В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/91
• Следующая

– Ты мне только скажи: по-твоему, то, что вы нашли на Яковенко, похоже на то, что найдено на Антипове?

– Вроде похоже. Вроде. Но я не привык гадать.

– А как же эта шерсть попала Яковенко в рот?

Колосов и Новогорский переглянулись. Кате тут же вспомнились Базаров и Мещерский: что, мол, с нее взять – женщина!

– Сто двадцать «где», полсотни «как» и триста «почему». – Новогорский допил чай. – Ты, Катя, прямо как моя вторая жена Лариса. Чудо что за женщина была… я с ней три месяца всего выдержал, несмотря на все ее неотразимые прелести. Хватит меня допрашивать, собирайся. Вон Ласкина к машине ковыляет. И умоляю – по дороге лучше молчи. Не то брошу на дороге. Мое слово – кремень.

Катя только плечиком дернула: еще чего – молчи!

– Мы мимо Мебельного поедем, да? – осведомилась она. – На пять секунд заскочим на место происшествия. Мне на березу, на овраг взглянуть надо. Тогда всю дорогу ни словечка не пророню.

Новогорский вышел, а она помедлила в кабинете.

– Никит, ты совсем в Раздольск переселился, да?

– Совсем… смотря по обстоятельствам. Захочешь навестить – милости прошу. – Он облокотился на стол. – Тут лучше, не находишь? На свежем воздухе… Покой, порядок, тишина. Покоя нет, порядка тоже, тишины… А может, карты лягут – так на Клязьме еще позагорать успею.

– Ты в Уваровке побывай, – тихо заметила Катя. – Это как раз от Клязьмы рукой подать. И в ее окрестностях. Обязательно.

Что-то в ее тоне прозвучало такое…

– Бывала в тех местах? – Никита поднялся: надо быть вежливым, дама уходит.

– У наших знакомых там дача.

– У ваших личных знакомых, Катерина Сергеевна? Это намек? На что – не понял?

– Я серьезно, Никит. Вредно столько пить на работе, – она фыркнула. – Там дача знакомых нашей семьи. Когда найдешь возможность посетить Уваровку и… ее окрестности, найди также возможность сообщить мне. Обменяемся впечатлениями. Хорошо? А сейчас, знаешь… плюнь на все. Тебе отдохнуть надо.

– Я плохо выгляжу?

– Без слез не взглянешь.

– А ты, как всегда, в форме: свежа, язвительна и… В общем, ладно, чушь несу, понял. – Он прислонился к стене. – Ни хрена не клеится, Кать, у меня. Ничего не контачит, а ведь думали, что…

– Утро вечера все равно мудренее. Ты же мне сказал: знаешь по этому делу ровно столько же, сколько и я. Так вот: я тоже пока ничего не понимаю, – утешила она его. – Ты не расстраивайся. Все образуется. И… съезди в Уваровку. Очень тебя прошу.

Свет в окне его кабинета – это было последнее, что она видела из окна старой «Волги» отдела специальных исследований. Километра через четыре у Мебельного Новогорский сдался на ее мольбы и свернул на проселок к платформе. Его коллега Ласкина – усталая, убаюканная таблетками – спала на заднем сиденье.

– Живо набирайся впечатлений и айда отсюда, – шепнул Новогорский. – Мне это место уже вот где. Девять часов уже, меня жена заждалась!

«Какая по счету?» – подумала Катя, вышла из машины. Свет фар выхватил из сумерек утоптанную тропу, уводившую в лес. Пройдя по ней метров пятьдесят, Катя увидела впереди что-то темное: высокий березовый пень, почти в половину человеческого роста, с надломами, а под углом к нему – ствол рухнувшей березы.

– Значит, труп Яковенко Листовы нашли здесь. – Она оглянулась: Новогорский плелся следом.

– Говорят, лежал поперек ствола. Возможно, экспертиза микрочастиц с его одежды это подтвердит. А могила его вон там, в овраге, была, внизу, – он ткнул в плотную чащу кустов справа от тропы.

Катя прошла еще немного вперед: сквозь деревья ярко светились огни какого-то дома. Помнится, участковый говорил, что там живет какой-то путейщик, жена его работает на станции в билетной кассе.

– Что же получается? – Она вернулась к березе. – Мальчишки нашли труп днем, двенадцати ведь еще не было, молочная лавка в полдень приезжает на Мебельный, обобрали Яковенко, оттащили в овраг, закопали… А ведь он тут действительно как будто напоказ был выставлен. Тут ведь станция. Отчего пассажиры, дачники его раньше Листовых не обнаружили?

– Тут с одиннадцати до половины первого перерыв, – нехотя буркнул Новогорский. – Если бы недоумки не подсуетились, парня бы нашли в час дня или чуть позже, когда народ бы с электричек на Мебельный пошел. Или дачники, или жильцы вон той халупы, когда бы с работы домой возвращались.

Катя молча кивнула: ее поразила эта деталь – труп скоро должны были найти, если бы не…

– А точное время смерти Яковенко теперь уже нельзя установить? – робко спросила она.

– Я не судебный медик. Там же вскрытие будет, Кать. Что ты какая-то странная сегодня, словно первый раз на свет родилась? Труп месячной давности, процесс распада пошел уже, черви, нечисть прочая из мира насекомых… Поехали, а? И что тебя к этому проклятому месту тянет?

Катя медленно оглянулась: черная безмолвная стена леса окружала их со всех сторон. Словно находились они не в двух шагах от человеческого жилья на дачной подмосковной станции, а где-нибудь в глухой непролазной тайге. Высоко над елями плыла в небе тусклая луна. Катя прикинула: родился месяц, скатился месяц. Впереди хрустнула ветка. Новогорский вернулся к машине. Тихо пятясь, Катя обогнула поваленную березу и тоже заторопилась прочь. Ночью в лесу, в котором убивают людей, она чувствовала себя очень неуютно.

Она чувствовала: пора взять тайм-аут. Устроить себе краткую передышку. Все эти лихорадочные поездки в Раздольск, эти странные приключения, беседы и впечатления пора на время прекратить. Надо сесть и спокойненько все переварить. Что? А вот это самое. И, возможно, поразмыслить над самым основным: что же все-таки в этом деле «не так»?

Вторник, 29 мая, запомнился Кате по многим причинам. Видимо, жажда покоя и тишины была чисто инстинктивной, потому что в этот день, точнее, в ночь на среду события приняли такой оборот, которого никто не ожидал. Этот день, рабочий, обыкновенный, Катя провела в пресс-центре, занимаясь своей рутинной работой: просматривала сводки происшествий, созванивалась с редакциями газет, делала наброски будущих статей, консультировалась в службах, добывала комментарии к уже написанному. И вот день – в меру солнечный, в меру пасмурный, в меру ветреный, в меру влажный, как это бывает в конце весны после смены погоды, сменил вечер. В шесть Катя закончила свои труды, вышла из здания ГУВД и медленно зашагала по Тверской.

Домой на Фрунзенскую возвращаться не хотелось: что ее там ждет? Пустая квартира. Вадькин бодрый голос на автоответчике: соизволил-таки драгоценный В. А. объявиться из своего «Сен-Готарда». Катя чувствовала себя совершенно одинокой. Все заняты, никому до нее нет дела – и друзьям, и приятельницам. Даже Мещерский стал куда-то исчезать по вечерам. Что ж, не вечно же он будет пришпилен к ее юбке. У него своя жизнь. Друг семьи – это ведь не рабство, не ярмо, а просто такое печальное хобби…

Колосов угнездился в своем Раздольске. Как же – ответственный от руководства, возглавляет оперативно-следственный штаб по раскрытию убийств! Пусть себя возглавляет. Мужчин хлебом не корми – дай только поруководить. Конечно, спору нет – Никита вымотан до предела. К коньяку вон даже потянуло. Катя вздохнула: жалей его, жалей. А чего, собственно? У него не клеится дело. Не раскрывается быстро и сразу. И он уже психует.

Она остановилась перед витринами «Кристобаль». Смотрела не столько на манекены, сколько на свое отражение. А вон и бутик дома Живанши. Странно, что ноги сами привели ее сюда. Помнится, Лиза о платье говорила, из-за которого у нее начались ссоры с этим… этим… Лицо Степана Базарова, словно мираж, соткалось из смога, окутывающего вечернюю Тверскую, из огней казино, из гула нескончаемого потока машин, автомобильных гудков, разговоров прохожих, смеха и криков подростков, лавирующих в толпе на новеньких роликах… «Я же не хочу о нем думать! Не желаю!»

Но… та, полузабытая уже в суете будней крошечная заноза снова ужалила сердце. Словно вот гвоздь на эмблеме, что ОН прикалывал на грудь своих учеников… Катя смотрела на манекены в витрине, манекены смотрели на нее и словно спрашивали: что с тобой? Чего тебе не хватает в этой жизни? Зачем тебе тот, кому ты совершенно не нужна? Зачем думать о нем? Зачем думать о нем вот так? Но кто же властен в своих мыслях? Никто. От недруга можно скрыться, от войн, катастроф и неурядиц – убежать, уехать, а от дури своей куда скроешься? Она коснулась витрины рукой, стекло было холодным, как лед. В феврале он привозил сюда Лизу, они смотрели вот на это самое сияющее колье, на эти браслеты, бижутерию. Он собирался купить ей дорогое платье к свадьбе, и… Лизу ошарашил его выбор. И она не придумала ничего лучше, как нажаловаться будущему свекру! Разве ябед можно одевать как принцесс? Разве они достойны такого внимания?

• Предыдущая
• 37/91
• Следующая