Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/73
• Следующая

Решетников замолчал.

— Ну а дальше? — сказала Гранская.

— Дальше? — Он потёр лоб. — Рука в крови, нож тоже. Вернулся к озеру, обмылся, завязал руку платком. Догнал Алевтину…

— Неужели вы не поняли, что подросток все это спьяну, по глупости? — спросил я.

— Периандр, древнегреческий философ, как-то заметил: «Наказывай не только за поступок, но и за намерение», — вздохнул Решетников.

Я, кажется, понял, почему его называли «философом».

— Ну, раз вы так любите древние мудрости, — сказал я, — то неплохо бы помнить и Пифагора: «В гневе ничего не говори и не делай».

— Я себя казню. Все дни и ночи…

— Когда вы 21 мая услышали об убийстве, вы связали это с тем, что произошло с вами на озере? — спросила Инга Казимировна.

— Связал. Да что там, все стало ясно сразу. А потом в газете прочёл.

— С женой делились?

— Она не подозревала. До вчерашнего дня… А вообще я ждал, что это вот-вот раскроется. Но все не хватало силы воли пойти к вам…

В конце лета 1971 года группа народного контроля нашего Зорянского керамического завода вскрыла злоупотребления в отделе сбыта. Замешана оказалась и бухгалтерия. Все материалы были переданы в милицию для производства предварительного следствия.

Вёл его молодой лейтенант Константин Сергеевич Жаров.

Взялся он энергично. И уже через неделю установил, что в хищениях на заводе главными виновниками были должностные лица этого предприятия, в том числе — бухгалтер Митенкова Валерия Кирилловна.

Помню то утро, когда следователь зашёл ко мне — уже прокурору района — с постановлением на обыск в её квартире. Следователь намеревался заехать за Митенковой на завод и оттуда — в её собственный домик, вернее полдома на самой дальней окраине города, именуемой Вербным посёлком. Было серое дождливое утро…

Через час я услышал по телефону растерянный голос Жарова:

— Захар Петрович, вы не можете приехать на место происшествия?

— Что-нибудь серьёзное?

— Очень. Митенкова отравилась…

— Жива?

— Умерла.

— Врача вызвали?

— Едет… А ещё хотел сказать, что мы нашли человека…

— Сейчас буду, — ответил я, не став уточнять, кого они нашли.

Положив трубку, я с досадой подумал: не натворил ли молодой следователь что-нибудь по неопытности.

Через несколько минут мы уже мчались по направлению к дому Митенковой. А у меня все возрастало раздражение: зачем поручили это дело молодому следователю. Дать подследственной наложить на себя руки при обыске… Такого ЧП у нас прежде никогда не случалось. Как назло, «газик» с трудом полз по раскисшим улочкам окраины.

«Нашли человека»… Честно говоря, я сразу и не вник в эти слова Жарова и теперь размышлял, что бы они могли значить. Пожалел, что не расспросил подробнее. Так ошарашило самоубийство подследственной.

Возле её дома стояла машина. Несмотря на дождь, к забору льнули соседи.

Жаров встретил меня у калитки. Промокший, озабоченный и виноватый. С козырька его фуражки капала вода.

— Про какого человека вы говорили? — спросил я.

— Сейчас увидите. Понимаете, лежал в сундуке…

Два трупа в один день — многовато для нашего города…

— В сундуке, как мумия… Старик.

Мы поскорее забрались на крыльцо под навес.

— Словно привидение… Ну и перепугал же он нас. Покойника так можно не испугаться…

— Живой, что ли? — приостановился я.

— Живой, Захар Петрович. В этом все и дело. И никаких документов у него не нашли…

— Ничего не понимаю.

— Я сам, товарищ прокурор, ничего понять не могу. Молчит или плачет. Плачет или молчит…

— Хорошо. — Я еле подавил вздох: мало нам самоубийства, так ещё загадка какая-то…

Митенкова лежала на деревянной кровати. В комнате пахло камфарой и ещё чем-то неприятным, резким.

Тут же хлопотали два санитара в мокрых халатах.

— Сюда мы её уже потом перенесли, — пояснил следователь, указывая на покойницу. — Пытались откачать. А яд выпила она в чуланчике…

Я молча кивнул. Жаров был подавлен. Ещё бы, допустить такую оплошность…

В комнате горела лампочка. Но от её жидкого жёлтого света было ещё тягостней.

В глаза бросился большой деревянный сундук с открытой крышкой. Я заглянул вовнутрь. Постель. Помятая простыня. Пикейное одеяло, сбитое в уголке. По тыльной стенке сундука проделан ряд отверстий…

— Где этот самый?.. — спросил я у Жарова.

— В соседней комнате.

— Давайте с ним познакомимся.

— Давайте, — сказал следователь. — А труп можно увезти?

— Если протокол осмотра готов, пусть увозят…

Мы прошли в другую комнату. Она была поменьше.

— Здравствуйте, Захар Петрович, — приветствовала меня судмедэксперт Хлюстова. — По-моему, здесь нужен психиатр, — растерянно произнесла она. — Бьюсь уже полчаса, и ничего…

На стуле сидел сгорбленный дед. Лет семидесяти. Лысый череп с морщинистым лбом. И все лицо у старика было в морщинах и складках. Жёлтого, пергаментного цвета. Провалившийся беззубый рот. Что ещё мне запомнилось — мутные бесцветные глаза, слезящиеся и печальные.

На старике была ночная полотняная рубашка с завязочками вместо пуговиц и кальсоны.

— Скажите, как вас зовут? — видимо, в сотый раз спросила врач. — Ну, не бойтесь, вас никто не собирается обижать…

Лицо неизвестного было застывшим. Словно маска из воска. Только из уголка глаза выкатилась слеза и остановилась на середине щеки. Судмедэксперт, обернувшись ко мне, беспомощно развела руками. Мы вышли в комнату, где стоял сундук, оставив старика под присмотром милиционера. Санитары уже вынесли покойницу.

— Захар Петрович, — снова повторила Хлюстова, — тут нужен психиатр…

— Вызвали Межерицкого? — спросил я следователя.

— Так точно.

— А теперь расскажите по порядку.

— Ну, приехали мы с Митенковой. Позвали понятых. Смотрю, начинает нервничать. «Я, — говорит, — все сама покажу. Тут, в кладовке…» И направляется к двери. Я попросил Митенкову пропустить нас вперёд. Она пропустила. Подошли мы к кладовочке… Пройдёмте, Захар Петрович, — позвал Жаров.

Из сеней в чулан вела низкая дверца. Жаров щёлкнул выключателем. Небольшая глухая комнатка была заставлена банками с солениями, маринадами, огородным инвентарём и другой хозяйской утварью. На полочках стояли склянки, бутылочки, баночки, коробки.

— Видите, здесь двум людям никак не поместиться, — как бы оправдывался следователь. — Она говорит: «Сейчас». Я вот здесь стоял, где вы, почти рядом… Она вошла, стала шарить на полках… Кто бы мог подумать?

— Мог бы, — сказал я, не удержавшись.

Жаров вздохнул:

— Да, ошибка, товарищ прокурор. Моя ошибка… — Он замолчал.

— Дальше.

— Как она успела отхлебнуть из бутылочки, ума не приложу…

— Где бутылка?

— Отправили на анализ. Сразу.

Я повернулся к судмедэксперту.

— Мне кажется, тиофос. Очень сильный яд, — словно продолжила рассказ Хлюстова. — От вредителей. Им многие пользуются на садовых и огородных участках… Они правильно действовали, — кивнула она на Жарова, — попытались прочистить желудок. Но, в общем, бесполезная штука. Она скончалась почти мгновенно. Я, конечно, ввела камфору. Массаж сердца, искусственное дыхание. Как говорится, мёртвому припарка…

— Да, — перебил следователь, — перед смертью Митенкова успела сказать: «Он не виноват. Я сама…»

— Вы занесли это в протокол?

— А как же? — обиделся лейтенант. — Неужели думаете, я совсем уж?..

Я и сам почувствовал, что, может быть, зря так цепляюсь к нему. То, что случилось с Митенковой, могло случиться и у более опытного следователя.

Уверен, что этот урок Жарову — на всю жизнь. Но в данной ситуации это мало утешало.

— Хорошо, продолжайте, — попросил я.

— Когда товарищ Хлюстова констатировала смерть Митенковой, что нам оставалось делать? Не сидеть же сложа руки. Продолжили обыск… Дошли, значит, до сундука. Открываю его и, поверите, аж отскочил в сторону. Лежит человек и смотрит на меня. Как с того света… Домовой какой-то…

• Предыдущая
• 16/73
• Следующая