29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая

Каждое утро, бреясь перед зеркалом в ванной, он ревниво и придирчиво изучал собственное отражение, с тоской твердил себе, что по сравнению с ее цветущей благоуханной юностью он – старая, замшелая скрипучая колода, что пока не поздно, надо прекратить все это, потому что никто еще не был счастлив при разнице в три десятка лет.

Но каждую ночь, страстно сжимая Сашу в объятиях, он мысленно клялся себе любить ее на этот раз так, чтобы она кричала от блаженства, чтобы забыла с ним всех своих прежних мальчишек, сколько бы там их ни было – двое или легион. А самое главное, чтобы не вспоминала, не хотела вспоминать его – того, за кем так неумело и страстно шпионила на набережной у ресторана.

К Студневу Иван Григорьевич ревновал Сашу особенно болезненно и нетерпимо. Однако, несмотря на ревность, способности трезво оценивать ситуацию он не утратил. А ситуация была такова: Саша Маслова спала с ним и не любила его. Жила с ним, потому что у него были деньги, а она была всего лишь только женщина. Принимала от него подарки, потому что в свои пятьдесят два года он умел ухаживать и дарить. Терпела его объятия и поцелуи, порой даже очень страстно, потому что плоть есть плоть. Пользовалась им, великодушно позволяя любить себя.

Иногда он смотрел на нее и думал: да полно, что за чушь? Кто она на самом деле? Что он там себе с ней напридумывал – позволяет любить себя, пользуется им… Откуда у нее такой опыт, такие мысли, ей же всего девятнадцать, она ребенок! И умом особым она не блещет. Нет, он сам про нее себе черт-те что навоображал и бесится, и терзается. А Саша, она… Она ни о чем таком и не помышляет в силу своего возраста. Она просто живет так, как все ее сверстники, как птицы небесные – не сеют, не жнут…

Но потом он ловил ее взгляды, которые она будто бы невзначай бросала на своих ровесников – наглых, горластых и развязных юнцов и на парней постарше – мускулистых, самоуверенных, сильных, до одури занимающихся спортом и разными там чокнутыми единоборствами, и понимал, что его время безвозвратно ушло. Уплыло! И от этих мыслей Иван Григорьевич сильно страдал и чувствовал, что Саша от него все равно уйдет – не сейчас, так через год, через два, через пять.

Надо было сделать нечто такое, значимое, чтобы привязать ее к себе навсегда. В качестве содержанки и любовницы Саша его более не устраивала. Иван Григорьевич, терзаемый сомнениями, страхом, ревностью и любовью, решил жениться.

В прошлом он уже был однажды женат. Они прожили с женой девять скучных однообразных зим. Потом жена ушла от него к другому. Иван Григорьевич не любил все это вспоминать, помнил лишь то, что было это в начале перестройки.

А в июле он снова увидел Сашу с Максимом Студневым. Он не следил за ней. Тогда он еще до этого не опускался. Он засек их чисто случайно у того самого ателье, где Саша, по ее рассказам, прежде подрабатывала и где Студнев порой покупал для себя какое-то модное тряпье, на консервативный взгляд Ивана Григорьевича, отдававшее явной «голубизной».

Они разговаривали как старые приятели. Студнев улыбался, оценивающе разглядывая Сашу. Саша была серьезна и задумчива. Больше, как ни старался, Иван Григорьевич не мог застигнуть их вместе. Но это вовсе не означало, что между ними ничего не было, напротив! Иван Григорьевич руку давал на отсечение, что они тайно встречаются, что они снова спят вместе, потешаясь над ним, старым влюбленным дураком. Он сходил с ума. Вместе с тем решимость жениться на Саше росла и крепла. В мечтах Иван Григорьевич уже представлял себя и ее в свадебном путешествии в Венеции, затем Сашу в роддоме – она родит ему детей, ведь не стар же он еще для детей в свои пятьдесят два года?!

Студневу не было места в этих мечтах. Он сильно мешал Ивану Григорьевичу. Мешал одним тем, что ему было тридцать, что он жил в этом городе, встречался с Сашей, мешал тем, что он знал Ивана Григорьевича и при желании мог рассказать о нем Саше то, что Иван Григорьевич до поры до времени от нее тщательно скрывал. Студнев мешал еще и тем, что Саша его по-прежнему любила. Или, по крайней мере, никак не могла забыть.

В четверг Иван Григорьевич отправился делать Саше Масловой официальное предложение. В кармане пиджака он вез бриллиантовое кольцо: свой подарок, залог союза. Он не застал Сашу дома. Она куда-то ушла. Он сразу понял куда – сердце словно почуяло беду, – помчался на машине к тому проклятому ателье. И увидел их вместе – ее и Студнева. Была там, правда, и еще какая-то девица, но кто, скажите, из любовников для отвода глаз не использует друзей и подруг?

В глазах бедного Ивана Григорьевича потемнело. Дело всей жизни было окончательно забыто, брошено коту под хвост, «Мерседес», долгожданную игрушку свою, Иван Григорьевич не жалел – в горячке преследования лихорадочно крутил руль, не обращая внимания на сигналы светофоров, втискивался, подрезал, поцарапал крыло, деформировал бампер… Он следил за ними: куда направятся, что будут делать?

Троица угнездилась в дешевом мексиканском баре на Арбате. Студнев заказал всем по коктейлю, потом текилу. Затем, как и предполагал Иван Григорьевич, подружка тактично отчалила, они остались вдвоем. Потом Студнев повез Сашу на своей машине. Иван Григорьевич ехал за ними до самого дома. Дважды по дороге ему становилось так плохо, что он едва не попал в аварию. А еще дважды ему хотелось на полной скорости догнать ненавистный юркий «Опель», врезаться в него, смять в лепешку, в блин, уничтожив и его, и ее, и себя.

ДТП он не совершил и убивать их у подъезда не стал. Что зря выставлять себя на посмешище? Но в квартиру Студневу подняться все же не позволил. Если бы допустил до этого, чувствовал бы, что их дом с Сашей, их будущее – осквернено.

Что там Саша говорила ему, что лепетала в свое оправдание, он не слушал, пропускал мимо ушей, мимо сердца. Бриллиантовое кольцо, свой подарок, оставил на столике в прихожей. Мобильный отключил.

Он чувствовал: так и подобает вести себя с НЕЙ взрослому, солидному, знающему себе цену мужчине, оскорбленному в самом святом и сокровенном.

Однако, и это гвоздем сверлило воспаленный отчаянием и ревностью мозг Ивана Григорьевича, настоящему мужчине в подобной ситуации следовало бы идти до конца – до полного конца, без колебаний и компромиссов.

После визита к экспертам Катя заехала в редакцию «Подмосковного вестника», потом вернулась в главк на Никитской. А после работы решила спуститься в Манеж поглядеть, что новенького появилось там в летне-осенней коллекции. Две недели отпуска – грандиозный срок, и Катя ждала от моды самых кардинальных поворотов в одежде и обуви. Но все было прежнее: джинсы, джинсы, джинсы, топы. Джинсы, джинсы, полосатые брючные костюмы а-ля гангстер. Кате сразу вспомнился скучнейший фильм «Борсалино и Компания». Брючного костюма в нудную английскую полоску не хотелось. Осенью все дикторы обоего пола в телефизоре станут полосатыми, как тигры. Все депутаты и депутатши, менеджеры, секретарши, министры, банкиры – все, все, все.

В Манеже в семь часов вечера Катю, скептически изучающую витрину «Четырех сезонов», и застал звонок по мобильному от Заварзиной. Катя подумала, что у той какие-то вопросы по статье, которую они обсуждали утром. Статья посвящалась синтетическим заменителям героина и борьбе с их распространением. Ничего сверхсенсационного в ней не было. Однако Заварзина звонила не по поводу «синтетиков».

– Катерина, ты вот все спрашивала сегодня о необычных случаях из практики. Так вот, как ни удивительно, но это произошло. Уникальный случай. Кажется, с подобным мы еще ни разу не сталкивались.

– Ой, а что такое? – Катя поняла: Заварзина, сама Заварзина (!) звонить (тем более после работы) зря не станет.

– Отравление. Уникальное отравление. И знаешь, Катерина, что использовали? – Заварзина удивленно хмыкнула. – Таллиум сульфат!

– А что это такое? – осторожно повторила свой вопрос Катя.

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая