Дорога - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 11

— Клотильда… КУДА МЫ ИДЕМ?

— Балатро знает дорогу, — беспечно отозвалась она.

— Дура! С «Несчастья» ходи, с «Несчастья»! У него «Ладья», потопи его, блядь…

— На тебе «Сдержанность». Жри. Задавись.

— Мало.

— Чего мало?

— «Сдержанности» мало. Мой грех старше твоей добродетели.

— Тогда… «Воздыхание о вечном».

— Отбито, — с сожалением сказала Клотильда.

Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за шиворот.

— «Непотребство», — сказал он, выкладывая карту девушке на колени.

Клотильда покусала губку.

— На твое «Непотребство» — «Диана».

— Мухлюешь, — крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.

Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу. Увидев пушкаря — того отделали на славу — Клотильда вскочила, засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.

На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.

— Это мне чудится? — осведомился он.

Иеронимус потрогал пульс у него на шее.

— Не чудится, — сказал он наконец.

Шальк не стесняясь выругался.

— Могу тебя порадовать, — продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.

— Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.

Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.

— Я позову его.

И ушел.

Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все такой же дурак.

Не выдержав, Шальк заорал:

— «Диана» младше «Непотребства»! Ну и теленок же ты, Ремедий…

Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:

— Клотильда… А чем крыть «Любовь Земную»?

— «Любовью Небесной», конечно.

— А почему Любовь Земная — грех?

— Поменьше рассуждай, монашек, — сказала Клотильда. — Сильная карта, так что жаловаться?

— Не на что, — отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.

Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только что сияла царским блеском осень — и на тебе…

— Не рано ли в этом году? — сказал Ремедий, обращаясь к мокрому холсту телеги.

Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:

— Черт знает. А какой нынче день?

Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных осей.

И увязла.

— Дай помогу, — сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина, сильный — сразу легче стало тянуть.

— А, — проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.

Мартин.

Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.

Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:

— Ты и вправду Мартин?

В ответ понесся басовитый хохот.

— Все так же прост Ремедий Гааз, — сказал, наконец, Мартин, отдуваясь.

Ремедий неопределенно пожал плечами.

— Не было смысла меняться.

— Эркенбальду давно видел?

— Ты еще не забыл эту стерву? — Удивление Ремедия было искренним.

— Забудешь ее… Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?

— С Агильбертом…

Мартин плюнул.

— Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая, как ее…

— Хильдегунда.

— Куда делась?

— Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.

Мартин выругался и еще раз выругался.

— Сучье племя. Никому из них верить нельзя.

— Мартин, — снова заговорил Ремедий, — ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь?

Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи.

— Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается…

Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:

— Мартин… Ты видел нашего капеллана?

— Мракобеса? — Мартин покривил губы. — Видел…

— Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер…

Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника.

— Валентин тоже здесь? Ах, еб его… Что здесь творится, Гааз?

— Не знаю, — уныло сказал Ремедий. — Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю.

Так и двигался по осенним дорогам караван — комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь, вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.

Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а так — довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая языки — строчку на одном, строчку на другом.

Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?

Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.

[Вянет на дереве каждый лист.

Как жить нам среди прегрешений своих?]

— Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, — сказал Ремедий. — Все не зря мозолил задницу на студенческой лавке.

Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и под конец расхохоталась.

Потом оба хором допели:

Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?

Und er hat den Namen: Der Angel Tod.

[Не друг и не враг; только ангел и гром.

Что встретит тебя? Только скрежет ворот…]

Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула ровно половина смысла песни.

— У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, — пробурчал он, досадуя на собственное невежество.

— Где? — переспросил Бальтазар. — Где ты нашел у меня дохлую мышь, Гааз?

Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги.

Ремедий сердито повторил:

— В ухе!

— А ухо, ухо-то где?

— На голове.