Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/82
• Следующая

Никакой реакции. Он сидел, уставившись в одну точку. «Только не молчать, он должен слушать мой голос». – Она сгребла плюшевых зверюшек с полок, рассадила их на полу – получился этакий отрядец, задорная плюшевая банда. Сама уселась в их круг:

– Скучно вы тут живете, по-моему. – И не говори, скучно. Так надо взять и что-то придумать, чтобы было весело. Эй, медведь. – Она почесала за ушком суконного фиолетового медведя с унылой мордочкой. – Ну-ка придумай что-нибудь. – «Я придумал – надо всем пойти гулять». – «Нет, надо затеять путешествие», – это подал мысль кенгуру. – «В Африку!» – оживились бегемот и жираф.

Напольное представление разыгрывалось в нескольких частях, пока Нина совсем не охрипла. Зверюшки играли в прятки, в слова, в догонялки, в считалки, ссорились, мирились, путешествовали в Африку, плыли через бурный океан (замену ему представлял синий ковер), продирались через непроходимые джунгли, спасались от пиратов и разбойников. Потом хором выбирали принцессу красоты, собирались на бал, искали потерянную волшебную палочку.

Короткий ноябрьский день давно сменился вечером. Нина изнемогала от усталости. Лева за все представление не произнес ни единого слова. С кровати он перешел к окну. Потом снова вернулся на кровать. В девять ему пора было ложиться спать.

– Тебе помочь раздеться? – спросила Нина.

Он все так же молча выпил стакан яблочно-морковного сока, поданный домработницей, достал пижаму из-под подушки.

– Давай все же помогу. – Она легонько коснулась его.

Он быстро втянул голову в плечи.

– Не бойся, – шепнула Нина. – Посмотри на них, что они скажут? Они ведь знают, что ты никого на свете не боишься.

Лева медленно повернул голову: с пола на него смотрел разношерстный отрядец – зверюшки вернулись из своей Африки и были готовы за него в огонь и в воду.

Это был весь неутешительный результат за день. На следующее утро продолжить путешествие в Африку не пришлось. Нину снова разбудила Варвара Петровна.

– Мы едем в церковь, на заупокойную службу по Дуне, – сказала она. – Константин хочет, чтобы и Лева тоже был в церкви. На кладбище его не брали, и это правильно, но святая церковь – дело другое.

– Я бы не рекомендовала ему пока покидать дом, – сказала Нина.

– В церкви ничего дурного случиться не может, – отрезала Варвара Петровна. – Вы тоже поедете с нами, чтобы быть с Левой. Пожалуйста, собирайтесь.

В церкви – семья собралась в Елоховском соборе – Нина наконец увидела их всех. Чужих не было – под сводами со свечами в руках собрались на заупокойную службу все Абакановы-Судаковы. Константин стоял рядом со своей беременной женой Евгенией. Нина отметила, что беременность, видимо, переносится этой хрупкой, похожей на Снегурочку блондинкой очень тяжело. Рядом с Евгенией стояли Зоя и близнецы – Ирина и Федор. Нина, глядя на них, подумала, насколько все же при своем внешнем сходстве они, эти подростки, не похожи. Дело было не в разном цвете волос – темных, кудрявых у Федора и мелированных, выпрямленных по-модному у его сестры. Дело было в чем-то совсем другом. Позади них с безучастным ко всему происходящему Левой на руках стоял высокий грузный мужчина в черном пальто. Варвара Петровна сказала, что это двоюродный брат Павел. Он был старше всех Абакановых – ему было уже под сорок. Он один из всех громко подпевал словам молитвы и псалмам, которые пел за упокой души новопредставленной Евдокии нанятый за деньги церковный хор.

Последний член этой семьи в церковь опоздал. Он появился, когда заупокойная служба, по сути, закончилась. И старенький тихоголосый священник, облаченный в золотые ризы, начал читать проповедь:

«Господь Бог человеколюбивый и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый, прощающий вину, преступления и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях их и детях детей до третьего и четвертого колена…»

Нина услышала шаги – кто-то вошел в собор, где стояли они все, слушая проповедь. И встал позади.

«Но и вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, между которыми и мы все жили некогда по нашим плотским похотям, исполняя желания плоти и помыслов, и были по природе чадами гнева, как и прочие, Бог, богатый милостью по своей великой милости возлюбил…»

Нина ощутила исходящий от незнакомца запах табака и бензина.

«Блаженны, чьи грехи прощены и чьи беззакония покрыты. Блажен человек, которому Господь не вменяет греха…»

Она обернулась. Перед ней был человек с портрета. Точнее, его юная, двадцатилетняя копия – то же лицо, белое, с матовой, тонкой, почти женской кожей и мужественными чертами, на которые зрелость и возраст еще не наложили своей жесткой хищной печати. Он был высок, широкоплеч и, видимо, очень силен для своего возраста.

– Кто это? – шепотом спросила Нина Варвару Петровну.

– Это? Да это наш Ираклий. – Варвара Петровна поморщилась. – И в церковь опоздать сумел. А вчера на поминках надрался, словно в кабаке, мерзавец!

Из Елоховского собора все поехали кто куда, по своим делам. Зоя Абаканова отправилась на Чистые Пруды в студию танцев. Прошедший день, вместивший похороны, рыдания у гроба и поминки, и нынешняя заупокойная служба с ее витиеватой византийской скорбью, сдобренной церковной позолотой, давили ее сердце как каменная плита. Не было покоя сердцу, не было, не было покоя – на глаза то и дело наворачивались слезы. Хотелось или умереть, или сбежать куда-нибудь за тридевять земель, чтобы не слышать, не видеть, не знать.

Сбежать в этот печальный день Зоя могла лишь в одно место – в свою танцевальную студию, где занималась вот уже почти два года. На Чистые Пруды она добралась с трудом. Ее новенький синий «Пежо», подаренный еще отцом, плыл, как кораблик, в неспешном потоке машин, двигавшихся от Лубянки к Солянке и дальше в путаницу горбатых, узких чистопрудных переулков.

Студия танцев занимала подвал старого купеческого особняка в Колпачном переулке. Зоя припарковала машину, с трудом найдя свободное место, открыла тугую дверь и спустилась по стертым ступенькам.

Звуки расстроенного пианино. Теплый душный воздух. Ритмичный стук каблуков об пол – кто-то уже вовсю разминается, пробуя эти самые каблуки на дробь. Зоя вздохнула с облегчением. Здесь ей было всегда хорошо и покойно. Часто даже лучше, чем дома. Потолок в танцевальном зале был низкий, стены – сплошь зеркала. До начала занятий еще оставалось время, все потихоньку собирались, переодевались. Обычно в зале занимались сразу несколько групп, почти сплошь женщины разного возраста – от старшеклассниц до домохозяек-сорокалеток. Учились здесь всему понемножку – испанским танцам, фламенко и аргентинскому стрит-танго.

– Зоечка, привет, давно тебя не было видно!

– Здравствуйте, девочки.

– Скорей переодевайся, Анхель здесь, сейчас придет. Он курит.

Зоя, держа в руках охапкой свой меховой жакет и сумку с костюмом и танцевальными туфлями, направилась в раздевалку. И здесь тоже она была как дома и хоть ненадолго могла отвлечься, забыв о том, что случилось в ее семье. Когда-то и ее сестра Евдокия – Дуня хотела научиться правильно и стильно танцевать аргентинское танго и приходила сюда, в студию. Но она быстро остыла, так же, как остывала прежде к другим своим затеям – фитнесу, йоге, аюрведе, замужеству и материнству. Анхель потом говорил Зое, что она все равно никогда бы не научилась правильно танцевать аргентинское танго. Никогда, сколько ни бейся, как ни учи.

– Почему? – спрашивала Зоя.

– Потому, что в ней этого нет.

– Чего нет?

– Огня, – отвечал Анхель.

– А во мне он есть?

– Ты девушка-пряность. Есть девушки-розы, а ты – девушка-пряность. – Анхель переходил на понятный им обоим французский. – Ваниль, и корица, и перец. Перец чили. Это как раз подходит для танго. Только пожелай, я сделаю из тебя звезду. Ты и я должны выступать вместе.

Анхель был владельцем студии и учителем танцев, испанцем по крови, рожденным в Буэнос-Айресе. Каким ветром занесло его в Москву, оставалось тайной. Впрочем, все в студии знали, что у него русская жена и двое детей. Ему было сорок пять лет, когда-то у себя на родине он был известным танцором, но годы ушли. Мириться он с этим не желал, следил за формой, носил яркие молодежные свитера, шелковые рубашки в полоску, кричащие шарфы и танцевал так, что у его учениц – из числа московских офисных барышень, банковских служащих, туроператоров, менеджеров и просто жен, дочерей и любовниц – захватывало дух.

• Предыдущая
• 23/82
• Следующая