Диатриба, или рассуждение о свободе воли - Роттердамский Эразм (Дезидерий) - Страница 4

У человека же воля была так верна и свободна, что он без новой благодати мог пребывать в невинности, однако же так, что без помощи новой благодати он не мог обрести блаженства вечной жизни, которую Господь Иисус пообещал своим.

Если всего этого не могут доказать ясные свидетельства писаний, то это весьма неплохо могут разъяснить благочестивые отцы. Впрочем, у Евы порочной, кажется, была не только воля, но и разум или рассудок, в котором бурлит источник всего хорошего и плохого. Ведь кажется, именно ее змей убедил в том, что угрозы, которыми Господь запрещал прикасаться к древу жизни, ничего не значат. У Адама, кажется, воля еще более порочна по причине его неумеренной любви к своей жене, желание которой он предпочел заповеди Божьей. Хотя, я думаю, что и у него был порочный разум, из которого и возникла порочность воли.

Как мы полагаем, та способность духа, при помощи которой мы судим, – безразлично, захочешь ли ты ее называть –, т.е. «ум», «рассудок» или же –, т.е. «разум», – затемнена грехом, но не погашена. Воля, при помощи которой мы выбираем или отклоняемся, до такой степени испорчена, что своими собственными усилиями она не способна призвать себя к лучшему, но, утратив свободу, она была вынуждена служить греху, к которому она себя единожды приговорила. Но по Божьей благодати после прощения греха она до такой степени стала свободной, что, по мнению пелагиан, она способна достигнуть вечной жизни без помощи новой благодати, причем так, что за свое спасение она должна быть благодарна Богу, который создал свободную волю и снова даровал ее. В соответствии с мнением ортодоксов при помощи божественной благодати, которая всегда поддерживает стремление человека, свободная воля может оставаться правильной, однако не без угрозы склониться к злу, следуя однажды врезавшемуся в память греху. Подобно тому как грех прародителей перешел на потомков, так и склонность к греху распространилась на всех. Благодать, снимающая грех, до такой степени смягчает эту склонность, что может ее победить. Но не искоренить. Не потому что благодать не способна это сделать, но из-за того, что нам это не нужно.

Но подобно тому как у тех, которые лишены благодати (я говорю об особой благодати), разум затемнен, но не погашен, так, вероятно, и сила воли у них не совсем погашена, но сделана неспособной к добродетели.

Что глаз для тела, то и разум для души. Он частично освещается природным светом, который присущ всем, хотя и не в равной мере, как напоминает об этом псалом: «Запечатлен на нас свет лица Твоего, Господи!», частично же – божественными заповедями и Священным писанием, как говорит наш псалмопевец: «Слово Твое – светильник ногам моим».

Отсюда, говоря словами Павла, у нас появляется тройной закон: закон природы, закон дела, закон веры.

Закон природы глубоко высечен в сердцах всех людей: как у скифов, так и у греков. Он говорит, что несправедливо, если кто-нибудь делает другому то, чего не хочет, чтобы делали ему. И философы – без света веры и без помощи божественного Писания – по творению узнали вечное совершенство и величие Бога и оставили много наставлений добродетельной жизни, весьма совпадающих с евангельскими заповедями. Многие их изречения призывают к добродетели и обличают дурные дела. Вероятно, и у них была воля, которая каким-то образом склонялась к добру, но она не была способна (привести) к вечному спасению, если по вере не приходила благодать.

Закон же дел повелевает и грозит наказанием. Он умножает грех и рождает смерть не из-за того, что он плох, но из-за того, что он приказывает делать то, что мы без благодати не в состоянии выполнить.

Закон веры, хотя он и дает гораздо более суровые заповеди, чем закон дел, делает так, что если будет на то полнота благодати, то само по себе невозможное она превратит не только в легкое, но даже в приятное. Поэтому вера исцеляет разум, поврежденный грехом; милость укрепляет бессильную волю.

Таким образом, закон дел был таким: «Ешь с любого дерева в раю, но с дерева познания добра и зла не ешь, потому что в тот день, когда вкусишь от него, смертью умрешь». И далее опять Моисей приводит закон дел: «Не убивай; если убьешь – будешь убит. Не прелюбодействуй; если прелюбодействуешь – будешь побит камнями».

Но что говорит закон веры, который приказывает любить врагов, который приказывает каждый день нести крест, который приказывает презреть жизнь? «Не бойся, малое стадо: ибо ваше Царство небесное». И – «Надейтесь, ибо Я победил мир». И – «Я с вами до скончания века». Этот закон выразили апостолы, и, несмотря но та что их били плетьми за имя Иисуса, они уходили из синедриона радуясь. Поэтому и Павел говорил: «Все могу в Том, Который укрепляет меня».

Нет сомнения, что это же говорит Проповедник: «Я дал законы и заповеди Свои». Кому? Сначала сам тем двум прародителям рода человеческого; потом иудейскому народу через Моисея и пророков. Закон указывает, что хочет Бог, предлагает наказание, если не повинуешься; предлагает награду, если повинуешься. Относительно прочего он предоставляет возможность выбора их воле, которую Он сотворил свободной, крутящейся в обе стороны. Поэтому, если от человека скрыты различия между добром и злом и воля Божья, то ему нельзя вменять в вину, когда он выбирает плохое. Если бы воля не была свободной, то нельзя было бы вменять в вину грех, потому что если нет свободы, то нет и греха. За исключением того, когда ошибка или скованность воли родилась из греха. Изнасилованной женщине не вменяют в вину то, от чего она потерпела.

Хотя это место, которое мы привели из Книги Проповедника, относится, по-видимому, преимущественно к нашим прародителям, в некотором смысле, однако, оно касается всех потомков Адама: оно не касалось бы, если бы у нас не существовало никакой свободной воли. Ведь несмотря на то что свободная воля была ранена грехом, она все-таки не уничтожена. Несмотря на то что она охромела и до получения благодати мы больше склоняемся к злу, чем к добру, она, однако, не искоренена. Чрезмерность преступлений и привычка к греху, ставшая второй натурой, иногда так помрачает суждения разума и так сокрушает свободу воли, что, кажется, будто воля уничтожена, а свобода полностью исчезла.

Что касается того, на что способна в нас свободная воля после грехопадения и до получения благодати, то мнения как древних, так и более новых удивительно противоречивы, потому что один обращает внимание на одно, а другой на другое. Те, которые были против отчаяния и беспечности, но хотели поощрить в людях надежду и стремление, – ценили свободную волю больше. Пелагий учил, что, после того как человеческая воля по благодати была освобождена и исцелена, нет надобности в новой благодати, но человек может достигнуть вечного спасения при помощи свободной воли; однако своим спасением он обязан Богу, без благодати которого человеческая воля не была бы свободна делать добро; и та самая сила духа, при помощи которой человек воспринимает познанное добро, отвращаясь от того, что ей противоположно, – это благодеяние Создателя, который вместо человека мог бы сотворить лягушку.

Те, которые примыкают к взглядам Скота, еще более склонны любить свободную волю. Они думают, что она обладает такой силой, что человек не только при помощи полученной им благодати, которая уничтожает грех, но силами самой природы способен поступать нравственно, как говорят, заслужить – пусть и «не полностью», но «соответственно» – «благодать, делающую благоугодным». Именно вот так они и говорят.

Диаметрально противоположны им другие, так как настаивают на том, что все эти дела, хотя они и нравственно добры, для Бога отвратительны не менее, чем преступления вроде прелюбодеяния и убийства, потому что они происходят не из любви к Богу и не из веры. Мнение этих людей, кажется, не менее милостиво, особенно потому, что философы имели другое представление о Боге, и могло быть так, что у них была и вера, и какая-то любовь к Богу, и не все они делали ради пустой славы, но от любви к добродетели и нравственности. И то, что они учили, следует знать не по какой-нибудь другой причине, но потому, что это добродетельно. Ибо тот, кто для спасения родины подвергает себя опасности ради славы, внешне делает добро, но я не знаю, нравственно это добро или же нет Святой Августин и его последователи, размышляя о том, как пагубно для истинного благочестия, когда человек полагается только на свои силы, больше ценят благодать, которую везде вдалбливает Павел. Августин отрицает, что человек, подвластный греху, может сам обратиться к исправлению своей жизни или сделать что-нибудь еще, имеющее отношение к спасению, если Бог не побудит его посредством незаслуженной им благодати к тому, чтобы он пожелал того, что ведет к вечной жизни; эту благодать некоторые называют «опережающей»; а Августин – «творящей». Потому что и вера, которая есть врата спасения, – это незаслуженный дар Божий. Если – как великий дар Духа – к вере добавлена еще и любовь, то Августин называет ее «сотворящей благодатью», потому что она всегда есть у стремящихся, пока они идут к тому, чего добиваются, но когда свободная воля и благодать свершают вместе одно и то же дело, благодать в этом деле – вожатый, а не спутник. Хотя и это мнение некоторые тоже разлагают на части, говоря: если ты посмотришь с точки зрения своей природы, то человеческая воля важнее; если в зависимости от того, что заслужено, то важнее благодать. Но вера существует затем, чтобы мы хотели того, что приносит спасение, и любовь существует. Чтобы мы не хотели напрасно; и они не только разделены во времени, но и различны по своей природе; однако со временем обе они могут возрасти и усилиться.