Сможешь заснуть?
Ульрида покачала головой, разбрызгивая волны волос, рассмеялась:
– Они убили свет! Они хотят освободиться, но не могут, и любовь становится страхом, и страх ненавистью.
– Ну, детка, вряд ли насекомые способны любить и ненавидеть…
– Я не о них. Да и откуда тебе знать? Ты же не насекомое! Ты – не я!!! Откуда тебе знать, может, они для того и летят, чтобы погасить огонь? Но в последний момент … боятся боли, боятся смерти. А, матушка? Что ты о нас знаешь!
– Успокойся, поспи, детка, скоро утро. Храм должен быть открыт. А тебе нельзя будет в таком состоянии присутствовать на церемонии.
– Ты не боишься, матушка, мертвых бабочек? Я боюсь. Я боюсь мертвых. Их может стать слишком много.
– Молчи, пифия! Если ты сейчас же не замолчишь, я запру тебя.
– А как же храмовая служба? Нет бога без пророка!
– Ты не в себе, куколка моя!
Женщина подняла со столика чашу и попыталась напоить девушку, но та оттолкнула ее руку, выбив сосуд, звякнувший в гулких стенах как гонг. На мрамор вытекла вязкая как кровь темная жидкость. Ульрида забилась в ознобе:
– А кто тогда будет растить твое семя?
– Молчи! Нет, ты сегодня только помешаешь жертвоприношению. Придется тебя пока спрятать в подземелье!
Старуха сдернула ее за руку с ложа и потащила через мрачную храмину, тьма которой плакала редкими лампадами. Пифия смеялась сквозь слезы:
– Какое дело огню до мотылька? Он просто горит. За счет того, что в нем умирает. Он и есть – умирание. Что ему мотылек – так, неизбежная случайность. А крылатый смертник – это неучтенный фактор, оказывается! Ты не боишься, матушка? Что однажды такой прекрасный, с золотыми крыльями, неучтенный фактор пожертвует собой?
– Замолчи!
– И погаснет свет!
А когда старуха спихнула ее по лестнице каменного колодца, в глубину древнего склепа, Ульрида под скрежет задвигающейся плиты, подняв бледное в спутанных волосах лицо с глазами как больные звезды, тихо сказала:
– И времени больше не будет…
Крышка задвинулась, и тусклый луч красного света капнул во мрак как слеза.
Как слеза во мрак капнул луч красного света.
– У нас больше нет времени!– глухо рычал кто-то вдалеке. – Стража вот-вот очнется! Где она? Ты ее упустил!
– Я только что ее держал! – откликнулся дрожащий, чуть не плачущий тихий рокот. – Она просто исчезла из рук! Ты убил Хаммуса вместо… Ты же мог убить меня!
Приглушенные испуганные голоса раздавались далеко в стороне, а я обнаружила себя в какой-то нише, узкой как колодец. Где я? В грудь горячо кольнул кристалл: «Гарс. Подземелье. В настоящем – опасно». А то я не знаю, что опасно!
Где-то впереди чуть брезжил слабый луч, изнемогший рассеивать тьму.
– Что за …?! Точно… Вы держали девку, я ударил. Нечего было Хаммусу под нож соваться! Где проклятая жрица? Найди ее! Она не могла далеко убежать!
– Да не убегала она, просто исчезла! Хаммус мертв! Ты ж чуть меня…
– Темно было, – оправдывался рык. – Держали бы получше, так не промахнулся бы. Мало на рабах тренировались, дубинохвостые! Ищи эту тварь! Она не могла исчезнуть!
Говорящий топот быстро приближался. Слабый луч стал чуть ярче, мигнул, словно его кто-то заслонил. Я затаила дыхание, вжимаясь в стену всей спиной. Стена не пожелала расступиться. Сейчас они пройдут и увидят…
– Говорю тебе – исчезла. Раз – и нет! Надо было сразу факел зажечь…
– Дубина! Бриго запретил. Хочешь, чтоб твоя рожа всей Лиге стала известна? Эта тварь успела бы передать, и подыхая! Тогда ты через пять мигов покойник! Где она? Отсюда ей некуда деться!
Топот пронесся мимо, свернул, удалился вместе с голосами:
– Здесь ее нет! Нигде!
– Бриго убьет нас! Да оставь ты эту падаль! Нет времени тащить. Уходим! Ну и хренотень!
Все стихло. Не увидели. Тьма стала абсолютной.
Прошла вечность. Я протянула вслед руки. Попыталась протянуть: они сразу же уперлись в шершавый неровный камень, влажный на ощупь. Дышать стало трудно. Камень был со всех сторон, вкруговую. Как меня угораздило замуровать саму себя?! Мама!
Влажные теплые очи распахнулись. Госпожа Аболан смотрела, словно из-под воды, распустив по волнам золотисто-бронзовую корону волос, силясь что-то сказать. Я не умею читать по губам, но мне показалось, что она произносила имя каменистного бородача. Ну, привет ему, и пусть выпьет за меня живой водицы. Она виновато опустила ресницы и растаяла.
Я тут же представила мой навеки замурованный в толще стены скрюченный беленький скелетик и заорала изо всех сил от ужаса: «Папа!!!». И осела, чуть не оглохнув от собственного крика, которому некуда было деваться, как и мне. Осесть толком тоже не удалось: спина, колени и локти уперлись в твердь стены, тут же оцарапавшей все эти предложенные для дегустации части тела. А я снова заорала, уже потише: «Альерг!»
Снова прошла вечность. Унесла с собой почти весь воздух. И заладила шнырять туда-сюда между моими периодическими воплями, отзывавшимися болью в ушах. В сплошном звоне я не сразу осознала, что во тьме появился посторонний звук – бегущих ног и слившихся в долгожданном шуме голосов. Все-таки хорошо дружить с телепатами!
Лучик снова пролился капелькой крови. В стену застучали. И заткнула бы уши, да рук не поднять. Когда постучали прямо перед носом, я с радостью пригласила:
– Войдите! Здесь, правда, тесновато. Но в тесноте – не в обиде.
– Она здесь! Держись, Рона! – заорал мне на ухо бас наставника. Я прижала зазвеневшее ухо к плечу. Спасибо, держусь – падать некуда. Так и мотала головой, прижимая то одно ухо, то другое, вздергивая плечи словно висельник, пока они пытались оглушительно вскрыть мою гробницу. Та сотрясалась, осыпая меня мелкими песочными брызгами, но не поддавалась. Голоса и стуки стихли. «Ну все. Решили не тратиться на похороны», – мелькнула тоскливая мысль. На нее ответили громоподобно:
- Предыдущая
- 23/80
- Следующая
