Этрусское зеркало - Солнцева Наталья - Страница 39

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая

Господин Смирнов вернулся из Серпухова почти ни с чем. Елена Михайловна Конарева твердила, что сын так и не появлялся и с ней не связывался.

– Правда, телефона у нас нет, но Глеб обычно звонит к соседям, – объясняла она. – Я уже волнуюсь.

Она была встревожена визитами незнакомых людей, которые расспрашивали ее о сыне: сначала женщина приезжала, теперь вот молодой человек. Что Глеб натворил? Неужели эта Алиса действительно с ним? Если она сбежала из дома, у Глеба могут быть неприятности. Еще состряпают обвинение в похищении девушки или что почище придумают... подведут парня под статью со злости! А откупаться им, Конаревым, нечем – больших капиталов честным трудом не наживешь, а жульничать они не приучены.

– Глеб ни в чем не виноват! – повторяла она, прижимая руки к сердцу. – Я вырастила его трудолюбивым, добрым мальчиком. Он мне во всем помогал, с детства... И сейчас от работы не бегает, сам себя обеспечивает, не то что нынешняя молодежь. Почему вы его ищете? Вы наркоманов, бандитов разыскивайте, по которым тюрьма плачет!

– Родственники Алисы Данилиной хотят убедиться, что с девушкой все в порядке, – как мог, успокаивал ее Всеслав. – Поймите их.

– А кто меня поймет? – заплакала Конарева. – При чем тут Глеб? Мало ли куда Алиса могла податься? А все свалят на нас, потому что мы бедные и заступиться за нас некому!

– Покажите комнату вашего сына, – попросил сыщик.

– Зачем? – испугалась она.

– Это в ваших интересах, – солгал Смирнов. – Данилины могут заявить в милицию... и тогда церемониться никто не будет. Разве вам нужен скандал?

Скандал Конаревой был ни к чему. Она провела сыщика в комнату Глеба, молча смотрела, как этот чужой человек перебирает вещи ее мальчика, открывает ящики старого письменного стола, такого же видавшего виды шкафа, перетряхивает книги...

Смирнов ничего полезного для себя не нашел – ни блокнотов, ни каких-либо записей, ни писем, ни фотографий. Видимо, все, что касалось личной жизни Глеба и его отношений с Алисой, парень держал в общежитии.

Сыщик с сожалением вздохнул, извинился перед Еленой Михайловной за вторжение и откланялся. По дороге в Москву он пытался придумать способ разыскать модельное агентство, в котором работала или собиралась работать Алиса. Попытка его не увенчалась успехом.

Всеслав запутался. Дело Рогожина застопорилось, а ему еще приходится отвлекаться на поиски девушки. Он не улавливал чего-то главного ни в одном, ни в другом.

Москва встретила его вечерними огнями и моросящим дождем. Дороги блестели, по мокрым тротуарам торопливо шагали прохожие, спешили домой – в тепло и уют, к горячему ужину, к экранам телевизоров. Смирнов с тоской посмотрел на часы: было еще не поздно заехать к Панину, художнику-пейзажисту и приятелю Саввы Рогожина. Поколебавшись минуту, он свернул в сторону Царицына.

Панин открыл дверь, не удивился.

– Я знал, что вы еще раз придете, – сказал он, пропуская гостя в тускло освещенную гостиную. – Присаживайтесь. Чаю хотите?

– Не откажусь.

Хозяин принес большой глиняный чайник, две чашки и тарелку с печеньем.

– Прежде чем задавать вопросы, расскажите мне о похоронах, – попросил он. – Я не смог прийти проститься с Саввой... здоровье подвело.

Художник пил слабенький чай, внимательно слушал гостя, не перебивал. Смирнов делился своими наблюдениями за процедурой на кладбище.

– Савву Никитича похоронили рядом с некой Прасковьей Рогожиной, дворянкой, – сказал в заключение сыщик. – Они что, дальние родственники?

– Да-да! – будто даже обрадовался Панин. – Это заветная история Саввы! Сам-то он в деревне вырос, и родители у него были деревенские... мать доярка, кажется, а отец... то ли комбайнер, то ли тракторист. Но Рогожин очень гордился дворянскими корнями и рассказывал об этом только доверенным, близким людям.

– Может, они просто однофамильцы? – усомнился Всеслав. – Откуда у деревенских жителей дворянская кровь?

– Э-э, батенька! Революция семнадцатого года все смешала, все перепутала... воспитанницы Смольного перевязывали раненых в полевых госпиталях, княгини и графини мыли посуду в парижских кафе и прислуживали в курильнях Шанхая. Почему бы дворянкам не доить коров? Вы находите в этом что-то удивительное?

– Признаться, да.

– Ну и напрасно, – усмехнулся художник. – Жизнь пестра, как летний луг. Особенно российская! Это вам не английский газон, где все – травинка к травинке. Это сочное буйство красок и соседство нежнейших колокольчиков со скромным клевером и колючим репейником. Вот так-то! Я ни разу не заподозрил Савву в неискренности.

– А что за история? – спросил Смирнов.

– В общем, вполне обычная... Когда Савва был мальчиком лет шести или семи, отыскалась у них в Москве родственница, какая-то прапрапра... то ли бабка, то ли тетка, приехала в деревню здоровье поправлять – и привязалась к ребенку. Возила его к себе, в коммуналку... рассказывала о родне, фотографии старые показывала. Приворожила она Савву своими разговорами. Кстати, оттуда и пошло его увлечение живописью, от той самой старушки. Оказывается, у них в роду была художница – Прасковья Рогожина, она ездила в Италию учиться рисованию. Картин ее, к сожалению, не сохранилось, но одна вещица от этой Прасковьи осталась. Зеркало. Якобы госпожа Рогожина привезла его из Италии как память. Его-то бабка и подарила Савве. Она вскоре совсем плоха стала, но успела еще сводить мальчишку на кладбище, показать могилу художницы. Потом умерла. Думаю, именно та встреча определила судьбу Рогожина. И творческую, и... личную. На его родителей старушка не произвела впечатления, а вот на мальчика повлияла. С тем зеркалом он не расставался, под подушку клал.

– Он вам его показывал?

– Один раз, – кивнул Панин. – Давно, несколько лет назад. Странное зеркало... с ручкой вроде бы из отполированной бронзы.

– Подлинная древность?

Художник улыбнулся.

– Разумеется, нет. Сувенир под старину. И раньше баловались подобными вещами, не только сейчас. На нем с одной стороны было что-то изображено... не помню. Савва так над ним трясся! Не понимаю, почему.

– А он знал, что это подделка?

– Конечно, знал, – ответил Панин. – Для него зеркало было неким символом, фетишем... Он уже с детства начал увлекаться мистикой, древними обрядами, придумывал разные дикие теории, и... вот к чему это привело.

Художник махнул рукой, вздохнул.

– Людям не стоит слишком отрываться от земного, – пробормотал Всеслав.

Но Панин его не услышал. Ему пришла в голову какая-то мысль.

– Кстати!.. – воскликнул он. – Разве Савва оставил распоряжения по поводу своих похорон?

– Насколько я знаю, нет.

– Тогда почему его хоронили рядом с Прасковьей Рогожиной? Кто мог додуматься до такого? Да и место на том кладбище стоит очень больших денег. Кто выхлопотал разрешение?

– Тот же человек, который финансировал выставку, – ответил Смирнов. – Получается, он тоже знал детскую историю Саввы?

– Получается, так! Но откуда? Я думал, Рогожин был откровенен только со мной. Он неоднократно подчеркивал это!

– Значит, не только с вами. Кто-то еще пользовался его доверием. Вам знакома фамилия Фарбин? Альберт Демидович Фарбин.

Художник из вежливости подумал.

– Нет, – сказал он, вздыхая. – Никогда не слышал. А что, этот человек имел отношение к Савве?

– Возможно. Но я пока не уверен. К его творчеству – несомненно. А вот были они лично знакомы или нет... неизвестно.

– Жаль, я даже не успел взглянуть на знаменитую нашумевшую «Нимфу», последний шедевр Рогожина, – с сожалением произнес Панин. – Чудесно, что картина нашлась! Но ее сразу же купили и забрали с выставки.

– Да, – кивнул сыщик, радуясь, что художник ушел от обсуждения «счастливой находки». Врать лишний раз не хотелось.

– Савва всегда создавал вокруг себя ореол странной, пугающей таинственности. Это продолжается и после его смерти. Разве... не подозрительно?

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая