Старьёвщик - Биссон Терри Бэллантин - Страница 25

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая

Согласно законам о потреблении предметов роскоши, блошиным рынкам запрещается пребывание в одном и том же штате более одного дня, и потому они собираются у границ штатов. Я узнал о приближении к Огайо по голубым и оранжевым флажкам над полем, ограниченным высушенной канавой от широкого моря пшеницы. Я увидел флажки прежде, чем съезд, и едва не пропустил его.

Сняв автоуправление, я съехал с эстакады, а потом и с дороги. Грузовик въехал на грунтовую стоянку. Я увидел кучу столов, но посетителей оказалось мало.

– Где мы? – спросила, поднимаясь, Генри. Я сказал.

Мы припарковались у высохшей канавы в длинном ряду других грузовиков. Генри выкатилась из ковра и направилась искать «кабинет задумчивости для девочек». Я открыл боковую дверцу грузовика и вытащил Гомер.

Она открыла черный глаз-пуговку и зарычала. Я повернулся и увидел коротышку в оранжево-голубой униформе, с блокнотом и бумажным пакетом в руках.

– Что тут у вас? – спросил он.

Он пялился на Боба, свернувшегося клубочком и начавшего (осознал я) попахивать.

– Мой брат, – ответил я. – Я везу его домой, чтобы похоронить.

– Вы не можете никого здесь хоронить, – заявил он. – Граница штата.

– Я просто остановился по пути, – объяснил я. – Увидел флажки.

– За торговлю здесь следует уплатить налог, – сказал он.

– Мы собирались покупать.

– И за покупку тоже. И за парковку.

– У меня нет наличных, – посетовал я. Он увидел фишки на приборной доске.

– Они из ОИК?

Он имел в виду «Объединенные индейские казино». Я кивнул, он протянул руку сквозь окно и взял одну голубую из стопки.

– За костер отдельная плата, – добавил он, забирая еще одну.

Генри только что вернулась с целой охапкой палок.

– Я не разжигаю костер, – сказала она. – Я собираюсь построить будку для собаки. На будки тоже существует налог?

– Нет, нет.

– Прекрасно, тогда можете положить фишку обратно.

Она с ужасающим грохотом выронила палки и смотрела на мужчину, пока тот не вручил мне вторую фишку и не исчез.

– В чем, собственно, дело? – спросила она меня.

– Боб, – пояснил я.

Мы распрямили его, как только смогли, и завернули в ковер. Гомер наблюдала. Я точно знал, что она не спала, потому что не слышал храпа. Куппер на ее макушке был теплым на ощупь. Мне больше нравилось похлопывать его, чем ее. Я враз почувствовал себя виноватым, совсем чуть-чуть.

– Как насчет того, чтобы нам с тобой прогуляться? – предложил я.

Мы оставили Генри разжигать костер (как мы думали), и я потащил Гомер за собой по блошиному рынку в поисках обменного пункта, где можно обналичить фишки. Не помешали бы еда и таблетки для Генри. Нам встретилось несколько посетителей. Торговцы стояли у столиков, переглядываясь выжидающе и подозрительно. Прилавки рассортировали предположительно в соответствии с различиями продаваемых товаров, но все они казались одинаковыми. Ножи и инструменты дополнялись бутылками, хозяйственными товарами, стаканами и блюдами, мебель вела к игрушкам, а игрушки – к оружию, как ненастоящему, так и вполне серьезному.

Единственный обменный пункт обнаружился в палатке рядом с нашивками, медалями и значками.

– ОИК, – определила торговка, потирая свой крошечный оранжево-голубой значок, рассматривая голубую фишку с разных сторон. – Ни на что не годится к востоку от Миссисипи и к западу от Делавэра.

– Мне казалось, у вас обменный пункт, – заметил я.

– Могу заплатить вам только половину. Но я дам вам пятьдесят пять, потому что люблю собак.

Я кивнул. Становилось темно, и мне хотелось есть. Торговка вручила мне пятьдесят пять казначейских банкнот. С одной стороны, становилось плохо при мысли, сколько мы потеряли из-за коротышки с блокнотом, с другой – хорошо от понимания истинной ценности фишек. По крайней мере голубых.

– Я дам вам еще пятьдесят за ту малышку, – сказала букмекер, показывая мне за спину.

– Гомер не продается.

– Я имею в виду не собаку, а тележку.

– Нет, – сказал я и ушел, несмотря на то, что она кричала вслед: «Сотня!»

Я нашел медикаменты на прилавке рядом с медалями и значками, но там не оказалось «Полужизни» и тем более «Последней воли». Диг лежал повсюду в разнообразных формах и по дешевой цене в отличие от Нью-Йорка, где он (если верить Данте) стоил немало.

Данте. Я гадал, нашли ли его. Мне не нравилось думать о Данте. Он напоминал мне, насколько далеко я забрался от дома, моей работы и жизни. Что я делаю здесь, на пшеничном жнивье, среди деревянных прилавков?

К реальности меня вернул вид очередного покупателя: потрясающей, или почти потрясающей девушки или женщины с короткими волосами и полной грудью, и… тут она повернулась, и я узнал Генри.

– Что ты тут делаешь?

– Ищу таблетки, – объяснила она. – Их я не нашла, зато обнаружила вот это.

Она передала мне бутылку виски и теплый пакет размером с маленькую собаку. Увидев его, Гомер зарычала.

– Соевое мясо, – пояснила Генри. – На обед.

Я положил соевое мясо и виски в тележку рядом с Гомер и побрел назад к грузовику, а Генри отправилась на поиски «кабинета задумчивости для девочек». У грузовика я снова вспомнил о жучке. Говорят, их оснащают самообучающимся алгоритмом, чтобы они могли прятаться. Я нашел нашего преследователя не на боку грузовика, где он бился в стекло, а внизу, где край металлического листа заходит за каркас машины.

И на сей раз присмотрелся к нему повнимательнее. В длину жучок достигал нескольких дюймов, включая два дюйма силиконовых крыльев. Единственный признак жизни подавал красный мигающий глаз. Не могло быть и речи о том, чтобы сломать жучка, не хватало мне еще прибавить к обвинению в тяжком убийстве (которое наверняка ожидало меня из-за смерти Данте) обвинение в убийстве гражданском. Но избавиться от него как-то придется.

Я все еще пытался придумать способ, когда увидел возвращающуюся Генри. От боли она складывалась пополам, и я сунул жучка в карман брюк. Вместе с мигающим красным глазом.

Постанывая, Генри присела на корточки и стала шевелить огонь палкой.

– Тебе плохо? – спросил я. – Да.

– Что случилось?

– Ты знаешь, что случилось.

Пузырек с «Полужизнью» для Гомер лежал в другом моем кармане, в том, что без жучка. Я дал Генри две таблетки.

– Отдай мне пузырек, – протянула она руку. Я отстранился.

– Они для Гомер.

– Он в них не нуждается, – сказала она.

– Она.

Но Генри права. Судя по всему, Гомер прекрасно чувствовала себя и без таблеток, даже поправлялась. Но я не отдал пузырек. Осталось только четыре таблетки.

Мясо еще не успело остыть, подогревать не понадобилось. Гомер раньше могла проглотить его вместе с бумагой, но сейчас вроде бы совсем не хотела есть. Виски называлось «Эй, милашка!», та самая марка, которой я (почти) размозжил голову Бобу. После еды мы разговорились.

Жизнь каждого – это цепочка разочарований. Моя в большей степени имела отношение к матери, чем к отцу, который быстро покинул нас, не успев меня разочаровать. И к моей работе, моей бывшей работе. Цепочка Генри начиналась с неуловимого Панамы и с недавнего времени продолжилась Бобом.

– Я знаю, что Панама захочет найти меня теперь, когда умер Боб, – говорила она.

Я слушал молча. Мне казалось невеликодушным напоминать, что именно она ищет Панаму, а не наоборот.

Блошиный рынок ночью оказался странным и жутким местом. Раздавались приглушенные крики, короткие взвизги и лай собак. Гомер корчилась в своей тележке и рычала. Мы с Генри сидели плечом к плечу, ужасы и звуки ночи сближали нас больше, чем целый день совместного путешествия. Я обнимал ее пухлые плечи, пока она не уснула. Потом завернул Генри в ковер рядом с Бобом на твердом металлическом полу грузовика. А сам устроился снаружи, у огня. Не хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто наш грузовик стоит тут специально для грабителей – хотя я никого не видел, только слышал голоса и шаги и время от времени удары.

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая