Второго шанса не будет - Кобен Харлан - Страница 2

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая

– Меня зовут Боб Риган, я детектив, полицейское управление Каслтона. Понимаю, вам трудно сосредоточиться…

– А семья… – начал я.

– После, после. Сначала мне надо задать вам несколько вопросов. Ладно? Подробности потом.

Он ждал моего ответа.

– Валяйте. – Я изо всех сил старался стереть паутину, покачивающуюся перед глазами.

– Что вы делали перед тем, как потеряли сознание?

Я пошарил в памяти. Вот я проснулся утром, оделся. Посмотрел на Тару. Повернул ручку на черно-белом игрушечном автофургоне, который подарил ей мой коллега, заверив меня, что подобные вещи стимулируют умственную деятельность младенца. Фургончик, однако, не сдвинулся с места, не издал привычного скрежета. Видно, батареи сели. Я наказал себе поставить новые. И пошел вниз.

– Ел овсяное печенье.

Риган кивнул, словно именно такого ответа и ожидал.

– Вы были на кухне?

– Да. У мойки.

– А потом?

Я изо всех сил напрягся, но на сей раз ничего не вспомнил.

– Один раз проснулся. Ночью. По-моему, уже здесь.

– Что-нибудь еще?

Я вновь напрягся, и с тем же успехом.

– Нет, ничего.

Риган вытащил из кармана блокнот.

– Как сказала док, в вас дважды стреляли. Не вспомните, может, видели пистолет или слышали звук выстрела – словом, что-нибудь в этом роде?

– Нет.

– В общем, оно и неудивительно. Дело ваше было плохо, Марк. Если верить монитору, вы вообще в расход вышли.

У меня снова пересохло в горле.

– Где Тара и Моника?

– Не отвлекайтесь, Марк. – Риган смотрел в блокнот, а не на меня. Я почувствовал, как грудь сдавливает страх. – А звона стекла не слышали?

Я ощущал страшную слабость. Попытался прочесть наклейку на капельнице – интересно, чем они меня накачивают? Без толку. Ясно, какое-то обезболивающее. Скорее всего, морфий. Я попробовал стряхнуть с себя оцепенение.

– Нет, ничего не слышал.

– Уверены? На задней стороне дома мы обнаружили разбитое окно. Весьма возможно, через него стрелок и проник к вам.

– Никакого звона стекла я не слышал, – повторил я. – А вам известно, кто…

– Пока нет. Потому я и спрашиваю. Чтобы выяснить, кто это мог быть. – Риган оторвал взгляд от блокнота. – У вас есть враги?

Он действительно задал этот вопрос или мне послышалось? Я попробовал сесть, попробовал взглянуть на него под другим углом, но ничего не вышло. Мне не нравилось быть пациентом, или, если угодно, находиться не на той стороне кровати. Говорят, врачи – худшие больные. Возможно, дело в том, что приходится играть не свою роль.

– Я хочу знать, что случилось с моей женой и дочерью…

– Прекрасно вас понимаю, Марк, – сказал Риган, и что-то в его тоне заставило меня похолодеть. – Но вы не должны отвлекаться. Пока не должны. Вы ведь хотите мне помочь, верно? В таком случае вам придется еще немного напрячься. – Он вернулся к блокноту. – Итак, что там насчет врагов?

Дальнейшие пререкания показались мне бессмысленными и даже вредными. Я подчинился.

– Вы имеете в виду врагов, которые могли бы стрелять в меня?

– Именно.

– Нет, таких нет.

– А у вашей жены? – Он поднял голову и уставился на меня, не мигая. Моника, такая, какой она мне больше всего нравилась – горящие щеки, руки, закинутые мне за шею в притворном страхе перед ревущим Рэймондкильским водопадом, у которого мы впервые оказались, – встала передо мной, как призрак – У нее враги были?

– У Моники?

– Полагаю, на сегодня достаточно. – Рут Хеллер выплыла из тумана и подошла к кровати.

– Что с Моникой? – вновь спросил я.

Доктор Хеллер и детектив Риган стояли рядом, плечом к плечу и смотрели на меня. Хеллер забормотала что-то, я оборвал ее:

– Только не надо этой болтовни насчет того, что пациенту нельзя волноваться. – Я попытался повысить голос; страх и ярость боролись с той гадостью, которой они меня накачали. – Просто скажите мне, что с моей женой.

– Она мертва, – бросил детектив Риган. И ничего не добавил.

Мертва. Моя жена. Моника. Я словно бы его не расслышал. Такого слова для меня будто не существовало.

– Когда появилась полиция, выяснилось, что стреляли в вас обоих. Вас удалось спасти. Жену – нет, оказалось слишком поздно. Весьма сожалею.

Мелькнуло еще одно видение: Моника на берегу, в купальнике телесного цвета, черные, как вороново крыло волосы рассыпались по плечам, вызывающая улыбка. Моргнув несколько раз, я отогнал видение.

– А Тара?

– Ваша дочь… – Риган откашлялся и заглянул в блокнот, хотя, по-моему, записывать больше было нечего. – В то утро она была дома, так? Я хочу сказать – когда все это случилось.

– Ну да, конечно. Так где она?

Риган захлопнул блокнот.

– Когда мы оказались на месте, ее там не было.

– Не понимаю. – Внутри у меня все похолодело.

– Сначала мы надеялись, что она у кого-нибудь из родственников или друзей. Даже у няни, но… – Он осекся.

– Вы что же, хотите сказать, что не знаете, где Тара?

– Вот именно, – на сей раз твердо ответил он.

Ощущение было такое, словно грудь сдавила чья-то гигантская рука. Я крепко зажмурился и откинулся на подушку.

– Давно?

– Давно ли ее нет?

– Да.

– Вам следует кое-что понять, – быстро, слишком быстро заговорила доктор Хеллер. – Вы получили серьезное ранение. Честно говоря, мы были далеко не уверены в благополучном исходе. Пришлось применить искусственное дыхание. Одно легкое практически не работало. К тому же, началось заражение крови. Вы сами врач, так что мне нет нужды объяснять, насколько все это опасно. Мы старались не перекармливать вас лекарствами, привести в сознание…

– Давно? – повторил я.

Они с Риганом обменялись взглядами.

– Вы были без сознания две недели, – сказала доктор Хеллер, и мне показалось, будто вокруг меня исчез воздух.

– Мы делаем все, что в наших силах, – сказал Риган, и голос прозвучал чересчур ровно, словно, пока я лежал без сознания, он стоял рядом и репетировал эту реплику. – Повторяю, сначала мы даже не знали про ребенка. Драгоценное время было потеряно, но потом мы его наверстали. Фотография Тары разослана по всем полицейским участкам, аэропортам, автобусным и железнодорожным вокзалам, таможенным пунктам в радиусе ста миль. Мы просмотрели все дела, связанные с похищениями, в надежде обнаружить какую-нибудь закономерность или подозреваемого.

– Двенадцать дней, – напомнил я.

– Мы установили прослушку на всех ваших телефонах – домашнем, рабочем, мобильном…

– Зачем?

– На тот случай, если позвонят и потребуют выкуп.

– Ну и как, звонили?

– Пока нет.

Я закрыл глаза. Двенадцать дней. Я тут двенадцать дней валяюсь, а моя дочурка… Я отогнал эту мысль.

– Не вспомните, что было на Таре в то утро? – Риган потер пятно на подбородке.

Вспомнил. Я восстановил ежеутренний ритуал: рано просыпаюсь, подхожу на цыпочках к кроватке, гляжу на Тару. Ребенок – это не только радость, я знаю. Я знаю, случаются моменты, когда такая тоска наваливается, что не знаешь, куда податься. Я знаю, бывают ночи, когда детский плач действует на нервные окончания как терка. Не собираюсь представлять жизнь с младенцем в радужном свете. И все же новый утренний распорядок мне нравился. Взгляд на крошечное тельце каким-то образом делал меня сильнее. Даже больше – я испытывал что-то похожее на восторг. Иные переживают такое чувство в церкви. Ну а я – понимаю, это звучит сентиментально – у детской кроватки.

– Розовый комбинезон с черными пингвинами, – сказал я. – Моника купила его в «Детском мире».

Он сделал запись в блокноте.

– А Моника?

– Что Моника?

Риган уткнулся в блокнот.

– На ней что было?

– Джинсы. – Мне вспомнилось, как они обтягивали ее бедра. – Джинсы и красная блузка.

Риган черкнул в блокноте.

– А есть… Я имею в виду, напали на чей-нибудь след? – спросил я.

– Мы рассматриваем все версии.

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая