Хрупкие вещи - Гейман Нил - Страница 53

Собственно, я поэтому и не заметил, что Томпсона нет уже несколько дней. Хозяева переживали. Но я был уверен, что он вернется. Кошки всегда возвращаются.

А потом, как-то ночью, я услышал, что где-то мяукает кошка. Причем постоянно. Не умолкая ни на секунду. Я пытался заснуть, но не мог. Дело было уже за полночь, и кошка мяукала даже не то чтобы очень громко... но когда тебя мучает бессонница, всякий звук раздражает. Я подумал, что это, наверное, Томпсон. Может, застрял где-то в стропилах или на крыше снаружи. Как бы там ни было, я уже понял, что заснуть не удастся. Я встал с постели, оделся. Надел ботинки, на случай, если придется лезть на крышу, и пошел искать кота.

Я вышел в коридор и прислушался. Звуки доносились из комнаты мисс Корвье. Я постучал в ее дверь, но никто не ответил. Я надавил на дверную ручку. Дверь была не заперта. Я вошел. Я думал, что Томпсон где-то застрял. Или, может, поранился. Я не знаю. Мне просто хотелось ему помочь.

Мисс Корвье в комнате не было. То есть там было темно и почти ничего не видно, но ведь всегда можно почувствовать, есть кто-то в комнате или нет. И только в дальнем углу что-то дергалось и надрывалось: «Мяу, мяу, мяу». Я включил свет, и...

Эдди умолк на полуслове и молчал, наверное, больше минуты, ковыряя пальцем колечко засохшего соуса на горлышке бутылки с кетчупом, сделанной в форме большого мясистого помидора. А потом он сказал:

– Он был еще жив. Это невероятно, но он был еще жив. То есть спереди все было живое: голова, грудь, передние лапы... Он дышал, он мяукал... но задние лапы, и ребра, и хвост... все было обглодано до костей. То есть действительно до костей. Как куриные кости, оставшиеся на тарелке. Кости и... как они называются... сухожилия? А потом он поднял голову и посмотрел на меня.

Да, это был кот. Бессловесная тварь. Но я сразу понял, чего он хочет. Прочитал по глазам. – Эдди опять помолчал. – Просто понял, и все. Таких глаз я не видел ни разу в жизни. Если бы ты видел эти глаза, ты бы знал. Ты бы понял, чего он хочет. И я это сделал. Потому что я не бессердечное чудовище.

– Что ты сделал?

– Я избавил его от мучений. – И вновь – долгая пауза. – Крови почти и не было. Я наступил ему на голову. Потом – еще раз, и еще, и еще... пока ничего не осталось. Ничего, что хотя бы отдаленно походило на что-то. И ты бы тоже так сделал. Если бы видел его глаза.

Я не сказал ни слова.

– А потом я услышал, как кто-то поднимается по лестнице на чердак, и подумал, что надо срочно что-то делать. В смысле, все было как-то неправильно, хотя я не знаю, как должно быть правильно, когда ты стоишь рядом с мертвым животным, которое сам и убил, и у тебя все ботинки в его крови, так что я просто стоял, как дурак, и вообще ничего не делал, а потом дверь открылась... Дверь открывается, и в комнату входит мисс Корвье.

Она все видит. Глядит на меня, а потом говорит: «Ты убил его». У нее странный голос, но я никак не пойму, в чем дело, а потом она подходит ближе, и я вижу; что она плачет.

Что-то есть в стариках такое... когда они плачут, как дети... тебе отчего-то становится стыдно. И вот я стою и не знаю, куда девать глаза. А она говорит: «Кроме него, у меня не было ничего, что давало бы мне силы жить. А ты убил его. Взял и убил. А я так старалась, чтобы он не умирал – чтобы у меня было свежее мясо. Я так старалась...»

Она говорит: «Я совсем старая. Мне нужно мясо.»

А я не знал, что сказать.

Она вытирает глаза рукой, говорит: «Я не хочу доставлять никому беспокойства», – и плачет. И глядит на меня. И еще говорит: «Я привыкла справляться сама». Она говорит: «Это было мое мясо. Кто теперь будет меня кормить?»

Он опять замолчал и подпер подбородок левой рукой. Он сидел с таким видом, как будто вдруг разом устал от всего: от разговора со мной, от истории, которую рассказывал, – вообще от жизни. А потом покачал головой, посмотрел на меня и сказал:

– Если бы ты видел его глаза, ты бы сделал то же, что сделал я. И любой на моем месте сделал бы то же самое.

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза – в первый раз за все время, пока мы сидели. Мне показалось, что в его взгляде читалась мольба о помощи: что-то такое, о чем он никогда не сказал бы вслух, потому что был слишком горд.

Я подумал: «Сейчас он попросит денег».

Кто-то тихонько постукал в окно снаружи. Звук был еле слышен, но Эдди вздрогнул и засуетился.

– Мне надо идти. Это значит, мне надо идти.

Я лишь молча кивнул. Эдди поднялся из-за стола. Меня даже слегка удивило, что он по-прежнему такой высокий: во всем остальном он казался теперь таким маленьким. Поднимаясь, он задел столик – так что тот даже сдвинулся – и вытащил из кармана правую руку. Наверное, для равновесия. Не знаю.

Может быть, он хотел, чтобы я это увидел. Но тогда почему он прятал руку в кармане все время, пока мы сидели? Нет, скорее всего он не хотел, чтобы я это видел. Просто так получилось. Случайно.

Под пальто у него не было ни рубашки, ни свитера, и я увидел его руку: запястье и кисть. С запястьем все было в порядке. Самое обыкновенное запястье. Но кисть... то есть то, что осталось от кисти... Как будто ее обглодали до самых костей – дочиста, как куриное крылышко, – и лишь кое-где к кости прилипли кусочки засохшего мяса. Большой палец был съеден наполовину, а мизинца не было вообще. Видимо, кость отвалилась, когда не осталось ни кожи, ни мяса, которые держали ее на месте.

Я это видел. Но уже в следующую секунду он убрал руку в карман, быстрым шагом направился к двери и вышел в студеную ночь.

Я наблюдал за ним сквозь заляпанное грязью окно.

И вот что странно. Если судить по тому, что рассказывал Эдди, мисс Корвье должна была быть очень старой. Но женщине, которая ждала его на улице, не могло быть больше тридцати. У нее были длинные волосы. По-настоящему длинные, почти до пояса. О таких волосах говорят, что на них можно сидеть на попе, хотя мне не нравится это присловье. Похоже на фразу из малопристойного анекдота. Эта женщина чем-то напоминала хиппи. Интересная, даже по-своему красивая – красотой хищного «голодного» типа.

Она взяла Эдди за руку и заглянула ему в глаза, и они вместе ушли в темноту за пределами пятен света из окон кафе, точно двое подростков, которые еще только начали осознавать, что они влюблены.

Я подошел к стойке, взял еще чаю и пару пакетиков чипсов, чтобы продержаться до утра. Я все думал об Эдди и вспоминал его взгляд, когда он посмотрел мне в глаза – уже в самом конце.

Я уехал на первом же утреннем поезде. Прямо напротив, сидела женщина с ребенком. Ребенок плавал в формальдегиде, в огромной стеклянной банке. Ей нужно было его продать, причем как можно скорее, и хотя я кошмарно устал, мы проговорили с ней всю дорогу: и о том, почему она хочет продать ребенка, и вообще обо всем.

Недомогание, мучительное по особенностям течения, пугающее в своем размахе, поражает несчастных страдальцев, которые патологически истово коллекционируют и выдумывают недуги.

Первичная, очевидная симптоматика включает головные боли, нервные колики, высказанный тремор и различные высыпания интимного характера. Следует помнить, что совокупности этих признаков, вместе или по отдельности, еще недостаточно для достоверного установления диагноза.

Вторая стадия болезни – психическая: постоянные разговоры о недугах и их причинах, неизвестных науке, а также об их предполагаемых создателях, исследователях и иных персоналиях, причастных к выявлению, диагностике или лечению данных заболеваний. Автор раз и навсегда хочет предостеречь: ни при каких обстоятельствах не следует полагаться на многообещающую рекламу во внешнем облике, вылупленные глаза; так бывает. Прием небольших доз говяжьего чая или мятного бульона поможет поддержать силы.