Карл, герцог - Зорич Александр - Страница 38

Анри, придерживаясь руками о стену, поднялся.

– Да застрелите же его наконец! – испытывая сильную неловкость, приказал Карл кучке арбалетчиков, перепачканных жиром. Они ели длинную свиную колбасу.

– Карл, граф Шароле.

На стуле, придвинутом к окну, сидела женщина. Она была одета в дорожное платье, восемь заколок и массивный серебряный обруч удерживали ее прическу. В ней не было ничего от Рапунцель.[108]

– С настоящего момента вы являетесь пленницей Бургундского Дома. Почетной, разумеется.

Неумелое подобие умелой политической улыбки исказило красивые губы Карла.

Изабелла не оборачивалась. Улыбка завяла и канула в Лету.

– Мы должны идти. В противном случае я убью вас.

Карлу было все равно, что говорить. Немыслимым казалось только молчание.

– И вы не боитесь Людо? – спросила вдруг Изабелла, вставая и продолжая глядеть в окно.

– Людо даже вы не боитесь, – ввернул Карл первое, что легло на язык.

Изабелла обернулась и посмотрела на графа Шароле.

Они вышли. Когда переступали через тело Анри, арбалетный каро, торчавший из груди капитана эфиопским украшением, зацепил платье Изабеллы. Карл едва успел поймать за талию теплый силуэт, падающий через пролом в перилах навстречу истоптанной темной земле. Изабелла – не вскрикнув, молча – вернулась к вертикали и одернула платье. Так, оглянувшись вполоборота, нетерпеливо дергают за поводок замечтавшуюся собаку. Клочок фландрского сукна остался трепетать на обломке каро. Поджидающий хозяина внизу Луи бестрепетно, лениво лизнул взглядом ноги Изабеллы.

Назад двинулись налегке. Пастух и пастушка, фальконет и бомбарда, были сняты с лафетов и утоплены в замковом колодце, чтобы не затруднять отряд в поспешном отступлении. Убитых сложили вповалку на первом ярусе донжона и подожгли вместе со всем остальным под невнятное бормотание глухого швейцарца – у него одного сыскался захватанный требник. С собой забрали только Шато де ла Брийо. Его мощам Карл уступил своего жеребца. Изабелле предоставил лошадь Луи.

Граф Шароле быстро шагал впереди всех. Стемнело. Дождя, как и следовало ожидать, не было.

«Парис-не-Парис… Елена-не-Елена… – Карл засыпал на ходу. – Интересно, я люблю женщин?»

Достигнув границы бургундских владений, в первой же деревне конфисковали вместительную фуру, чтобы Их Недокоролевское Величество Изабелла могли скрасить лишения плена относительным комфортом варварского экипажа. А во второй деревне до Карла дотянулась длинная рука бургундской почтовой службы.

«Сынок! Ты был краток, как нескучный разговор. Увы. И все равно многие новости мне известны. Я знаю, например, что твой chico мертв – это, пожалуй, самое важное. А следом идет остальное. Я знаю также, что он убит, причем не Сен-Полем. Ты был бы последним cobarde (трусом), если бы сам написал мне об этом. Я восхищаюсь тобой. Поясню: написать о юном отпрыске семейства Остхофен собственной рукой значило бы для тебя отстраниться, спрятаться в тени, проявив трусость. Но ради того, чтобы лишний раз похвалить тебя, мне недосуг марать бумагу. Я о другом. «Если можешь, мой милый мальчик, – женись», – говорит твоя мама, стиснув зубы. Кстати, тетя Анна, моя сестра, супруга португальского монарха, того же мнения: только так можно пресечь слухи, которые даже слухами не назовешь. Женись на ком попало. Это все равно. Даже если станешь выбирать три года – результат будет тот же. Сожалею вместе с тобой. Adios!»

М-да, все равно… Карл еще раз пробежал глазами по строкам письма маман. Тоже, кстати сказать, Изабеллы, но только Португальской. Особенно выразительно про «слухи, которые даже слухами не назовешь». Пожалуй, этот немецкий chico из Меца был бы доволен, если бы узнал. Женись!

Карл натянул поводья и остановился, дожидаясь, когда окошко фуры с драгоценной птичкой с ним поравняется. Вот оно – личико беременной шлюхи.

– Mademoiselle, пойдете ли вы за меня? – издевательским шепотом спрашивает Карл.

Возница останавливает двух каурых лошадок.

Изабелла не отвечает. Вопрос непонятный. Слишком понятный, чтобы быть понятым. Карл смеется. Жениться, даже не переспав. Вот это номер! Никто не покупает жеребца, не сделав на нем хотя бы пол-лиги галопом. А с женитьбой – это как бы нормально. Женись, а уж потом поглядишь, какова она в галопе. Вот что казалось Карлу смешным. С Мартином было бы иначе. Стоп.

Две шпоры грызанули покорную конину. Возница в свою очередь хлестнул каурых лошадок. Карл передал испанское письмо Луи и еще раз украдкой взглянул на фуру. Выводов было два. Если Людовик не согласится обменять свою нюрочку на нюрочку Сен-Поля, придется на ней жениться. И второй: если в Сантьяго-де-Компостела вкупе с португальским королевским домом размышляют над тем, как спасти честное имя Бургундского Дома и прилаживают тряпичные розы к могильному кресту павшего за любовь немецкого мученика Мартина фон Остхофен, страстотерпца, значит, жениться на Изабелле просто необходимо.

Необъезженная лошадка была Карлу не нужна.

Изабелла уже спала, когда к ней ввалился молодой граф. Карл волновался. Обстоятельства стеклись, словно вино из опрокинутого кубка, к краю стола, к краю. Они стеклись так, что Изабелла теперь занимала ту самую комнату, где недавно обитал не кто-нибудь, а Мартин. Выходило, что это единственные свободные апартаменты из приличных – никто из гостей не хотел жить в комнате убитого. Люлю, новообретенной служанке Изабеллы, досталась комната, где в прощальном дребезжании поймавшихся в паутину мух можно было узнать отзвуки арфы Дитриха. Под потолком было много паутины, которую эстетически дополняли неприглядные разводы на самом потолке. Здесь тоже было свободно. По той же причине – никто не хотел жить в комнате убитого.

Карл отпер дверь своим ключом. Первым бросилось в глаза окно, которое даже безлунной ночью выделяется светлым, разрезанным начетверо прямоугольником. Окно было закрыто, но кисея балдахина все равно дышала. Новомодная вентиляция? Аэро-намек на каптерку соглядатая, в которой окно как раз открыто (все-таки июль)? Второе.

Балдахин расшит звездами, кометами и щекастыми пучеглазыми уродцами, занятыми испусканием космического ветра.

Интересно, когда Мартин был жив, балдахин был этот же самый? – не успел спросить себя Карл, как рассудок тут же ухватился за воспоминание.

Пятилетний мальчик (Карл) подсунул стальной шарик с колючками (экстракт боевого бича) под седло Софонисбы Нумидийской – любимой кобылы маман. Это было как раз перед очередным отбытием герцогини в ненавистную Испанию, где даже муравьи исповедуют католичество. Тогда Карл отсиживался здесь – да-да, точно здесь – пока родители и слуги повсюду его разыскивали. Герцог Филипп мечтал всыпать наследнику по первое число.

Наивный Карл рассчитывал, что колючка больно поранит Софонисбе спину и ее станут лечить, благодаря чему мать задержится с ним еще на несколько дней. Вместо этого лошадь, в круп которой впился стальной репях (как называл это Карл), впрессованный туда мраморным задом герцогини, понесла. Софонисба Нумидийская наверняка сбросила бы наездницу, если бы не подоспевшие слуги. Они кинулись на спятившую скотину с таким воодушевлением, словно были уверены, что можно разом исцелиться от всех недугов, единожды ее коснувшись.

Все, к счастью, обошлось. Но Карл не ушел от расплаты. Его нашли и знатно (для графа – знатно) отодрали. Никаких последствий эта шалость не имела. В тот раз Карл даже скучал по матери меньше, чем всегда. Но в эту комнату он больше не заходил. И вот же, зашел.

Карл влез на кровать. Сдернул с Изабеллы покрывало – тоже со звездами и космическими ветрами. У нее даже ночью волосы собраны в прическу. Нательный крест. Крепкий запах тела, закамуфлированный жасмином. То было время, когда Карлу очень нравилось казаться себе бессовестным и циничным. С деликатностью медвежатника он развел ноги Изабеллы и без стука вошел. Так матерый мародер входит в уготованный огню город – вперед, еще раз вперед, и побыстрее. Но экстатическая радость триумфа очень скоро, слишком скоро свалилась со своего крюка, как свиной окорок на пол мясницкой лавки. Шлепнулась, выставив зрителям свой самый неприглядный бок, брызги полетели по стенам, и сразу стало неинтересно. Карлу ничего не оставалось, как закрыть глаза.