Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/107
- Следующая
«Мы это еще обсудим на досуге, – оборвал его тогда Кравченко. – Пока надо заниматься более насущными делами. Извлекать пользу из улик, так сказать, материальных. И Сидоров нам с этим поможет».
По пути в город он заметил наглядные признаки того, что местные стражи порядка действительно работают по усиленному варианту уже которые сутки. На шоссе через каждые триста метров попадались патрули: гаишники, омоновцы, вооруженные так, словно они выступили на тропу войны. Шел досмотр транспорта – в том числе, выборочно, даже рейсовых автобусов. Серая и камуфлированная форма мелькала и на рыночной площади, и в толпе пассажиров на пристани. «Интересно, лес они тоже шерстят? Или думают, что Пустовалов их тут у пивного ларька дожидается? – размышлял Кравченко. – Хотя все возможно. Этим лунатикам ведь правила не писаны – стукнет ему моча в голову, он и сюда с топором заявится, не все же в лесу комаров кормить».
Сидорова он застал в том же самом кабинете в меланхолически-мрачном состоянии духа. Оперативка у начальника отдела, видимо, органически перетекла в капитальную головомойку сотрудникам служб, ответственных за раскрытие убийства. В кабинете плавали сизые кольца дыма. И еще ядренее попахивало спиртом (видимо, не выветрилось «амбре» прошлой ночи).
– Салют, – опер захлопнул какую-то пухлую папку, плавно развернулся на стуле и забросил ее в сейф. Запер его. – Ну, поехали, что ли, с музыкой?
– Александр Ваныч, – в дверь просунулся некто в милицейской форме, но по виду – сущий мальчишка-восьмиклассник: румяный, как яблочко, тоненький, как спичечка, и ужасно деловитый. – А что с задержанным Ногайло делать? Какие ваши указания будут?
Сидоров сморщился, точно от зубной боли.
– Разберись-ка с дежурным.
– Так он ответственность брать не хочет!
– А ты опер или кто? Сделай так, чтобы взял. Ну ладно, подожди, я сам сейчас.
Тут за дверью послышался шум, истошные крики, взрыв брани: «Не имеешь права! Отпусти меня, ну, я кому сказал?! Все вы суки здесь!.. Гнездо змеиное, всех перестрелять пора!»
– Утренняя песнь? – ухмыльнулся Кравченко. – Голосистый. По нашему делу кто-нибудь?
– А, – Сидоров отмахнулся. – Это наша достопримечательность – гражданин Ногайло Спартак Устинович. Юродивый. И дерзкий, прохиндей. Его как на льдине унесло, так он у нас…
– На льдине?
– Угу. У нас как весна, рыбачки, знаешь ли, на Ладоге полыньи, точно мухи, облепляют. Сколько раз предупреждали – все без толку: сидят, пока лед под ними крошиться не начнет. Их тоже понять можно: жрать хочется, дома – семьи. Они ж все безработные – кто с фабрики, кто с леспромхоза бывшего. Ну, рыбалкой семью и кормят, когда напряг с деньжонками. А напряг сейчас всегда. А как оттепель, лед трескаться начинает, их все равно от полыньи не оттащишь. Ну и уносит бывает. Этого Ногайло прошлой весной тоже вот так утянуло. Искали его – аж вертолет на погранзаставе поднимали: туман, ветер, снег. Короче, нашли с опозданием, и прокантовался он на льдине на сквознячке двое суток. Ну и маленько крыша съехала. Сейчас как примет на душу пузырь – тут же за домашние баталии принимается: жену лупит, детей. Потом по соседям идет куролесить. А вчера задержан участковым с топором на улице.
– С топором?
– Так точно. Полнейшая отключка. Как это Наталья Алексеевна называет? – Сидоров щелкнул пальцами. – Паралогическое опьянение – вот. Мы его ведром холодной воды в чувство быстренько привели – сразу включился и матом нас. Ну мы и… В общем, по показаниям он якобы шел с топором квитаться с директором ТОО «Викинг», целенаправленно, так сказать, метил: он у него подрабатывал грузчиком, а тот его с получкой вроде кинул.
За дверью снова яростно заревели: «Гестапо проклятое! Продались все! Дождетесь – всех вас по камешку разнесем!»
– У него трое детей, – Сидоров вздохнул. – А кормить нечем. И спросить ведь не с кого, а? Вот жизнь пошла. Экономика. Какая, к хрену, экономика… Да-а, так что по-человечески понять можно, и топор в том числе. Но… проверять по нашим фактам будем. Всенепременно. Ладно, пошли.
– Погоди, – Кравченко полез в карман куртки. – Я тебя спросить хотел: там с Шиповым как? Все в норме?
– В каком смысле?
– Ну при осмотре – все у него на месте? Или чего-то не хватает? Тебе анатом ничего не говорил?
– О чем? – Сидоров прищурился.
Кравченко сделал весьма красноречивый и весьма непристойный жест. Потом оглядел кабинет.
– Маг у тебя найдется? Поставь-ка вот эту пленочку. Да на минуту всего! Послушай сам.
Заинтригованный опер достал из стенного шкафа магнитолу (наверняка из «трофейных» – отметил Кравченко). И поставил кассету. (Это была запись «Лючии ди Ламмермур», оперы Доницетти, в исполнении Шипова. Утром эту кассету Кравченко всучил Мещерский с настоятельным советом прослушать на досуге.)
Кабинет наполнился музыкой Доницетти: первые такты вступления, а затем зазвучал голос. Кравченко нахмурился – нет, хоть он и готовился к чему-то очень необычному, однако такого не ожидал. Несмотря на странное свое звучание, голос-то был просто чудесный, чарующий, но все-таки…
– Александр Ваныч, Ногайло прокурора требует. Иначе голодовку объявить грозит, – юнец опер, снова сунувшийся в дверь, озадаченно умолк, потом глупо ухмыльнулся: во начальство дает! Изощряется с утра – уже на классику потянуло.
– Закрой дверь. Я занят. Сказано тебе – подожди, – Сидоров напряженно слушал.
А из коридора «унесенный на льдине» вопил: «Да я вас всех… в гробу… Охренели?! Я и прокурора вашего…»
Кравченко выключил магнитолу.
– Ну? – Сидоров вопросительно смотрел на него.
– Это он поет.
– Кто? Зверева? Почему он?
– Это Шипов поет, Саша. Наш с тобой потерпевший. Мужское сопрано это называется. Понял?
– Это ж баба… певица…
Кравченко только головой покачал. Опер соображал на этот раз туго.
– Ну и ну, – выдавил он наконец и добавил что-то уж совсем туманное: – Ну вы там все и даете!
– Потому-то я тебя и спрашиваю насчет осмотра тела, все ли там на месте. Или чего-то самого важного, – Кравченко снова повторил свой жест-демонстрацию, – не хватает. В старину такие рулады выводили кастраты папского двора в Ватикане. Ну, шевели мозгом быстрее.
– Поехали, – Сидоров решительно поднялся. – А кассету, если можешь, оставь. Я потом еще разок прокручу. Ну и даете вы! А красиво.
– Красиво?
– Как ручеек журчит. И жалостно так. Я думал, это Джульетта какая-нибудь по сопляку своему убивается. Да, темные мы люди, Вадик, – закончил он со вздохом. – В искусстве – как коза в апельсинах.
Кравченко только пожал плечами и взглянул на опера снисходительно.
После краткого совещания с дежурным и такого же краткого с ним препирательства об «ответственности» Сидоров минут пять опрашивал Ногайло – громадного, опухшего с перепоя мужика, похожего на медведя-гризли, и затем, оформив протокол, водворил в камеру «на предмет проверки на причастность к аналогичным преступлениям». Затем они отбыли, наконец, в городскую больницу, точнее, в морг, помещавшийся на ее задворках, здание которого живо напомнило Кравченко какой-нибудь мучной лабаз с картины Кустодиева или склад скобяных изделий: слепые окошки, полуприкрытые дощатыми ставнями, пудовая дверь, амбарный замок на дверной ручке. Оставь надежду всяк сюда входящий – он едва не задохнулся от тошнотного запаха: в морге явно перебарщивали с формалином и хлоркой, однако все равно заглушить того, что заглушить хотели, не могли. Он пытался дышать только ртом и думать исключительно о той информации, которую скармливал Сидорову по дороге сюда – отчет о «внутреннем мире» дачи над озером. Рассказ вышел какой-то путаный, бессвязный, однако по лицу опера можно было заметить, что тот (особенно после прослушивания кассеты) очень даже этим «миром» увлекся.
– Мы охрану вашу стали проверять, рабочих с водонапорной станции, дворников, газовщика – словом, всю обслугу, – хмыкнул он как-то неопределенно и вроде бы совсем не по теме услышанной информации. – Начальство распорядилось активизировать, так сказать, и расширить радиус поиска. Это параллельно розыску Пустовалова идет, – он умолк на секунду. – А любопытное местечко этот ваш замок с черепичной крышей. У богатых свои причуды.
- Предыдущая
- 35/107
- Следующая
