29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/76
- Следующая
Когда Лена Воробьева впервые увидела его в ресторане, она… она растерялась. Всем в «Аль-Магрибе», всему обслуживающему персоналу сразу было четко объяснено: этот высоченный, здоровый, очень красивый, очень развязный, пьющий тип – не клиент, не посетитель, не актер даже – он личная неприкосновенная собственность хозяйки Марьи Захаровны Потехиной.
В «Аль-Магрибе» все сразу догадались: ага, новая содержанка пожаловала, ага… Как было известно персоналу, после развода с мужем (он неожиданно ушел из семьи после семнадцати лет счастливого брака и буквально через неделю после развода женился на двадцатилетней фотомодели) Марья Захаровна Потехина осталась соломенной вдовой с двумя детьми на руках. Дети, правда, были уже достаточно взрослыми – парни шестнадцати и четырнадцати лет. Младший учился в приличном колледже за границей, старший всерьез занимался футболом. Причем и спорт, и учебу полностью оплачивал отец, а не Потехина.
Так говорили в «Аль-Магрибе», точнее, сплетничали, шептались по углам. Шептались, что ресторан – это не что иное, как отступное. Куш, вынужденно выделенный Потехиным после развода бывшей жене в качестве компенсации и морального утешения. В «Аль-Магрибе» поговаривали, что Потехин и не то еще мог себе позволить – у него был налаженный бизнес в Москве, и, помимо ресторана на Фрунзенской набережной, он вполне мог подарить бывшей супружнице в качестве отступного и парочку магазинов из своей весьма обширной торговой сети. Но магазинов Потехина не получила. Ей достался только «Аль-Магриб».
А уже на свои собственные капиталы она приобрела для себя и еще одно утешение: красавца Серафима.
Приобрести его, по мнению многих в «Аль-Магрибе», было не так уж и трудно. В Москве он был человек пришлый и, несмотря на весь свой кураж, все свои шикарные плейбойские замашки, не имел ровно ничего – ни кола ни двора.
О себе сам он ничего не рассказывал. В «Аль-Магрибе» питались скупыми слухами – вроде актер, родом из Ростова, подвизался сначала к Крыму, потом перебрался в Питер, затем в Москву, где его быстренько подобрала Марья Захаровна Потехина. И взяла себе. Так говорили в «Аль-Магрибе» – на кухне и в официантской.
Лена Воробьева слышала все эти разговоры, все сплетни. И, как ей тогда казалось, в душе она презирала мужчину-содержанку, жалкого, никчемного альфонса. И не понимала, как это кому-то в голову пришло назвать это ничтожество Серафимом? Дать презренной, страдающей хроническим алкоголизмом содержанке в брюках имя, созвучное церковной метафоре, подразумевавшей божественный дух?
Она думала так, пока они не встретились. Когда она увидела Симонова, она совершенно растерялась. Он был совершенно другой. Что бы там про него ни говорили, ни плели на кухне и в официантской. Он был совершенно другой.
Он сразу понял, какое впечатление произвел на нее. И он положил на нее глаз. Все произошло слишком быстро, чтобы всерьез задумываться о последствиях. Она позволила ему сначала очень многое, затем все. Она тешила себя нелепой надеждой, что вот она, молодая, двадцатисемилетняя, красивая, натуральная блондинка, и все зубы еще на месте, и целлюлита никакого – кожа как атлас, а Потехина старая, крашеная, обрюзгшая, из салонов не вылазит. Что Серафим хоть и живет с ней и у нее, и спит с ней, и транжирит ее деньги, но совершенно ее не любит. Что он бросит Потехину, как только вкусит разницу между толстой кадушкой, опухшей от уколов ботокса, и Леной Воробьевой, которая сама свежесть, весна и наслаждение.
И вообще, все в ее, Лениной, жизни может еще сложиться чудесно: и брак с любимым человеком, и дети, и домашний уют, и свое дело, свой бизнес, а не услужение другим. Ведь если хорошенько призадуматься и вспомнить слова отца, случайностей в жизни почти не бывает, а есть лишь божий промысел, и поэтому встреча ее с Серафимом тоже не случайна, и надо только хорошо, очень хорошо попросить, чтобы она, эта встреча, закончилась не просто траханьем по пьянке в припаркованной на темном пустыре машине, а чем-то большим… Любовью, браком, детьми.
Конечно, за счастье надо было драться. Защищать, отстаивать его зубами и ногтями. Лена Воробьева и не подозревала в себе такой готовности к борьбе, такой всеобщей внутренней мобилизации, такого страстного желания действовать, такой фантастической решимости. Все это словно выплеснулось, как река из берегов, после того как она узнала в частной гинекологической клинике результаты тестов на беременность. Тесты оказались положительными. Надо было решать – избавляться или оставлять. Оставлять или избавляться…
Для себя она решила, что оставит ребенка. Но он, Симонов, тоже должен был сказать свое слово. Она решила, что будет бороться за свое счастье. Любыми способами. Даже такими, которые, назови их вслух, покажутся чудовищными, невозможными.
– Ленка, ну ты что какая-то чудная сегодня?
Оказывается, Симонов никуда не делся, хотя и говорил, что ему пора. Сидел в ногах кровати, как был, неодетый – без рубашки, без носков, без ботинок. Лениво курил.
– Лен, а тебя-то допрашивали? Ну, этот опер, что заявился сегодня. Я-то сюда поехал – как тебя увидел там, в ресторане, сразу понял, зачем ты приехала. Дурочка, разве можно так, ну позвонила бы… А то прямо сразу так… Ну и что, этот, из милиции, он говорил с тобой?
– Да, – ответила Воробьева, не поворачивая головы.
– Жаль Максимку, такая смерть… Я, как узнал, прямо обалдел. Когда мы в милицию с Авророй и Моховым ездили, Аврора сама была не своя. Я думал, у нее истерика прямо там, в генеральском кабинете, случится… А неплохо живут генералы… Я аж этому менту в лампасах позавидовал, да… – Симонов выпустил струю дыма. – А о чем тебя этот опер спрашивал?
– О меню, – с вызовом ответила Воробьева.
– А при чем здесь меню? Какое меню? – Симонов наклонился над ней. – Эй, Воробей, ты про что?
– Отстань от меня. – Она хотела оттолкнуть его от себя ногой. Но он крепко схватил ее за щиколотку, потянул на себя. Вроде бы шутливо и вместе с тем сильно, с легкостью преодолевая ее сопротивление. Лена почувствовала резкую боль – пепел с сигареты упал на ее обнаженное бедро. Это было, конечно, чистой случайностью, но…
– Отпусти меня, – сказала она хрипло, с ненавистью.
Он и не подумал, засмеялся, сжал ее щиколотку крепче. Крупинки пепла обжигали кожу, боль была точечной, как булавочный укол.
– Отпусти меня, подонок, ненавижу тебя, убью! – закричала, захлебываясь рыданиями, Лена. Она не хотела – все получилось само собой. Долго, очень долго копилось – и вот прорвалось. Она вывернулась, пытаясь приподняться. Нет, это не случайность. В эту их встречу, в эту их проклятую роковую встречу, которой она так ждала и ради которой столько всего вытерпела и совершила, никаких случайностей уже быть не могло.
Симонов смотрел на нее молча, удивленно. Ей почудилось что-то… Но нет, зрачки его глаз были темны. Сотни раз она целовала эти глаза – эти любимые, обожаемые глаза, видевшие в радужном тумане райские недостижимые врата, вбирала горячими губами трепет их век, колкость густых ресниц. Она размахнулась и с яростным воплем влепила Симонову пощечину. Влепила бы и вторую, но он перехватил ее руку, отшвырнул от себя на кровать, на подушку.
Она молча следила, как он собирает с пола свою разбросанную одежду. После оплеухи он словно отрезвел. Лена вдруг с ужасом поняла: это конец. Столько жертв, столько испытаний, и все, все зря! Он никогда уже не узнает, не захочет узнать, что у них будет ребенок.
- Предыдущая
- 21/76
- Следующая
