Хрустальное счастье - Бурден Франсуаза - Страница 43

Винсен вышел из ванной комнаты в шелковом темно-синем халате. Он остановился у комода, чтобы взять пачку сигарет, и облокотился на подоконник одного из открытых окон.

– Дым мне не мешает, ты отлично знаешь… – пробормотала Беатрис.

– Жарко, – ответил он нейтрально.

Сидя на кровати, она в отчаянии смотрела на него. В свете ночных ламп, она четко различала его высокую и стройную фигуру, его щеки, которые впадали, когда он затягивался, серые глаза, теряющиеся в дыму. Он не смотрел ни на уличные фонари авеню Малахов, ни на редких прохожих, спешащих выгулять собак. Впрочем, он не пытался увидеть ничего особенного, он просто как обычно прятался в молчании.

– Мне это показалось сказочно приятным, – сказала она через мгновение.

– Тем лучше…

Его безразличие не было притворным, он уже не думал ни о ней, ни об объятиях, которые они только что разделяли, а о своих завтрашних делах. Стараясь держать дистанцию, ему удалось отдалиться от нее, и он почти не страдал от этого. Для него их история закончилась едва начавшись, накануне свадьбы. Если бы в тот вечер он не услышал ее разговор с Виржилем, он, может, и продолжал бы тешить себя иллюзиями, не замечать тоску, вызванную их разницей в возрасте, верить, что красивая Беатрис на самом деле его любила. Но цинизм ее слов не оставлял сомнений. Была задета его гордость. У него даже не хватило смелости объясниться с ней и порвать, пока была возможность. Ему дали понять, что он вел себя, как наивный человек, один из тех, кто отказывается стареть, представляя, что в сорок лет по-прежнему способен соблазнить девушку. Он, таким образом, женился «сквозь зубы», заледенев от идеи, что совершает худшую ошибку в своей жизни, и решил больше никогда не быть обманутым.

– Винсен, подойди… – тихо попросила она.

Он повернулся к ней, принужденно улыбнувшись. Без сомнений, она была очень красивая, обнаженная на белой простыне. А также очень молодая, без единой морщинки, без малейшего следа времени.

– Подойди, ты мне нужен, – добавила она совсем тихо.

Что ей еще было нужно помимо того, что он ей дал? Если она изъявляла желание заняться любовью, он всегда был готов ее удовлетворить, но он никогда ее не принуждал. Он не хотел, чтобы она старалась, лгала или симулировала, что было бы еще более унизительным, чем все остальное.

– Ты не очень нежен, – сказала она с упреком. Он мог бы им быть без этого недопонимания, которое с каждым днем все больше отдаляло их.

– Я устал, – ограничился он ответом.

Устал от всех комплиментов, которые ему делали по поводу его жены, от игривых шуток сослуживцев, которые завидовали его удаче, или что еще хуже, сочувствующего взгляда Мари.

– Мы уезжаем в отпуск послезавтра, – напомнила она.

Валлонг, да, он мечтал о нем, как о тихой гавани. И если кто его понял бы, так это Ален, которому он мог довериться, прогуливаясь вдоль оливковых деревьев. Когда он думал о потерянных годах, об этой бесполезной ссоре, которая сделала их врагами, он испытывал сожаление. Без этой стычки он открыл бы глаза на Беатрис раньше, может, не разошелся бы с Магали. Ален всегда был хорошим советчиком, к тому же это он представил ему Магали, двадцать три года назад, он, который всегда старался спасти ее от гибели, он, который занимался детьми, когда Винсен думал только о своей карьере, а Магали напивалась, чтобы забыться. И сегодня снова – Виржиль нашел у него пристанище, Магали была обязана ему своим возрождением. Ибо она изменилась, все с этим соглашались, и Винсен умирал от желания самому убедиться в этом перевоплощении. В тот единственный раз, когда он ее видел у нее дома, он был поражен.

Он тщательно потушил окурок, вернулся к кровати. Он не хотел сравнивать, даже думать об этом, однако, глядя на длинные черные волосы Беатрис, ее матовую кожу и маленькую грудь, он, не желая этого, вспоминал о пламенных волосах Магали цвета красного дерева, о бледном цвете ее лица, усыпанного маленькими веснушками, сладострастных формах.

Темно-синий халат бесшумно упал на палас, и он скользнул в постель. Тут же Беатрис приблизилась к нему и положила голову ему на плечо. Она обожала засыпать, крепко обняв его, что он выносил все с большим трудом. Он постарался не поморщиться и не оттолкнуть ее, но что она хотела доказать этими собственническими жестами? Что он был ее добычей, что она его не отпустит, пока не получит нежность, которой требовала?

Он почувствовал, как она выпрямилась, шелковая прядь коснулась его щеки.

– Скажи мне что-нибудь приятное…

Не дождавшись ответа, она приложила свои губы к его губам и страстно поцеловала.

– Беатрис, уже очень поздно, – возразил он, когда она дала ему возможность вздохнуть.

На этот раз она отпрянула, отвергнутая его грубым отказом, и он воспользовался моментом, чтобы потушить свет. В темноте он услышал, как она вздохнула, устроилась на своей подушке. Он не испытывал никакого сочувствия, она ведь не была его жертвой. И он решил, что если она раздражена, то только потому, что он ее избегал. Так как она повернулась к нему спиной, он сделал вывод, что она надулась, и не догадался о настоящем горе, которое ее переполняло.

Готье попытался непринужденно улыбнуться.

– Ну вот, мама, по тому, что я прочитал, ты чувствуешь себя, скорее, хорошо…

Напротив него Мадлен спокойно ждала вердикта. Каждый раз, когда она ходила к врачу, она приносила Готье результаты исследований и анализов. Это была возможность увидеть его за работой, в больнице. Ничто не делало ее такой гордой, как визит к доктору Морвану. Хотя он сто раз объяснял ей, что он был хирургом, не желал заниматься ее здоровьем и обсуждать предписания терапевта, она не упускала ни одной возможности зайти к нему.

В очередной раз он пробежал письмо, адресованное ему сослуживцем, потом поднял глаза на свою мать. Он видел ее достаточно регулярно и должен был бы первым заметить симптомы. Но он, конечно, не сильно ею интересовался, раздраженный этим ненавистным излишним вниманием, которое она ему уделяла, и главным образом, будучи не в состоянии забыть ее частичную вину в смерти Филиппа. Ее манера дурачиться с Пьером, с последним малышом, которому не было еще и пяти лет, злила Шанталь. Ему самому удавалось с большим трудом терпеть ее бесконечные сетования.

– Все хорошо, значит? – настаивала она плаксивым голосом. – Потому что, ты знаешь, у меня иногда создается впечатление, что я теряю память! Это возраст?

– Нет, не совсем. На самом деле тебе надо бы…

Он прервался, обескураженный. Как он мог сказать ей, что у нее, без сомнений, была болезнь Альцгеймера? Что это страшное заболевание в своем разрушительном процессе постепенно достигнет клеток ее нервной системы? Что целые пласты ее памяти растают один за другим? Вплоть до того, что она перестанет узнавать все вокруг? Что исход через несколько лет будет фатальным?

– У тебя прекрасный врач, мама, ты можешь ему доверять.

Опечаленный тем, что не нашел, что сказать, он закрыл ее карточку и отдал ей, оставив себе письмо.

– Мне надо подняться в блок, медсестра вызовет тебе такси…

Сначала он собирался по душам поговорить об этом с Шанталь, потом с Аленом и Мари. Вместе они подумают, какое принять решение. Так как они все завтра уезжают в Валлонг, он мог составить более определенное мнение в течение лета.

– Ты уезжаешь с Мари, как обычно? – спросил он легко.

– Путешествие? – переспросила она.

Ее потерянный вид продлился только мгновение, но взволновал его.

– Ах да, какая я глупая! – воскликнула она. – Конечно, она меня повезет… Мне еще надо собрать чемоданы, я ухожу. Очень мило с твоей стороны было меня успокоить, я доверяю только тебе…

Она, правда, растолстела и двигалась неуклюже, покачивая сумкой в руке. Почему у него не получалось ее пожалеть? Он нагнулся к ней, поцеловал в обе щеки, потом открыл дверь, чтобы доверить ее медсестре. Когда он вернулся и сел за стол, он глубоко вздохнул, прежде чем закрыть свой ежедневник. У него больше не было визитов до начала каникул, он не войдет в двери больницы в течение четырех недель, он солгал ей, чтобы от нее избавиться. Он нервно набрал номер этажа педиатрии и попросил к телефону Шанталь. Как только он услышал ее голос, он почувствовал себя освободившимся от части своей тревоги.