Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 54

• Предыдущая
• 54/78
• Следующая

– Тело было ладное у девочки, да? – тихо продолжал он. – Смотрел ты на нее, Генрих, и думал: сейчас это что! А вот как затихнет, станет покорной, безмолвной. Когда уже не сможет ни кричать, ни сопротивляться, ни отталкивать меня… Когда окажется в полной, безраздельной моей власти. Вот тогда я и достану из кармана заветный тюбик с вазелином и…

– Я Ирку не убивал!!!

Колосов вспомнил его в яме на ее теле. Хотелось закрыть глаза, отвернуться. Но он был один на один с гиеной. И она выла, словно ее прижгли каленым железом.

– Видишь, повесить на тебя ВСЕ ЭТО, – сказал он, – при желании очень даже возможно. Приплюсовать к одной статье другую – сроки по совокупности: от двадцати пяти лет до вышки, пусть даже с заменой на пожизненное. И заметь самое главное, Генрих, в нашем самом гуманном суде, когда там будут судить убийцу-некрофила, его никому не будет жаль. Даже сердобольным женщинам-заседателям, присяжным. Даже твоему несчастному адвокату. Все только и скажут: поделом. Некрофилы, Генрих, у людей вызывают чисто физическое отвращение.

Кох молчал.

– Ты прошлый раз говорил, что в то утро искал Петрову? – сказал Колосов.

– Я ее вечером видел. У клеток с Липским. – Кох отвечал безучастно. – Потом, когда я уже львятник закрыл, я еще ее видел.

Никита насторожился: что-то новенькое.

– Она шла от душевой. – Кох смотрел в пол. – Она была странная какая-то.

– То есть?

– Я видел ее мельком, и темно было. Она была чудная, – повторил Кох. – Торжествующее зло…

– В чем она была одета?

– В том, в чем ее утром нашли. В халате.

Никита вспомнил расположение помещений на цирковом дворе: душевая и туалет находились в углу, за шапито.Чтобы пройти от них через двор, действительно надо было миновать львятник.

– Как это прикажешь понимать «торжествующее зло?» – спросил он.

– Не знаю, так мне показалось. У нее был такой вид.

– И куда же она шла?

– К Вальке.

– И ты можешь подтвердить, что она вошла в вагончик Разгуляева?

Кох молчал. Потом кивнул. Глянул на Колосова – глаза гиены, которая ждет пинка и одновременно нацеливается вцепиться вам в ногу.

– Что тебе известно о жене Геворкяна? – спросил Колосов.

– Сучка. Баграту все жилы вымотала. Сначала с Валькой чуть ли не открыто жила, потом, как Аркан появился, к нему переметнулась. Раскладушка. Меркантильная. – Кох облизнул губы. – Капризная. Бесстыдная. И, по-моему, наркоманка.

– А она правда такая красивая, Генрих? – спросил Колосов.

Кох вскинул голову.

– Сука. На месте Баграта я б ей давно… – Он осекся. Умолк.

Никита ждал. Потом спросил:

– А что в цирке вообще говорят об убийствах? Кого-то подозревают, говори, не темни.

– Аркана, считают многие, Валька прикончил. Он ему угрожал, если тот давить на нервы не перестанет. Не один я это слыхал. Доходы с цирка они все делили – Разгуляй, Воробьев и эти двое – Аркан и наш новый владелец, большой человек в вашей столице, говорят. А насчет Ирки никто ничего не знает. Все напуганы. А теперь… – Кох смотрел на свои забинтованные руки. – Теперь во всем будут обвинять меня.

Колосов чуть было не спросил: «А что ты хочешь, чтобы тебя не обвиняли?», но сдержался. Что толку спрашивать или читать ему мораль? Просто, когда Коха увели, он вымыл руки горячей водой с мылом.

К Мещерскому он припозднился. Катя уже успела рассказать тому все, что произошло за эти дни в Стрельне и цирке. О Кохе она говорила как-то странно – было видно, все еще никак не может поверить, что некрофила задержали и что некрофил этот – Кох. А Мещерский помощника дрессировщика вообще не мог припомнить. Всю ту знаменитую репетицию он, оказывается, смотрел только на «этого синеглазого хлыща» – Разгуляева. А потом в цирке погас свет.

– Ну? Он признался в убийствах? – спросила Колосова чуть ли не с порога Катя.

– А почему ты решила, что я от него сюда приехал?

– По звездам прочла в телескоп. – Катя села в вертящееся кресло за рабочий стол Мещерского. – Но хоть что-нибудь-то он сказал?

Никита кивнул. Было видно, что он вымотан до предела. Но Кате отчего-то в эту минуту даже не было жаль его: раз устал, ехал бы домой спать. Чего тогда приперся, если и говорить не желает?

Чуткий Мещерский тут же завел какой-то осторожный нейтральный разговор – они с Никитой давно не виделись. И вдруг после вынужденной и весьма тягостной паузы, потому что нейтральный разговор никак не клеился, спросил:

– Никита, мне стало известно о записке Коха. Ты не поинтересовался у него, почему он все это написал и подписался своим именем по-немецки?

Колосов пожал плечами.

– Сережа, а что такое «сладчайший путь в Дамаск»? – спросила вдруг Катя. – Тебе такое выражение нигде не встречалось?

– У Брюсова, кажется… Аллегория многотрудного, почти крестного пути. – Мещерский глянул на Катю с изумлением. – А почему ты спрашиваешь?

– Так. Вспомнила кое-что.

– Только это, по-моему, аллегория-антипод. Никакого религиозного смысла в этом понятии нет, – припоминал Мещерский. – Это аллегория не духовной, скорее физической, плотской любви. Достижение ее, постижение сути. И в роли божества тут выступает любимое существо.

– А при чем тут Дамаск?

– Ну, это из преданий рыцарей-крестоносцев, отправлявшихся в Палестину. По правилам, отправляясь на освобождение Иерусалима и Гроба Господня, они должны были отринуть от себя все мирские радости, любовь, в том числе земную. Но многие были не в силах сделать это. И вот кто-то отправлялся тропой духа и небесной любви в Иерусалим, а кто-то тропой любви земной, тропой наслаждений в Дамаск – аллегорическое место, средоточие страсти. Но это все аллегория, предание, поэтические метафоры трубадуров.

– Метафоры любви? – уточнила Катя. – Ну да, пожалуй, – любви, страсти, вожделения, служения любимому существу, любовные муки. Но я не пойму, к чему ты все это у меня спрашиваешь?

– Просто хотела это выражение прояснить. Я его услышала от этого вашего Генриха Коха. Бедный рыцарь Генрих… – Катя смотрела в окно, лицо ее выражало смесь брезгливости и печали. – Его, наверное, теперь в институт Сербского на обследование положат.

– Да, но только если прокуратура его до суда оставит под стражей, – хмыкнул Колосов.

– То есть как? – встрепенулся Мещерский. – Его – жуть такую, извращенца отпустят под подписку?

– Санкция статьи невелика и не сурова. Если, конечно, мы его причастность к убийствам не докажем.

– Ну, вы даете, Никита! – Мещерский стукнул по столу. – Кох! Ах ты… И фамилия-то… Да я б с такой фамилией сразу бы удавился! Некий Кох был гауляйтером Украины, палач, гестаповец, его потом в Праге партизаны грохнули. Уж лучше тогда фамилия Шикльгрубер, ей-богу!

Катя покосилась на Мещерского – и все-то ты знаешь, эрудит наш, светлая голова, а мы… А всего сутки назад упрекал, что я «слишком занята этим делом»! А теперь вон Никиту учит, что тому с некрофилом делать.

– Сережа, ты не волнуйся, а лучше подумай. Мы тебя не кричать, а думать позвали, – сказала она кротко. – Ты видишь, как мы все запутались. Я, признаюсь, совершенно. Никита… ну, он вид делает, что у него все под контролем, но он тоже в жутком разброде. – Она бросила взгляд на Колосова. – А ты, Сережа, человек свежий, более того, в отличие от нас с логикой абстрактной дружишь. И порой отличаешься оригинальными суждениями. – Она льстила кротко, ласково. – И потом ведь были уже случаи, когда ты Никите реально помогал… Так что думай. Вот во всем, что я тебе рассказала – в этих убийствах, в задержании Коха, – вот в этом самом, на что лично ты в первую очередь обратил внимание?

Колосов сидел у двери на кожаном диване для клиентов турфирмы и вроде был занят тем, что разглядывал свои запыленные ботинки. Но Катя знала: он слушает то, что сейчас говорит она и что, возможно, изречет, как оракул, Мещерский.

– Что ж… До сих пор не установлено прямой связи между убийствами Севастьянова и Петровой, – начал Мещерский.

• Предыдущая
• 54/78
• Следующая