Неизвестный солдат - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/61
- Следующая
— Слышала… Но немцы его убили, кажется.
— Мог это быть один из ваших двух солдат?
Она пожала худенькими плечиками:
— Мог и быть, мог и не быть, я этого не знаю.
И тут вмешался молчавший все время Слава:
— А почему я ничего не знаю об этой истории?
В семье Агаповых мне понравились все, кроме вот этого самого Славки. Он мне сразу не понравился. Молодой очкарик, к тому же толстый, обычно ассоциируется с каким-нибудь добродушным увальнем вроде Пьера Безухова. А если очкарик худой, то с каким-нибудь болезненным хлюпиком типа… Не приходит на память тип… Во всяком случае, очки, свидетельствуя о каком-то изъяне, о физическом недостатке, придают их обладателям обаяние человечности, некоей беспомощности. Я не мог бы себе представить, скажем, Гитлера, Геринга или Муссолини в очках. Но если в очках хам, то он из всех хамов — хам, из всех нахалов — нахал, я в этом много раз убеждался. У таких очки подчеркивают их хищную настороженность. Их скрытое за стеклами коварство.
Вот таким очкариком и был Слава. И он спросил довольно капризно:
— А почему я ничего не знаю об этой истории?
Бабушка развела руками:
— Война была, стояли солдаты, ушли, ничего такого особенного.
— Как же ничего особенного — штаб разгромил, — возразил Слава.
— Я ведь не видела, кто разгромил штаб.
Бабушка не так проста — дает сдачи нахальному внуку.
Тогда внук обратился ко мне:
— Для чего вы ведете розыск?
Я коротко его проинформировал.
— Значит, вы с дороги, у Воронова работаете. Понятно.
Есть люди: упомяни при них какое-нибудь учреждение, они тут же назовут фамилию его начальника. Будто этот начальник их ближайший приятель или даже подчиненный.
— Да, кажется, фамилия нашего начальника Воронов, — небрежно подтвердил я.
— А я думал, ты из школы, — уж совсем пренебрежительно и притом «тыкая», объявил Слава.
— Нет, — возразил я. — Мы на практике, с четвертого курса автодорожного института.
— Сколько же вам лет, когда вы успели? — удивилась Агапова-бабушка.
— Меня приняли в институт досрочно, как особо одаренного дипломанта Всесоюзного математического конкурса.
— Строите дорогу, — сказала Агапова-мать, — неужели нельзя было заасфальтировать хотя бы главную улицу?
— А зачем? Сносить будут ваш город.
Все ошеломленно уставились на меня, даже индифферентная Наташа. Но меня понесло. Меня раздражал самоуверенный Слава, его очки, их хищный блеск.
— Теперь установка на города-гиганты, — продолжал я, — а у вас ни промышленности, ни индустрии, ни легкой, ни тяжелой. Свет и тот выключают в одиннадцать часов. Юмор.
— Наш город, — сказала Агапова-мать, — древнее Москвы, здесь была крепость, защищала Русь от кочевников.
Она сказала это с достоинством и обидой за свой город. Мне сделалось стыдно.
— Мама, не беспокойся, — иронически заметил Слава, хищно косясь на меня своими очками, — молодой человек фантазирует.
Мне надоела эта бодяга:
— Может быть, все же вспомните, кто из солдат был у вас?
Бабушка снова рассмотрела фото, развела руками:
— Нет, не могу вспомнить.
Агапова-мать взяла фотографию:
— Дай-ка я посмотрю.
Она тоже долго смотрела на фотографию, потом показала на старшину:
— По-моему, этот. Второго не помню, а этот был.
— Тебе тогда было двенадцать лет, — напомнила бабушка.
— И все равно помню. Такой был молодой, красивый. Он у меня промокашку попросил.
Я привстал.
— Промокашку?!
— Да. Я делала уроки, и он или его товарищ, в общем, кто-то из них попросил промокашку, и я дала.
— Почему вас так поразила промокашка? — спросил Слава.
Вместо меня ответила Наташа:
— Среди вещей солдата есть промокашка.
Это были первые и последние слова, произнесенные ею за весь вечер.
- Предыдущая
- 15/61
- Следующая
