Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/107
• Следующая

– Ну да, воля к жизни, – процедил Мещерский. – Но вы обратно-то нас довезете, надеюсь?

Опер обворожительно улыбнулся.

В прокуратуре они промаялись битых два часа. У следователя шла какая-то очная ставка. И она распорядилась, чтобы понятые подождали. Сама же процедура проставления подписей на схеме-приложении к протоколу осмотра места происшествия и фототаблице и допрос от силы заняли минут пятнадцать.

– Мы еще вам чем-то можем помочь? – вежливо спросил следовательшу Мещерский.

– Пока это все. – Ее прокуренный бас громыхнул в тесном кабинетике, где было просто не продохнуть от сизого дыма. А мощный бюст, обтянутый серым мохеровым свитером, был густо посыпан пеплом, словно голова грешника.

– Когда убийцу задержат? – осведомился для порядка и Кравченко.

– Это не ко мне вопрос.

– Ну, у нас же друзья на даче волнуются. Шутка ли, на воле бродит псих с топором!

– Сейчас много психов бродит. – Она закурила новую сигарету. – Как долго вы тут еще пробудете?

– Не знаем, возможно, неделю.

– Ясно. До свидания. Спасибо за помощь.

– Чистый комиссар из «Оптимистической», – поежился Кравченко, когда Сидоров сажал их в машину (на часах было уже четверть третьего). – Так и подмывало спросить: «А кто не хочет комиссарского тела?»

Опер ухмыльнулся:

– Да будет вам известно, у нее муж – фермер. Нутрий они разводят. Натуральное хозяйство, так сказать. Валентина все хвалится – дотяну до пенсии, пошлю вас всех в баню и буду крысят на шубы разводить. На хлеб с маслом хватит.

Мещерский подумал, что наверняка прокурорша отправилась на осмотр места происшествия прямо от своих нутрий: получили объяснение и ее грязные резиновые сапоги, и нелепая куртка.

– Новости-то хоть есть у вас по розыску этого ублюдка? – осведомился Кравченко.

– Если б он просто ублюдком был, – Сидоров мечтательно вздохнул. – С таким бы я церемониться не стал. При задержании – щелк и… А кто мне докажет, что это не самооборона была? Только ведь он вроде больной.

– Как его величают-то?

Опер полез в нагрудный карман и достал глянцевую карточку фоторобота.

– Любуйтесь на всякий пожарный.

Приятели рассматривали подозреваемого в убийстве психопата.

– Нестарый еще, – заметил Кравченко, – правда, уже лысеть начинает. От лишений, что ли? А по лицу и не скажешь, что с приветом. Из интеллигентов?

– Работал в КБ точной механики в одном «ящике» закрытом. Вот тебе и отбор оборонки. Там, видно, и свихнулся. – Сидоров перевернул снимок. – Пустовалов Юрий Петрович, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, уроженец Ленинградской области.

Мещерский внимательно смотрел на фоторобот – костистое невыразительное лицо, тусклые глаза, тонкие губы, впалые щеки, точно их втянули в себя в поцелуе, а вернуть на прежнее место позабыли. Было в этом лице нечто раздражающее: болен человек, опасен, безумен. А что с ним поделаешь? И правда, не стрелять же его как бешеного пса…

Подъехали к воротам. Бесшумно повернулась черная коробочка камеры, блеснув линзой объектива на солнце. Створка ворот поехала вбок. Охранники из будки не появились.

– А тебя тут узнают, – заметил Кравченко.

– Попробовали бы не узнать, – Сидоров самодовольно улыбнулся. – Недолго и лицензии лишиться. А с работой в нашем медвежьем углу, как я уже сказал, – швах. Эх, шикарно жить не запретишь, – молвил он через минуту, направляя «Жигули» на шоссе-бетонку, проложенную по берегу озера. – Видали, какие тут у нас дворцы в сосновом лесочке архитектурят? Скоро Балтийская Ривьера закрутится. Под ресторан уже один чечен место у нашей администрации выбивает. Так что дачи этих театралов считай что фазенды.

– Мне бы такую фазенду в сорок комнат, – вздохнул Кравченко.

– Понравилось у Зверевой?

– Угу. Но ему вон больше. – Кравченко кивнул на Мещерского. Тот поймал в зеркальце насмешливый взгляд опера.

– Важная дамочка, – сказал он. – Царица. Я б только за то, чтоб поговорить с такой, – в лепешку б расшибся.

– У нас тут кое-кто тоже расшибается, – засмеялся Кравченко. – Все возрасты покорны кое-чему.

– А вон местная достопримечательность. – Опер великодушно перевел разговор с интима на любование окрестностями. – Вертолетную площадку бетоном замостили на том лужке. Это Гусейнов, банкир из Москвы, выпендривается. Наши в отделе узнавали – заливает или нет насчет вертолета? Нет, оказывается, – имеется машинка, и не одна, а плюс самолетик спортивный. А там видите? Фундамент. Это конюшня у него вроде будет. А вон и сама фазенда – стройматериалы уже завозят. Кирпичи как для кремлевской стены. – Сидоров сбросил скорость, давая приятелям возможность проникнуться всей грандиозностью строительных планов дачника-толстосума.

Мещерский брезгливо смотрел на безнадежно изуродованный земляными работами неуютный участок леса. Затем картина изменилась: проплыли кусты густо разросшегося боярышника, закрывающие панораму стройки. Их переплетенные ветки образовывали плотную массу, непроницаемую для солнечных лучей. И вдруг там мелькнуло что-то яркое, розово-красное.

– Остановите, пожалуйста, – Мещерский открыл дверцу и выпрыгнул почти на ходу, едва не подвернув ногу. Что это еще такое? Откуда это здесь? Он быстро прошел назад по шоссе. Метрах в двух от обочины на ветвях кустарника трепетал на ветру полуразорванный шелковый шарфик, который вчера утром он видел на Марине Зверевой! Мещерский дотронулся до шелка – зацепился за ветки. А ниже под ним, под кустами – примятая трава, сломанные сучья, словно здесь через заросли протащили что-то вглубь и…

– Ты что, офонарел, на ходу сигаешь? – Кравченко тоже увидел шарфик. – Откуда это здесь?

– Ну-ка, братцы, погодите, – Сидоров быстренько оттер их в сторону. – Знакомая тряпочка?

– Это вещь Марины Ивановны, – упавшим голосом возвестил Мещерский.

– А здесь… здесь волокли что-то тяжелое, ветки вон сломаны…

Сидоров пощупал излом.

– И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.

Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма – песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, – солнце слепило. Потом разглядел – нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…

– Мать честная! – ахнул Сидоров. – Ну, дождались!

Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но… увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…

У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью. Зияющая рана на хрупком горле. Спутанные волосы, а в них – травинки, листочки, мелкие сучья, сор. Лицо – восковая маска, изуродованная судорогой. Мещерского снова поразило сходство Шипова с Киану Ривзом в образе Будды из фильма Бертолуччи, теперь Будды страдающего, излучающего боль. Шипов как-то странно полусидел, прислонившись к колодцу, – ноги, перепачканные кровью, согнуты, руки – как плети, торс выгнут, словно в последней агонии мертвец порывался встать.

Сидоров склонился над трупом.

– Телефон на даче имеется? – хрипло спросил он, облизывая враз пересохшие губы.

– Да. И у нас «сотка». Только в комнате осталась. – Мещерский тоже не узнавал своего голоса.

– Слетай мигом. На холм, берегом озера – тут недалеко. Номер 56–13, а лучше волоки сюда, я их сам вызову. И никаких комментариев там. Никому, слышишь?!

Этого он мог бы и не говорить. Когда Мещерский скрылся за соснами, они на пару с Кравченко снова повернулись к трупу. Кравченко осторожно обогнул бетонное кольцо.

• Предыдущая
• 14/107
• Следующая