Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/80
• Следующая

Краем глаза она наблюдала за Алагировым. Видео он выключил сразу же, вежливо поднялся, здороваясь с Катей. И особого удивления при ее виде не выказал. Он же считал ее и подружкой Мещерского. В беседу о достоинствах орнамента халафской керамики он не вмешивался.

Катя смотрела на него: сумрачный смуглый юный Абдулла… Он сидел в своем углу тихий, молчаливый. Однако взгляды, которые он украдкой бросал на Яну, казалось, всецело поглощенную работой и светской болтовней с фальшиво-громко все и всем восхищавшейся Катей, были… О, когда дело касалось мужских глаз, Катя не нуждалась в словах! Глаза же этого кавказского мальчика были прикованы к черноволосой, яркой, как бабочка, женщине. На Янине был легкий шелковый сарафан, открывавший ее смуглые руки и плечи. С Алагировым она почти не разговаривала. Но он все равно чего-то терпеливо ожидал в своем углу. Ожидал не ропща, не надоедая.

И Катя наконец решилась спросить у него прямо:

– А вы здесь по делам вашего общества, Абдулла?

Он передернул плечами.

– Нет, так просто, по пути заехал. К Белкину…

– А мы вот с Яной на том вашем вечере договорились, что она как-нибудь покажет мне свои работы.

– Я так и понял. Вам нравятся рисунки?

– Очень нравятся. Здорово будет, если режиссер и художник-постановщик включат их в клип. Здесь ведь какой-то рекламный клип снимают.

– Я знаю, – Алагиров прислонился спиной и затылком к стене, он смотрел на Яну, склоненную над столом.

– Катя, можете взглянуть на рисунки еще из этой папки, – сказала она. – Извините, я на минутку.

Легко поднялась. Вышла. Каблучки модных итальянских босоножек простучали по паркету.

Кате в ее отсутствие очень хотелось спросить: что именно за кассеты смотрел Алагиров? Чьи они? Вообще, откуда здесь снова эта подставка и телевизор? Ведь в прошлый раз ее не было ни в одном из трех залов. И она непременно бы начала его расспрашивать об этом. Как вдруг он опередил ее. И спросил сам, но совсем о другом:

– Как вы с Сергеем добрались тогда, нормально?

– Нормально, – ответила Катя.

– Вроде он не очень много выпил. Хороший был вечер? Удачный?

– Приятный, – дипломатично поддакнула Катя.

– А вы моей сестре Вере понравились. И вы, и Сережа. Она сказала: вы – хорошая пара.

Катя усмехнулась – милый вежливый мальчик. Горец!

– А вам моя сестра понравилась? – спросил Алагиров.

Катя отметила, что ключевое слово этой их вялой беседы «нравиться».

– Да, Абдулла, очень.

– Она танцует.

– Я знаю.

– Она танцует, – он словно не слышал ее. – Ну, пока еще не главные партии и не в Москве… Но все равно, выходит в зал – голубой с золотом, полный зрителей… Я вот иногда думаю: когда меня не станет, она вот так же будет выходить на сцену, смотреть в зал, голубой с позолотой…

– Абдулла, что с вами? – Катя подошла к нему. – Откуда такие мысли? «Когда меня не станет…» О чем вы?

Он смотрел на нее. Кате казалось – сквозь нее.

– Ничего, так, ерунда, – он вяло улыбнулся.

А ей в эту минуту отчего-то подумалось: нет, в траурный бешмет и черкеску там на вечере должен был одеться не тот грузный апатичный Астраханов, а этот вот мальчик с глазами, похожими на черные агаты. Это было бы гораздо колоритнее, романтичнее: Хаджи-Мурат…

– Ничего, – Алагиров снова улыбнулся. – Как Пушкин сказал? «Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку…» А вы на Кавказе бывали, Катя?

– В Сочи, в Кисловодске, на Домбае.

– Значит, наши горы видели. Домбай. Гора там есть Домбай Ульген – «Зубр убит». Там зубры водились, бизоны, такие здоровые рогатые быки. Потом их истребили. А сейчас снова разводят в Тебердинском заповеднике.

– Плохо животным, когда идет война, – тихо сказала Катя.

– Людям еще хуже. – Алагиров помрачнел. – На Домбае тихо. У нас пока тоже, но… На следующий год летом, ну как мы с нашим вояжем покончим, приезжайте с Сергеем ко мне в гости в Нальчик. Вы когда собираетесь пожениться?

Катя не хотела ему врать – милый кавказский мальчик. Она пожала плечами.

– Это у мужчины надо спрашивать, Абдулла.

Он кивнул.

– Да, когда я дома жил, тоже так думал. А как сюда, в Москву, приехал, то… У вас женщину надо спрашивать. А она отвечать не хочет.

Вошли Яна, Белкин и… Анатолий Риверс.

Валентина Белкина Катя видела на вечере «югоармейцев» мельком. Они не разговаривали. Хранитель музейной экспозиции был занят беседами с военными историками. Но сейчас он приветствовал Катю радушно, как старую знакомую. И тоже не очень удивился, что она снова посетила музей. Катя сочла нужным пояснить ему, что «очень интересуется рисунками Яны». «Ну так талантливого мастера за версту видно!» – усмехнулся Белкин. А Катю снова насторожила его военная выправка.

Но кто сразил ее наповал – так это Риверс! Клипмейкер кардинально сменил свой имидж, ну просто как змея по весне кожу. Никаких легкомысленных клешей и водолазок – кремовые мешковатые брюки, синяя хлопковая летняя рубашка а-ля Брюс Уиллис, расстегнутая до середины груди, золотой браслет, золотая цепочка на шее. «Наверное, воображает, что это гиперсексуально», – ехидно подумала Катя. Резкие энергичные движения, исполненные глубочайшей задумчивости «дымчатые взгляды» – и жесткое выражение лица.

Это не был прежний ломавшийся, кокетничавший неизвестно перед кем вертлявый киношный субчик, нет, это был некто, отлично знающий себе цену, уверенный, недосягаемый в своем новообретенном модном великолепии. Катя прикинула: сколько лет может быть Риверсу? Моложавость его была обманчива, а волосы он мелировал. Эти морщинки у глаз, резкие складки у губ – лет тридцать девять, а то и больше…

Изменилась вместе с имиджем и манера его беседы. Не осталось и следа той лихорадочной расторможенности, которая так неприятно поразила Катю в их первую встречу. Сейчас Риверс был хмур и неприветлив. Нехотя поздоровавшись, он сразу же затеял с Яной чисто профессиональный разговор.

У Кати возникло ощущение, что у клипмейкера что-то не клеится, чем-то он сильно недоволен и раздосадован. Краем уха она слышала, о чем они говорили: «Пробы… забраковали… монтаж…. Какого рожна этим лягушатникам… пробы… да пошли они со своими придирками… У нас в контракте не значится…»

Она подумала: пока они заняты, самое время словно бы невзначай поинтересоваться у Белкина или Алагирова (тот по-прежнему сидел в углу, не спуская глаз с Яны и Риверса), чьи же все-таки эти кассеты и что на них записано? Но она опять не успела – в зал вошел… Алексей Скуратов. И при виде его Катя просто растерялась. Он тоже явно не ожидал встретить ее здесь. Кате даже показалось, что он не знает, что и сказать… ей. Однако первое неловкое замешательство быстро сгладилось. Опять же благодаря Белкину, шумно приветствовавшему шефа «югоармейцев».

– Мы с тобой на пять договаривались, прости, что опоздал, – сказал Скуратов Белкину.

– А я тут все равно до вечера. Документы готовы, – просто ответил тот.

И Катя поняла: знают они друг друга давно, крепко на «ты». И это только в их первой беседе с Мещерским Белкин официально именовал своего старого приятеля Скуратова по имени-отчеству.

С Алагировым Скуратов поздоровался так, словно они уже сегодня где-то виделись. Риверсу коротко вежливо кивнул – тоже был, видимо, знаком с клипмейкером.

– Здравствуй, – это адресовалось Яне Мелеску.

– Здравствуй, – она медленно поднялась. Рулон ватмана покатился по столу, упал на пол.

– Здравствуйте, Катя, вот уж неожиданная встреча, приятный сюрприз!

Скуратов смотрел на Катю, хитро прищурившись. От Мелеску он просто отвернулся. Не поднял рулон ватмана с пола.

– Здравствуйте, Алексей.

– И какими же судьбами?

Катя опять что-то пробормотала насчет «рисунков».

– Ну, я же говорил вам – мы с вами обязательно еще встретимся.

Она не помнила, чтобы он говорил ей это. Точно не говорил.

– Ну, пойдем, проинспектируешь. Отчет о проделанной работе, – усмехнулся Белкин. И увел Скуратова в кабинет хранителя экспозиции.

• Предыдущая
• 36/80
• Следующая