Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/78
• Следующая

Никита кивнул. В уме он уже перебирал подходящие СИЗО, при которых имеется тюремная больница.

В кабинете начальника ОВД уже собралась вся опергруппа. Весть о том, что некрофил пытался покончить с собой, вскрыв себе вены, уже разнеслась по отделу.

– Ну, кто в немецком силен? – спросил у коллег Никита, демонстрируя кровавую записку. Вроде стихи? Он вертел текст. Надо же как мелодраматично – алые чернила. Ну, чем тут у нас в Стрельне не новая гостиница «Англетер»? Сам он, напрягая давно забытые познания школьного немецкого, с трудом разобрал лишь первую строку: «Mir war, als musstich graben»…

– Никита Михайлович, у меня знакомая есть, педагогический закончила, учительницей работает, я ей, разрешите, это покажу – она немецкий преподает!

Воронов проявляет инициативу. Лейтенантик оклемался после ночной засады и явился на службу. Молоток. Колосов протянул ему записку.

– Только обращайтесь аккуратно, это все же вещдок.

– Вот это слово означает вроде «копать», – сказал Воронов.

– Давай звони учительнице своей, филолог! – Колосов начинал злиться. Он чувствовал: события вот-вот выйдут из-под контроля. «Чистосердечного» с первой попытки они от некрофила не добились. Ну ничего, главное, Кох жив. У них еще есть время. И кровавыми соплями он не отделается.

Без четверти шесть Катя спустилась в розыск. Странно, начальника отдела убийств она застала в родном кабинете. Никита вернулся из Стрельни. Сидел за столом, читал какую-то книгу. Увидев на пороге Катю, встал, а книгу захлопнул. Она прочла заглавие на обложке – «Судебная психиатрия».

– Никита, кого вы задержали сегодня ночью? – спросила Катя, плотно прикрывая за собой дверь.

Вот так: ни здравствуй, ни привет, а сразу в лоб – кого взяли. Сейчас спросит «за что?». Никита прикидывал, откуда сведения могли просочиться к Екатерине Сергеевне. Воронов, конечно! Какие могут быть тайны у мальчишки, пишущего стихи?

– Ты присядь, пожалуйста, – сказал он. – Хочешь, чтобы я обозначил имя? А зачем? Ведь ты и так его уже знаешь, Катя.

– Я подумала, это какая-то ошибка. – Она села, тревожно глядя на эту «Судебную психиатрию». – Он совершенно не похож на…

– На кого?

– На некрофила, – она произнесла это слово с заметным усилием.

– А на убийцу?

Катя не ответила.

– Ты ездила в цирк? – спросил Никита. – Только не говори мне, пожалуйста, что ты там еще ни разу не была.

– Я ездила в цирк. Я была там. И я говорила с ним. И с другими тоже. И я… я совершенно запуталась.

Колосов сбросил книгу в нижний ящик стола. Включал и выключал свет настольной лампы, хотя за окном светило солнце.

– Ну, рассказывай, – произнес он так, словно делал ей великое одолжение. – Хочу послушать, что ты сама обо всем этом думаешь.

Молчать было глупо. Она же сама пришла! Никита слушал внимательно и отрешенно. Затем довольно сухо изложил голые факты и события минувшей ночи. Катя была потрясена.

– Он разделся и спрыгнул в могилу? – спросила она.

– Угу.

– И пришел на кладбище под проливным дождем? В грозу?

– Угу.

– И в камере пытался вскрыть себе вены?

– Угу.

– И ты сказал… эта фраза, что ты слышал от него там, на кладбище…

– «Mein Liebchen». Наверняка знаешь перевод.

Катя кивнула.

– Но ведь и намека не было на то, что Петрова ему нравилась! Я же говорю тебе, я слышала, что ему «вообще плевать на женщин».

– На живых, – Колосов поднял на нее глаза. – На живых, Катя, вот в чем штука-то. Смотри, что он нам оставил в качестве посмертного письма. – Он достал из стола фотокопию записки Коха.

Катя просмотрела ее. Потом взяла листок с переводом. Никита вспомнил, как делали этот перевод: малыш Воронов постарался через свою подружку-учительницу. «Это и точно стихи, Никита Михайлович, – сказал он озадаченно, – знакомая моя поначалу переводить дословно стала, а затем порылась в книге и уже готовый перевод нашла. Это вот: «Mir war, als…» «Мне снилось, что яму копал я, вечерняя близилась мгла. Копал в ширину и в длину я – и это могила была…»

Никита следил, как сейчас эти же самые строки читает Катя: «И будто бы к этой работе был вынужден чем-то, но знал: что только ее я окончу, я все получу, что желал»6.

– Был вынужден чем-то… – повторила Катя, вернула листок и снова спросила: – Значит, он пришел на кладбище под проливным дождем в грозу? – Припекло ублюдка. Ты бы видела это зрелище: дождь, молния и в ее фантастическом призрачном свете его голая задница и спущенные штаны. Кино! Стивен Кинг.

Катя отвернулась к окну. Что можно ответить на его намеренную грубость?

– Тебе не кажется, что он попытался объяснить? – спросила она после паузы.

– Что?

– В первую очередь даже не вам, а себе природу этого страшного наваждения.

– Трупомании своей?

– Я не знаю… быть может, и чего-то еще… у тебя есть копии протоколов обыска и осмотра его вагончика? Можно я посмотрю?

Он выдал ей копии. Наблюдал, что она там выискивает. О, конечно, изучает, какие книжечки держал некрофил у себя на полке. Эх, Катюшенька, вечно тебе кажется, что весь мир вращается только вокруг книг!

– О крестоносцах он Игорю Дыховичному рассказывал, – заметила вдруг Катя. – Парень его, затаив дыхание, слушал. Тебе бы тоже не мешало с этим мальчишкой побеседовать. Они с Кохом вроде приятелей. Он наверняка может что-то о нем рассказать. И значит, помимо некрофилии, вы его и в убийствах подозреваете?

– А что, он такой вот, по-твоему, не способен на убийство? К тому же Петрову лопатой убили, знаешь ведь отлично.

– А что эксперты говорят?

– Изучают пока представленные образцы.

– Но мотив? Для чего Коху убивать Петрову? – не выдержала Катя.

– Для чего? – Колосов прищурился. – Ну, быть может, затем, чтобы заполучить еще один вожделенный свежий труп. А чтобы заполучить его – надо убить.

– Это дикость! Невозможно это, неправдоподобно! Ну, хорошо… а Севастьянов? Его-то для чего убивать и потом сжигать в машине?

– Его… Сама же говоришь: Кох Разгуляева ненавидит в душе. Завидует вроде. Причину зависти, думаю, разгадать нетрудно. Разгуляев звезда манежа, а Кох у него на побегушках. Хотя порой самую трудную и опасную работу выполняет. Естественно, хочет парень иметь свой собственный аттракцион.

– Ну и убил бы тогда Разгуляева! Из зависти. При чем тут Севастьянов?

– В цирке все знали о конфликте между Севастьяновым и дрессировщиком. Многие подозревают Разгуляева, только помалкивают. И еще этот пистолет подброшенный, отмытый кем-то с мылом… Вроде бы подброшенный… А ведь по этой улике мы Разгуляева почти уж задержали. Все к этому шло, не вмешайся Воробьев с Дыховичным. Так что…

– Ты хочешь сказать, что Кох мог застрелить Севастьянова и подбросил пистолет Разгуляеву, чтобы того обвинили в убийстве? И все ради того, чтобы отнять у него номер в каком-то жалком шапито? – Катя покачала головой. – Извини, Никита, но это получается: в огороде – бузина, в Киеве – дядька. Эта твоя версия…

– Наплевать на версии. – Колосов встал, отошел к окну. – Катя, если честно, мне сейчас на все эти виртуальные домыслы наплевать и растереть. Он и так мне все скажет.

– А если не скажет?

– Кто? Кох? Мне?

Катя умолкла. Бог мой, такая самоуверенность! Наш Гениальный Сыщик в полном своем грозном профессиональном великолепии. Она снова перечла перевод записки Коха. «И будто бы к этой работе был вынужден чем-то…» Какая странная, полная безысходности фраза! Что же вынуждало этого парня, с которым она всего сутки назад разговаривала, в грозу, прихватив с собой лопату, идти на кладбище, раскапывать могилу и…

– Никита, – сказала она тихо, – только честно скажи. Это было страшно, да? Когда вы его брали там, на могиле? Страшно?

Колосов обернулся, кивнул.

– Это был не он, Катя. Вообще, я ничего подобного в жизни не видел. Это было… словно не человек, а что-то другое…

• Предыдущая
• 52/78
• Следующая