Пустыня жизни - Биленкин Дмитрий Александрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/39
• Следующая

— Хорошо-то как… — прикрыв глаза, проговорила Снежка.

Я кивнул.

— Мне кажется, я сплю наяву. — Её рука неуверенно погладила шершавый береговой валун. — Сейчас проснусь, будет дымная хижина, старуха с жёлтыми глазами болотной неясыти…

— Какая ещё старуха?

— Не важно. Была и нет. — Снежка вздохнула. — Знаешь, за что меня чуть не растерзали в первый же день? Не с той руки зашла к очагу. Надо справа или прямо от двери, а кто подходит иначе, тот накликает беду. Смешно! Все всё знают с малолетства — и довольны. Ты не представляешь, как там регламентирован каждый шаг и каждый поступок.

— Роботы, — буркнул я. — Я это понял, когда из Эй вынули душу. Роботы!

— Не смей их так называть! — Снежка дёрнулась, как от удара. — Не смей! Ты их совсем не знаешь, они всякие — и люди. Иначе как бы сами возникли?

— Согласен, согласен! — Я поднял руки. — Эя славная девочка, разумеется, не одна она такая. Конечно, они не хуже нас, просто другие.

— Другие? — Снежка медленно покачала головой. — Тебе известно, что Эя талантливая художница?

— Эя?

— Да, Эя. Её резные, из камня и кости, фигурки могли бы украсить музей. Мы оба бездари перед ней.

— Вот не подозревал…

— Мог бы её расспросить.

— Знаешь, как-то в голову не пришло… Не о том была забота.

— Понимаю. Мы знаем только то, что хотим знать…

— “День ежа”, — вырвалось у меня. — Как это верно!

— Что?

— Не важно. Было и прошло. Есть ты!

В безотчётном порыве я прижал к себе Снежку. Она, не дыша, замерла в объятиях, её исстрадавшееся тело вздрагивало. Баюкающим движением я согревал её. Она затихла. Мы долго сидели так, в чужом времени, которое было и нашим тоже. Ручей бормотал своё, детское, меловой свет луны подкрадывался к нашим лицам. Снежка так тесно прижалась, что стук её сердца толчком отдавался во мне, словно уже и кровь стала общей. Время застыло, как все вокруг. Мог ли я упрекнуть себя за это промедление? Нам ничто не грозило, пока мы сидели так, но стоило запустить хроноскаф… Лёд под нами был ещё так хрупок! Я сам должен был сделать первый шаг, который мог оказаться последним. Какие ещё беды подстерегали нас впереди? Выбора не было, но эту острую минуту счастья можно было продлить, и я её длил, благо это было возможно, ведь переход сквозь время мог потребовать всех наших сил, значит, все, что способствовало их прибавлению, не требовало оправдания перед совестью.

До чего же все глупо! Мы нашли друг друга и наконец-то были счастливы. Это ли не высшая цель всех человеческих усилий? А во мне, когда я обнимал Снежку, словно пощёлкивал незримый компьютер, который оценивал и калькулировал нашу готовность к работе, считал, какая минута счастья оправдана, а какая похищена у долга.

— Все. — И я нехотя разжал объятия. — Час времени здесь равен часу времени там. Ты готова?

— Да. — Она медленно приподнялась. — Я даже кое-что надумала. Эя спит, это к лучшему, так она легче поддастся внушению. Кажется, я знаю, что надо внушать, твоё дело усилить ритм.

— Выдержишь?

— Я мягко. Надеюсь, во мне есть что-нибудь от ведьмы. Это даже хорошо, что я не совсем в форме, нет риска повредить её психику. В любом случае хуже не будет.

— И все для того, чтобы Эя смогла попрощаться… — Я покачал головой.

— Не только. Ты можешь представить, как переход во времени подействует на обездушенную психику?

— Понятия не имею.

— Вот! Кстати, робот отличается от человека ещё и тем, что никогда не испытывает сантименты.

Я задумался. Неужели я действительно видел в Эе только средство, орудие, инструмент? Нет же, конечно, нет. Просто она осталась для меня чужой, в этом все дело.

Луна переместилась, пока мы отдыхали, разговаривали и собирали остатки ужина. Журчащий перекат открылся в темноте, лунный свет плескался теперь у камней берега, озарял хроноскаф, изломами теней удлинял каждое наше движение. Словно чей-то внимательный глаз следил с небес за нами, такого ощущения я не испытывал в своём мире, возможно, потому, что там луна сияла в созвездии космических городов. Теперь мне хотелось как можно быстрей уйти во время и разделаться с неизвестностью. Здесь оставалось одно, последнее дело — Эя. Для удобства подхода и внушения, которое требовало слаженного усилия нас двоих, я осторожно открыл машину с той стороны, где, привалившись к борту, спала Эя. Лишённое опоры тело подалось набок, голова мотнулась с колен и поникла в колыхнувшейся гриве волос.

— Не разбудил? — залезая с другой стороны в кабину, шёпотом спросила Снежка. — Спит?

“Как убитая”, чуть не ответил я, но слова так и застряли в горле. Что-то не то было в движении девушки, каким она покачнулась. Не веря себе, я подхватил упавшую руку Эй: её пронзительный холод ожёг сознание. Как же так, мы же чувствовали её тепло, когда летели, а кабину я оставил закрытой… Вздрогнув, я повернул лицо девушки к свету: на меня выкатился остекленелый зрачок. Нет, нет, этого не может быть, это только каталепсия, очередное зло чер…

— Быстро! — закричал я. И тут же вспомнив, что Снежка не знает, где что находится, сам ринулся в машину.

Напрасно я разуверял себя, это была, конечно же, смерть. Сердце Эй не билось. Однако тело девушки не совсем окоченело, и я надеялся, все ещё надеялся, ведь такая смерть обратима, если целы важнейшие органы, а у Эй они целы, её же убил не физический мир.

Какая разница! Тщетно мы хлопотали над Эей. Средства нашей медицины могли многое, но они были бессильны против древнего зла, которое поражало не тело, а дух. Раньше, раньше бы догадаться, каким сном забылась Эя! Она умирала тогда, когда мы боролись за своё спасение, когда, словно вырвавшиеся на свободу дети, болтали о пустяках, когда длили своё короткое счастье. Длили, не подозревая и не догадываясь, что смерть человека, как и его жизнь, зависит от времени, которому он принадлежит. Даже смерть!

Испробовав все, мы снова и снова пытались все повторить, отказываясь верить в своё бессилие. Ведь любого из нас эти средства скорей всего вернули бы к жизни! Но Эя не принадлежала нашему времени, её уже нельзя было вернуть оттуда, куда её погнал приказ рода.

Снежка закрыла ей глаза, мы встали с колен. В меловом свете луны укором или прощанием перед нами белело спокойное лицо Эй.

Поднявшись на пригорок, мы выкопали там могилу. Большего мы не могли сделать для Эй. Могилу я привалил камнем. Снежка беззвучно плакала. С неба смотрела луна, её свет был неподвижен и бел, как саван.

Я опустил голову. Нас окружал холодный свет пустыни, нам не было места на этой земле, где мы оставили частичку себя.

— Пошли, — сказал я тихо.

Снежка повиновалась.

Нас ожидал бурный, сложный, замечательный век, который, как родину, не выбирают. Нас ожидали люди. И если нам повезёт, если мы сумеем вернуться, нас встретят как победителей.

Так оно и будет для всех.

Свет одинокой луны в последний раз скользнул по нашим лицам, мы сели в машину. Я включил ход, и все, что было вокруг — осеребрённый берег, крутой скат холма, одинокая могила Эй, — исчезло.

Нас встречали цветами.

Было много солнца и много ликующих людей, которые вмиг разлучили меня со Снежкой. Нас озарял радостный свет улыбок. Переходя из объятий в объятия, ошалев от весеннего ветра, от вида родной земли, от множества лиц, от возгласов и приветствий, отвечая на них, я глазами искал Алексея, без которого ничего этого не было бы.

Воздух гремел криками.

— Ждёшь Алексея? — Как нахмуренное облако из сияющей голубизны, из толпы вынырнуло ссохшееся, страстно вопиющее в своём слепом и тёмном порыве лицо Жанны. — Он ждал тебя дольше!

— Узнаю скромника. — Меня развернуло к ней. — Где же он?

Обугленный взгляд Жанны рванулся.

— Там же, где Феликс! — прокричала она. — Там же, где все!

— То есть как…

— Как люди пережигают себя? Во имя чего? Ради кого? Часа не прошло, а все ликуют… Конечно, вас же считали погибшими. Будьте вы счастливы!

— Постой…

• Предыдущая
• 38/39
• Следующая