Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/82
• Следующая

– Ты сам-то как? – Она осторожным движением убрала челку с его вспотевшего лба. На лбу прыщи. И на щеках, надо же, а она прежде никогда этого не замечала…

– Нормально, но вообще-то… Я, Ирка, знаешь, тут подумал: не попади та пуля в урну, лежал бы я вчера там во дворе тоже с пробитой башкой. – Тихий Стулов снова строил из себя «Печорина-блин», героя нашего времени.

– Да кому ты нужен? – Она дернула плечиком. – На фиг ты кому-то сдался, Стулов.

– А чего сюда следователя принесло? – спросил он. – О чем вы с ним говорили так долго?

– О наших делах, тебя это совсем не касается.

– Ничего себе – не касается! Меня вчера чуть не пристрелили. Да меня самого пять часов вчера менты долбили, допрашивали!

– Чего тебя допрашивать, что ты можешь знать. – Ирина выглянула с лестницы в коридор. – Зойка вон идет. Зойка, мы тут.

Зоя была уже одета, прижимала к меховому жакету сумочку.

– Врач заверил, что никакой опасности нет, это был только приступ, – сказала она сестре. – Но пока ей лучше быть здесь, под наблюдением. Ей сделали укол, она спит. Все-таки славно, что ее профессор посмотрел… Ира, вот что, мне пора ехать, ты тут останешься с Варварой Петровной или тебя до метро подвезти?

– Наверное, останусь… Вообще, и так тут полдня просидели… Я завтра к матери заеду. Сегодня ведь еще Марк тут будет, лекарства привезет. – Ирина глянула на Стулова.

– Я Иру довезу домой, – сказал он с мальчишеской важностью. – Я на машине.

– Опять на отцовской без прав? – Зоя покачала головой. – Ира, идем, я отвезу тебя сама.

– Нет, я домой не хочу… не могу я сейчас домой, я лучше побуду с ним. Да не волнуйся ты за нас, доедем. Значит, что же, этот вот утюг завтра снова к нам припрется?

– Какой утюг? – не поняла Зоя.

– Ну, этот мент, опер, кстати, как там его фамилия?

– Я не обратила внимания… Кажется, Колосов? Так ты едешь со мной?

– Нет, я с Денисом. – Ирина, пожалуй, наверное, впервые в жизни назвала Стулова по имени.

В его машине (это была не вожделенная «Хонда», а старый «Форд Мустанг», на котором Стулов-старший бросил ездить еще год назад, хотел продать, не нашел покупателя и держал в гараже – для сына-подростка и просто так, до более подходящих времен) она, прежде чем он включил зажигание, тесно прижалась к нему, доверчиво положила голову на плечо.

– Ну вот я и совсем одна, – сказала она, закрыв глаза. – Федьки нет, мать в больнице… А ты насчет того, что тебя чуть не застрелили, не беспокойся, не переживай. Ты им вовсе не нужен, Стулов.

– Кто же это все-таки Федьку убил? За что? – Он боялся пошевелиться, ему было приятно чувствовать щекой эти душистые светлые волосы, эту легкую хрупкую тяжесть, эту женскую мягкость, податливость. – Что у вас следователь выспрашивал?

– Ничего. – Ирина искоса глянула на него. – Спрашивал, слышали мы про леди-смерть? Ты вот, Стулов, слышал? Не слышал, это точно, никогда. А хочешь, я тебе погадаю? Дай руку. Какая она у тебя, как грабля… У всех потенциальных автогонщиков такие? Линий много, вот это самая главная – линия жизни, она у тебя длинная. Длиннее моей, смотри, насколько длиннее. – Она продемонстрировала ему свою ладонь.

Он хотел обнять ее, но она оттолкнула его.

– Нет, давай заводи мотор.

– Куда едем? – послушно спросил Стулов.

– Только не ко мне домой. – Ирина накручивала на палец прядь светлых волос.

– Тогда можно ко мне, – неуверенно предложил он. – Отец на сборах, мать в «Крокус-Сити молл» улимонила, а это на весь день, до вечера.

– По дороге заедем куда-нибудь, купим джин-тоник, хорошо? – сказала Ирина. – У тебя деньги есть?

– Найдутся. – Стулов кивнул, вспомнив, какой пьяной была она на том, памятном обоим дне рожденяи Машки Муравьевой. Пьяных девиц он вообще-то не терпел, чурался, но с этой вот Иркой Абакановой отчего-то все было по-другому. Она и пьяная была желанна. И в конце концов, надо было и в положение войти, понять: у нее брат погиб, сестра, мать чуть ли не при смерти. Надо же как-то чем-то ей сейчас лечиться, успокаивать нервы?

– Все-таки кто убил твоего брата, как ты думаешь? – спросил он на первом светофоре.

Она не ответила, смотрела вперед, на машины, на дорогу пустыми, светлыми широко открытыми глазами.

В то время, когда они подъезжали к дому Стулова (новый элитный дом на проспекте Двадцати шести Бакинских комиссаров), Зоя на своем «Пежо» ехала по Садовому кольцу. Как умная преданная сестра, она сразу же после разговора со «следователем», фамилию и лицо которого запомнила еще в тот, самый его первый визит в их дом, позвонила старшему брату Константину и пересказала всю беседу слово в слово.

Возле Курского вокзала ей попалась на глаза церковь – недавно отреставрированная и открытая, она сияла яркой сусальной позолотой своих куполов. Зоя остановила машину, зашла в церковь. Купила свечки. Стены в храме были голые, свежевыбеленные, икон было мало. Иконостас скрывали леса. Зоя поставила свечки, стояла тихо, глядя на мерцающие разноцветные лампады, на оранжевые огоньки, чувствуя, что жгучая тревога и беспокойство в душе словно бы тают, тают, плавятся, как этот вот желтый горячий душистый воск.

«Хорошо, – повторила она себе, – что там, в милиции теперь знают про ту семью в Волгограде».

Помедлив, вернулась к прилавку, купила еще свечек и поставила по новому кругу. Последний черный комочек страха растаял в сердце, как колкая льдинка. «Верно говорят, что это лучшая терапия, – подумала она с облегчением. – Энергетика здесь, в храме, и правда мощная, в этом точно попы не врут».

– Нехилое гнездышко, шер ами, – изрек Кравченко. Он довез Катю до самых ворот бывшей госдачи в Калмыкове. Часы показывали без четверти десять. День обещал быть ветреным – на бледном осеннем небе, освещенные неярким солнышком, паслись стада сизых, пухлых, как вата, облаков.

– Ты уезжай, я обратно автобусом. – Катя медлила покидать машину. Перед отъездом рано утром она созвонилась с Ниной, еще раз повторила «легенду внедрения», но здесь перед этим высоким забором, перед этими монолитными воротами «легенда» казалось такой жалкой, такой неправдоподобной. Катя чувствовала противный мандраж. Если бы она только знала, какие события ожидают ее в этом доме, мандраж, как шторм, сразу бы вырос до двенадцати баллов!

– Между прочим, если тебе это интересно, – продолжал вещать Драгоценный, уютно облокотившись на руль. – Генерал А. в этом гнездышке никогда не живал, шашлыков не едал, «Хванчкары» не пивал. Это постройка конца пятидесятых.

– Отсюда же не видно дома, – вздохнула Катя. – И все-то ты, Вадик, знаешь.

– Я точно знаю одно: здесь на пенсии сочинял свои мемуары и растил внука генерал С. Он же министр всякого там машиностроения, он же член совета обороны и всяких других тогда еще всесоюзных советов и союзов. Кстати, знаешь, какая байка ходила про этого министра Судакова? Как-то ночью Сталин – он, как известно, любил по ночам работать – звонит к Судакову на квартиру в сером доме на набережной. К телефону подходит домработница – деревенская, простая, без комплексов бабулька и спросонья: «Второй час ночи» – не просекает, что это за дед там, в трубку бухтит, да еще с кавказским акцентом. «Спал бы ты лучше, старый идол», – бросает она и вешает трубку.

– И что происходит дальше?

– Виссарионыч решает, что ошибся номером и тоже вешает трубку. Всего и делов-то, – Кравченко хмыкнул.

– Все, пока, я пошла. – Катя открыла дверь. (Господи, отчего ей так не хочется туда? К ногам точно гири привязаны. А ведь там Нина, там важное дело, связанное с раскрытием и расследованием убийств!)

– Бон суар, шер ами. А поцеловать меня страстно?!

Поцелуй. И еще поцелуй. С его сладким вкусом на губах и этим самым «старым идолом» в голове Катя, стараясь быть очень серьезной и собранной, стараясь не улыбаться, позвонила в калитку. Открыла ей тоже по виду явно домработница или дворничиха – не бабулька из анекдота, но весьма уже пожилая тетка в спортивном костюме с метлой. Катя увидела парковые аллеи, засыпанные сухой бурой листвой, ели, кирпичный фасад. И правда, никакого пузатого «сталинского ампира» с колоннадами – кирпичная трехэтажная коробка под крышей. Парк был лучше дома – просторный и тихий. Вот только эта затянувшаяся сухая стылая осень была ему абсолютно не к лицу. Все казалось каким-то голым, неприкрытым, болезненным, обглоданным – деревья, корявые спутанные сучья, кустарники-веники. На крыльце Катя увидела Нину в наброшенном на плечи пальто. И безмерно ей обрадовалась.

• Предыдущая
• 43/82
• Следующая