Улыбка химеры - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 28
- Предыдущая
- 28/72
- Следующая
Китаев помолчал секунду.
– Вы не дослушали новость до конца. Она у меня из двух частей состоит, – сказал он. – У меня тут информация свежая: Миловадзе вызван в Генеральную прокуратуру. На завтра. Между прочим, на одиннадцать часов утра, как и вы в тот раз.
– Сведения верные?
– Верные, Валерий Викторович. Иначе я бы вас не информировал.
– Хорошо, – ответил Салютов. – Спасибо, Глеб.
Китаев подождал, что он еще скажет о «новости», но так и не дождался.
– Ну, я пошел, буду внизу на пульте, – Китаев поднялся.
– Будь добр, позвони Филиппу. Скажи, что я прошу его завтра вечером приехать сюда. Когда ему будет удобно, – сказал Салютов.
– Хорошо, Валерий Викторович, сейчас же позвоню. Конечно! Если позволите… Мне самому давно кажется, что сын ваш сам стремится к разговору с вами. К объяснению своего поведения. И сожалеет, но… Характер виноват салютовский – гордый, строптивый. Ваш характер, между прочим, Валерий Викторович, вылитый ваш.
– Спасибо тебе, Глеб, за комплимент.
– Марина Львовна снова звонила. Спрашивала, здоровы ли вы, – сообщил Китаев, уже взявшись за ручку двери. – Сказала, у Павлика сегодня температура немножко подскочила!
– А Валерик как?
– Младший ваш здоровехонек. У старшего тоже ничего страшного: тридцать семь и семь. Марина Львовна сказала – пони шотландский заболел, ветеринара ему вызвали. Ваш внук просто перепугался за своего любимца. Ну вот и температурка небольшая… ничего, пройдет. Он шустрый у вас, крепкий парнишка, смышленый. Сказал мне как-то: я, дядя Глеб, когда вырасту, буду укротителем зверей.
– Марина еще что-нибудь сказала?
– Спрашивала – когда вы приедете. Я ответил, что… не знаю. – Китаев посмотрел на Салютова. Тот рассматривал узор персидского ковра на полу. Роскошный узор мастеров Шираза… Поднял глаза и…
– Эгле не звонила, – быстро ответил Китаев. – Ни вчера, ни сегодня. Витас злится, как бес. Говорит: вроде Газаров снова у нее.
– Позвони сыну, – тихо попросил Салютов. – Прямо сейчас.
– А я телефон Витаса этому оперу Колосову дал, он пристал с ножом к горлу. Я думаю, это даже неплохо, если они потолкуют. По крайней мере Витас поймет наконец, где его место. А то больно зарываться начал парень. Пользуется тем, что сестра… Вы ему слишком много позволяете, Валерий Викторович.
– Ты же сам меня убеждал, что он может быть нам здесь полезен.
– Да, убеждал, и дело свое он делает. А вот обнаглел чересчур, ну, может там, в ментовке, с него спесь-то собьют.
– Интриган ты, Глеб.
– Будешь интриганом, когда каждый день то в ментовку, то в прокуратуру начали таскать, – Китаев невесело усмехнулся. – Так вы не забудьте, что я вам насчет камеры сказал. Подумайте на досуге.
– Я подумаю, Глеб. Непременно.
Салютов кивнул. Музыка Дома… И это тоже была она. Этот их диалог: хрипловато-озабоченный баритон Китаева, скрип сафьяновой кожи кресла под его тяжестью. Музыка…
На красном ковре у дивана что-то блестело. Салютов нагнулся, пошарил пальцами в густом ворсе. Это была булавка. Непонятно, как она очутилась на ковре в его кабинете. Горничной следовало сделать строгое внушение, чтобы она старательнее убирала наверху, больше бы проявляла усердия и меньше бы молола языком, без устали обсуждая с охранниками и официантами из ресторана сплетни – кто же мог убить в туалете Сан Саныча Тетерина.
Звездные ночи в большом городе – редкость. В такие ночи грех спать. Отец много раз рассказывал, что, когда был молод, как его сыновья, он частенько не спал ночами. Было не до сна.
Отец уже совсем не молод. Но сегодняшнюю ночь он тоже не спит. По крайней мере, сейчас – Филипп Салютов, устроившийся на уютном угловом диване в маленькой, отделанной деревом, украшенной пыльной «гжелью» кухне, глянул на настенные фарфоровые часы-тарелку – сейчас в половине первого ночи отец еще бодрствует. В казино самый разгар вечера. И если отец приехал в «Красный мак», то он не уедет оттуда часов до двух.
Филипп прислушался: в комнате за стеной – тихие голоса. Эту квартиру на Пятницкой нашел по объявлению и предложил снять Легионер. Его больше всего привлекали здесь трехметровые потолки, большая ванная, тихий внутренний двор и удобный подъезд к дому и со стороны Пятницкой, и со стороны Ордынки.
А Филиппу Салютову пришелся по душе вид из окна на высокую колокольню отреставрированной церкви и обстановка – квартира сдавалась вместе с мебелью и прочим барахлом, включая пыльную «гжель» на полках в кухне и коллекцию старых замков, развешанных на гвоздях по всему облезлому коридору…
Когда Филипп решил уйти из дома, они с Легионером согласились, что лучшей норы, чем эта двухкомнатная квартира в бывшем доходном доме на углу Пятницкой, не найти.
Филипп вспоминал, как в детстве они с братом Игорем тоже мечтали жить вот так совершенно одни, без взрослых. Лучше всего на необитаемом острове в Индийском океане. Это было так давно… Игорь умер. А старшим братом Филиппу стал Легионер.
Филипп снова прислушался: голоса за стеной, шепот.
Это произошло почти одновременно: Китаев позвонил от отца и в дверь квартиры тоже позвонили. Филипп разговаривал по телефону, а дверь открыл Легионер. На пороге стояла Жанна Марковна.
Филипп, слушая Китаева, видел, какие у них были лица. Она сказала: «Здравствуй, я могу войти?» А он ответил: «Здравствуй, конечно, пожалуйста». Надо было сразу уйти из квартиры, оставив их одних. Но на улице была ночь и мороз. Да и как было прервать нотации Глеба Китаева, бубнившего в трубку, чтобы Филипп одумался, перестал блажить, попросил бы у отца прощения, повинился, приехав в казино для…
Попросить прощения за что?
Филипп вспомнил, как в детстве они с братом однажды крупно поссорились и даже подрались. Игорь был старше, и он был прав, а Филипп был кругом виноватым, хотя сейчас, по прошествии стольких лет, почти невозможно было понять, в чем состояла та мальчишеская вина. Нужно было мириться, просить прощения, но Филипп не мог. Плакал по ночам, но упорно молчал. Игорь сам сделал первый шаг к примирению. Он всегда был мягким. Возможно, эта мягкость характера («бесхребетность», как порой выражалась жена Игоря Марина) стала для него одним из самых сложных неудобств в жизни.
Но Филипп любил старшего брата со всеми его слабостями и недостатками. Ближе его у Филиппа не было никого. Когда Игоря не стало, в жизни образовалась странная черная дыра, наполненная пустотой. Потом ее заполнил Легионер.
Но вскоре Легионер как в омут с головой погрузился в любовь. И ему стало катастрофически не хватать времени. Потом любовь вроде немного отступила, как море во время отлива, посеяв даже некоторые сомнения о том, настоящее ли то было чувство или просто банальное влечение, подстегнутое меркантильным денежным интересом? И вот прошло всего три дня, раздался этот ночной звонок в дверь их квартиры и…
Окончив разговор с Китаевым и пообещав завтра приехать в казино, раз этого так хочет его отец, Филипп на цыпочках подкрался к двери в большую комнату. Она была прикрыта неплотно. Он не собирался шпионить за ними, нет. Просто было интересно, как они себя поведут. Что скажет и сделает Жанна, а что Легионер.
Филипп уже сталкивался в жизни с ситуацией, когда мужчина, тысячу раз твердивший: «нет, нет, никогда!», в тысячу первый раз произносил «да». И когда женщина, которую гнали, всякий раз возвращалась назад.
Точно австралийский бумеранг.
Ах ты, боже мой, какая сложная штука жизнь. Ничего, ничего не понять. А ведь так нужно, так необходимо во всем разобраться…
Ведь он сам присутствовал при их вроде бы окончательном и полном разрыве там, в баре «Кайо-Коко». Легионер тогда сказал «нет, нет, никогда». А Жанна Марковна обозвала его «подонком» и, кажется, еще «негодяем» и попрекнула какими-то деньгами. И казалось, это все – баста, финита, арриведерчи, самый окончательный, самый настоящий, самый последний разговор. Конец.
Но прошло всего три дня и…
Филипп видел в щель неплотно прикрытой двери: они вошли в комнату, и она обвила Легионера руками, прижалась к нему, спрятала лицо у него на груди. И заплакала. А Легионер… У него было такое глупое лицо – растерянное, удивленное и нежное. Филиппа за дверью едва не разобрал смех, но… сейчас как-то было не до смеха.
- Предыдущая
- 28/72
- Следующая
