Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 47
- Предыдущая
- 47/107
- Следующая
– Я решил, что коньяк слишком крепок для вас, ром пополам с боржомом – слишком цинично, ликер – пошло, сухой мартини… да боже мой – кто сейчас не дует сухой мартини? Водку – мы не настолько с вами близки… Ну а больше там ничего не было, только столовые вина.
Алиса фыркнула.
– А потом мне сказали – у вас проблемы со здоровьем. Может, и вообще не надо было вот это самое…
– Доложили, что у меня язва желудка? Сергей ваш доложил?
– Не помню кто.
– И вам стало противно, когда вы узнали? – Она даже не пила, а как-то высасывала жидкость из бокала, словно боялась лишиться хоть капли.
– Почему противно? Просто тревожно за вас.
– А вам бы захотелось спать с женщиной, которая иногда кровью в унитаз блюет? – Алиса посмотрела на солнце сквозь ополовиненный бокал.
– С вами? – Кравченко скрестил руки на груди. – Да с удовольствием, только скажите, когда и где.
– Вы… ты. – Она снова фыркнула, как кошка-альбиноска, засмеялась довольно. – С тобой я не буду. Ты герой не моего романа, Вадюлечка.
– Меня Вадим зовут. Ты брата почаще Питом зови, ему на аглицкий манер идет.
– Давайте лучше на «вы», а? – она прищурилась. – У нас так лучше выходит. А вы любите Альберто Сорди?
Кравченко молчал.
– Ну же, вы любите Альберто Сорди?
– Так же, как новые вещи.
– А знаете, он для меня очень много раньше значил. Я в него с пятнадцати лет – вот так, по самые ушки. Да, да – увидела на экране, и все – готово дело. Когда мы в Италию, к Марине уехали, я там прямо с ума сходила. В Рим моталась, неделями на улице Друззо, где он виллу купил, дежурила. А он ведь, между прочим, долго не женился. А когда ему было двадцать, у него был роман с известной актрисой Паньяни. Она его на четырнадцать лет была старше, а он по ней сох. Представляете? И с ним они жили почти десять лет. Марина ни с кем так долго не выдерживала. Только с моим отцом.
– С Шиповым они могли еще дольше прожить, если бы его не убили.
– С этим? – Алиса презрительно хмыкнула. – Нет, я лучше про Сорди дальше расскажу. Он ведь едва не разрушил брак Феллини с Джульеттой Мазиной. Не верите? Он в нее врезался на съемках «Белого шейха». Бегал, ухаживал, в ногах валялся. Феллини, когда узнал, выгнал его, а был самый близкий друг, они еще с войны дружили. И в «Сладкую жизнь» он его не взял, а ведь написал сценарий специально для него. Федерико сам Марине рассказывал, когда мы у него гостили, – такой чудный старикан, такой проказник – все попки, попки женские на уме были. Я когда смотрю этот его фильм, все время представляю, как бы Альбертони там сыграл. И Мазина его наверняка любила – он такой ведь мужик бесподобный, такой красавец. И потом они ведь ровесники были. Не то что его Паньяни – старуха… Вообще, эти старые стервы, – Алиса высосала все до конца и швырнула бокал в траву, – эти пожилые шлюхи, они же… они же просто смешны! Ей пятьдесят лет, пятьдесят два даже, челюсти пора у протезиста ремонтировать, а она вешается на шею первому встречному придурку, который… который…
– Вы, Алисочка, всех женщин, кому за пятьдесят, не жалуете или только одну… Паньяни? – Кравченко положил руку на спинку дивана.
Алиса приблизила лицо к нему и вдруг сдавленно хихикнула:
– Марина – ужасная баба. Не делайте таких жутких глаз. Это я комплимент ей отпускаю. У-жас-на-я. Можете так и передать своему… приятелю в милиции. А они по простоте душевной думают, что она богиня неземная. Ваш Сереженька тоже точно на икону на нее готов молиться. А она… она женщина. – Алиса придвинулась еще ближе. – Это все из-за денег?
– Что из-за денег?
– Ведь милиция думает, что кастрата из-за денег убили, да? Из-за наследства? Кто-то из нас убил? – Она была не так уж и пьяна. Кравченко насторожился.
– Они мне ничего такого не докладывали.
– А, слушай, брось. Не докладывали! – Она потрепала его по колену. – А твои-то мозги на что? Или у тебя их тоже нет? Не верю. Ты умный, Вадюля. Ты тоже так думаешь. И милиция… Психа какого-то они ищут – смех да и только! А зачем тогда Гришу забрали? Он же ее брат. Теперь и ежу ясно. – Она стукнула кулачком по дивану. – Да как они смеют его в такой подлости подозревать?!
– Ну, если на то пошло, они и Корсакова забрали.
– Димон загремел за компанию, потому что он с ней спал, – Алиса махнула рукой. – Дурачок наивный. Влюбился – тоже мне, второй недозрелый Сорди. Она с ним бедному Генриху рога наставляла. Мы все еще удивлялись: взять себе в кровать такого тюленя!
– С кем это вы удивлялись?
– Да все – Майка, тетя Шура. Ну, висла б на своем Агахаше. Этот хоть целый гарем перетрахает – не устанет. Да, да, а ты и не знал? Агахаша-шейх такой у нас любвеобильный. – Она снова захихикала. – Дома-то, естественно, тихоня деловой, а на воле… Как-то раз в Амстердаме пошли мы в ночной клубешник: я, один мой приятель, Пит с проституткой и он с… Ладно, потом расскажу тебе про шейха, а то ты что-то оживился, смотрю.
– Корсаков, по-моему, тоже впечатление скромника не производит, – быстро заметил Кравченко.
– Зануда он страшная. А сейчас и совсем у него мозги съехали. Только в одном я его уважаю: Марину-то ведь он первый бросил. Сделал ручкой и addio!
– Отчего же у него мозги съехали? – Кравченко слушал все внимательнее.
– Если бы на твоих глазах твою жену с ребенком в лепешку расплющили, у тебя что, все бы дома остались? – Она вздохнула, и Кравченко снова почувствовал запах алкоголя.
– Жену с ребенком? Значит… Корсаков женился, и поэтому они с Мариной Ивановной расстались?
– Ну да! Я когда узнала – хохотала, чуть не лопнула: Марина-то его и на Антильские острова таскала, и машину ему подарила, и по ресторанам, и в Ниццу.
А он взял и наплевал: в девчонку втюрился. Да я ее знала – скрипачка одна, Наташка Краснова. Она в Московском симфоническом оркестре играла. Так, ничего особенного, и музыкант посредственный. Оркестровочка и только. А он, Димка, прямо на руках ее носил. Она быстренько от него подзалетела. Между прочим, они в Италии познакомились: он у нас жил, а она… Ее оркестр на гастроли приехал, и Марина решила им воспользоваться: задумала на радио вместе с ним записать «Орлеанскую деву». Ну а Димка как про ребенка-то узнал, взял и записал себе в паспорт кое-что прямо в консульстве. Машину загнал, деньги у него появились, они с Наташкой и махнули домой сразу после гастролей. Потом ребенок у них родился, все хорошо шло. А потом… она вместе с ребенком ехала Димку в аэропорт встречать – он снова в своем джазе деньги начал заколачивать для семьи. И попала в аварию. А он ехал мимо из Шереметьева и увидел их там… прямо на дороге. Ну и… С тех пор даже на фотографии их глядеть не может. Слышали, он все время «Шехеразаду» на кассете крутит?
– Да, он музыку все время какую-то ставит.
– «Шехеразада» в исполнении Московского симфонического. Всегда одна и та же запись. Там соло на скрипке на тему Шехеразады его жена играет. Только так он Наташку и вспоминает, а на фотографии смотреть не может. Это что, нормальный человек, по-вашему?
Кравченко не отвечал. Новлянская оттолкнулась от земли и медленно закачалась на своем диване.
– Конечно, пережить такое – никакого здоровья не хватит. Марина жалеет его, не пригласи – он сопьется или еще чего хуже. С него теперь станется. Хотя сейчас Димка вроде бы отошел немного. Год он вообще никого видеть не хотел. Она, когда узнала, сочувствовала, звонила ему, так, уже по-дружески, но он к нам не ездил. Тоска грызла, да и стыдно, наверное, было. А вот сейчас вроде бы ожил немножко. Вы не смотрите, что он там смеется, или улыбается, или еще что, – это у него маска такая. Когда его не видят, или ему кажется, что не видят, он совсем другой.
– А вы-то откуда знаете, Алисочка? – Кравченко отметил, как незаметно они перескакивают с «ты» на «вы» – и все с ее подачи.
– А я подглядывать за всеми люблю. – Новлянская снова оттолкнулась носком туфельки от земли. – И многое замечаю. Вот Димочку преспокойно можно заподозрить, что он кастрата мог прикончить – с больной-то головы. Так и скажите своему приятелю в милиции. Он способен, потому что тронутый. А Гришу… Григория Ивановича пусть не смеют подозревать! Он ни в чем не виноват. Он честнейший человек, рыцарь.
- Предыдущая
- 47/107
- Следующая
