Южная страсть (Черная маска) - Блейк Дженнифер - Страница 4

• Предыдущая
• 4/83
• Следующая

— И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?

— Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжела для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он даже потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Он оставался без сознания, полностью бесчувственным, почти шесть месяцев. И когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.

— Должно быть, это так мучительно. Он, если вы мне позволите сказать, такой привлекательный мужчина.

— О, вам надо было видеть его до войны, когда он был полон буйного веселья, всегда смеющийся и легкомысленный, затевающий шутки или вытворяющий что-нибудь еще. В те дни в доме было полно людей, мальчики и девочки приезжали и уезжали, каждую субботу была вечеринка. Мальчишки — точнее, молодые люди — дурачились, девушки, все вполне невинно, засматривались на Рэнсома, а он никогда не замечал этих взглядов. Они все время танцевали и пели, разыгрывали шарады, устраивали любительские спектакли. На чердаке все еще лежат три чемодана, полные диковинных костюмов, которые они использовали. Я закармливала их воздушной кукурузой, печеньем и конфетами, мне все это нравилось так же, как и всем остальным.

— Мальчик, Лайонел, он действительно нужен, чтобы водить повсюду вашего племянника?

— Не совсем. Лайонел — сын Брэдли. Его воспитала бабушка, Мама Тэсс, наш повар здесь, в Сплендоре, вот уже тридцать лет. Не только отец Лайонела, но и его дедушка, и прадедушка были в прошлом слугами у Тайлеров. Мальчик всегда здесь, рядом. Даже когда Брэдли оставил нас и пошел искать свободу. Раньше, когда Рэнни еще только поправлялся, он часто забывал, где он, что делает, и у Лайонела вошло в привычку отводить его домой, помогать одеваться и раздеваться, заботиться о нем. Этот мальчик мне очень помогает.

— Да, конечно, — пробормотала Летти. Тетушка Эм поднялась.

— Ну вот, что-нибудь еще вам принести? Стакан молока или, может быть, немножко моей смородиновой наливки? Как жаль, что я не могу предложить вам чего-нибудь покрепче. Вот уже много лет в доме нет спиртного. Бог свидетель, цены на него взлетели до небес.

Когда Летти отказалась; тетушка Эм предложила приготовить другую комнату или даже отдать свою собственную спальню, если ей не хочется оставаться в этой. Летти поблагодарила за заботу и в конце концов убедила пожилую женщину, что она не собирается провести остаток ночи не смыкая глаз и разглядывая тени.

После, когда тетушка Эм ушла, забрав с собою лампу, Летти лежала с широко раскрытыми глазами посреди огромной кровати с балдахином. Она не ,была уверена, что ей следовало проявлять такую отвагу. От дуновения ночного воздуха, проникающего через раскрытое окно, занавески двигались, как бледные призраки. Дом был полон скрипов и звуков, а на улице, в кустах и зарослях палисадника время от времени слышалось тихое шуршание какого-то крадущегося ночного животного. Летти подумывала встать и закрыть окно, но ночь была слишком теплой. Кроме того, ей не хотелось даже приближаться к окну. Она совсем не думала, что Шип притаился за окном, чтобы снова схватить ее, но рациональность ее мышления, казалось, была не в ладах с чувствами.

Никогда еще за всю свою жизнь она не ощущала себя такой беспомощной, как в тот момент, когда Шип обнял ее. Никогда еще ее так не целовали, так настойчиво и в то же время так сладостно. Это переживание она была бы не прочь повторить.

В действительности, если не считать целомудренных поцелуев в лоб ее отца, когда она была маленькой, ее целовал только один мужчина — ее жених, Чарльз Смоллвуд. Несколько раз он обнимал ее в укромных уголках и даже однажды весной возил за город, правда, дальше этого мысли его не шли. Его ласки никогда не были особенно приятными. Его губы были твердыми и сжатыми, а возбуждение так велико, что поцелуи приносили боль и оставляли чувство подавленности и протеста…

Летти резко повернулась на подушке и закрыла рукой глаза. Чарльз был мертв, убит при Манассасе. Ее брат, Генри, тоже был мертв, мертв и похоронен здесь, на Юге, куда он отправился как офицер войск Севера проводить в жизнь политику Реконструкции. Мысль, что ее женственность могла быть взволнована человеком, который прострелил Генри голову, когда тот нагнулся, чтобы напиться из ручья, наполнила ее болью и стыдом. Она, однако, никогда не лгала самой себе и не стала бы отрицать, что испытала некое порочное желание. Если бы у нее были такие чувства, когда ее целовал Чарльз, она бы, наверное, не устояла перед его мольбами выйти за него замуж до ухода на войну, могла бы покориться безумной потребности в физической близости, на которой он настаивал.

Напротив, она была холодна и благоразумна. Когда он терял самообладание и рыдал, умоляя ее о взаимности, она напускала на себя высокомерие, надевала маску возвышенного целомудрия. Сейчас она морщилась, когда вспоминала об этом. Такая холодность ей удавалась, потому что ее мало волновали прикосновения жениха. Странно, но сейчас она и понять не могла, почему все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, потому, что ей было семнадцать лет, а Чарльз выглядел таким солидным в военной форме, и все ее друзья собирались праздновать помолвку или свадьбу.

Занавески у окна колыхнулись, и она повернула голову на это легкое движение. Шип. Ей трудно было поверить, что он приходил сюда, в ее комнату. Все случилось так, будто она все это придумала, вызвала его образ из-за жгучей потребности в справедливой каре убийцы ее брата. Она попыталась думать о том, как он выглядел, но не могла представить себе ничего реального. Он был невысокого роста, с усами. Ей казалось, что он темноволосый, но свет в комнате был таким тусклым, что у нее не было в этом уверенности. Что ей запомнилось больше всего, так это бесшумность его движений, сила, молниеносная реакция и ощущение его тела, сухого и твердого, как выдержанная на солнце кожа.

По крайней мере, она знала, что не ошиблась, приехав сюда, в это место. Если бы она верила в судьбу, то подумала, что именно судьба привела ее в Сплендору, к тетушке Эм.

Тетушка Эм была замечательная, такая добрая и заботливая. Она не вписывалась в представление Летти о даме с Юга, изнеженной и оберегаемой особе, привыкшей к исполнению всех ее капризов, отгороженной от житейских проблем. Той жизни, в которой существовали такие женщины, уже нет. Она ушла в прошлое девять лет назад, когда началась война. Так много мужчин погибло. Она ехала через южные штаты, и в каждом городе на ее пути ей казалось, что почти все женщины там одеты в черное. Должно быть, среди них было много таких, кто, как тетушка Эм, учился жить новой жизнью, стремясь наилучшим образом использовать то, что им осталось.

Тетушке Эм приходилось не только следить за домом и думать о пропитании, ей надо было еще заботиться о племяннике. Какая трагедия — это ранение, сделавшее его инвалидом. Глядя на Рэнни, в это трудно было поверить. Черты его гладко выбритого, покрытого золотистым загаром лица выражали ум и деликатность, а в глазах была непостижимая глубина. Она с удивлением почувствовала, что ее влечет к нему, что она ощущает его. Это было очень странно.

А еще это смущало ее. В их семье никогда не было большой теплоты и явной любви. Хладнокровие при любых обстоятельствах весьма приветствовалось, проявление чувств вызывало нахмуренный взгляд. Все они любили и уважали друг друга, а Генри и она были особенно близки. Но Летти выросла с твердым убеждением, что по своему складу, унаследованному от родителей, она холодна и сдержанна. Было странно, что двое разных мужчин так, подействовали на нее в одну и ту же ночь. Возможно, как-то сказался приезд в Луизиану. Говорят, что влажная жара южных штатов влияет на кровь и воспламеняет чувства, что она повышает страстность и женщины здесь рано созревают, расцветают весенними цветами, как растения, помещенные в оранжерею.

• Предыдущая
• 4/83
• Следующая