Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/157
• Следующая

— Ох и не сладко, наверное, вам, Леонид Анисимович! — посочувствовала хозяйка.

— Как в стае волков, — осклабился Жоголь.

— Как же они вас терпят? — спросил Пётр Мартынович. — Недаром говорят: с волками жить — по-волчьи выть. А вы не желаете. Не растерзают?

— Сдюжим, — улыбнулся Леонид Анисимович.

— Когда же начнут наводить порядок в торговле, а?

— Сначала нужно вырвать всю сорную траву! — решительно сказал Леонид Анисимович. — С корнем!

— Куда уж больше. Только и читаешь в газетах: там арестовали целую группу, там посадили чуть ли не всех ответственных лиц.

Пётр Мартынович вдруг спохватился, глянув на часы:

— Как ни славно с вами сидеть, а нужно в город. Пока обойдёшь всех чиновников, соберёшь десятка полтора подписей…

— Мы тоже скоро в Москву, — сказал Жоголь. — Хотите, подбросим?

— Вот было бы здорово! — обрадовался Пётр Мартынович, и, смущённый, попросил Решилина показать свои картины.

— Ради бога, — просто ответил художник.

Гости двинулись к дому.

Глеб спросил у Вики, кто занимает спальню, где он переодевался.

— Феодот Несторович… А что?

— Словно келья отшельника. Библия…

— Его настольная книга.

— А семья у Феодота Несторовича есть?

— Нет.

— Он что, никогда не был женат?

— Когда-то в молодости был. Разошёлся. Говорит, мешало ему писать картины, полностью отдаваться живописи.

— Прямо по Толстому…

— Что ты имеешь в виду?

— Лев Николаевич где-то высказал мысль: если, мол, сильно полюбишь женщину, то не сделаешь того, что задумал в жизни.

— А сам был очень привязан к Софье Андреевне. Вон сколько детей наплодил.

— Великие люди толкают идеи, но вот всегда ли следуют им? — усмехнулся Глеб.

Ярцев оделся — появиться в плавках в мастерской посчитал кощунством — и поднялся на второй этаж. Он невольно зажмурил глаза: после полутёмной лестницы огромная, во весь этаж, комната полыхнула ярким освещением. Один скат крыши, — его не видно, когда идёшь от ворот к берегу, — был застеклён, и солнце заливало помещение. Его свет словно ещё больше раздвигал стены. Пахло свежеструганым деревом, олифой.

Решилин, Жоголь и Пётр Мартынович, стоявшие в противоположном конце у небольшого верстака, словно затерялись в этом пространстве.

Ярцев огляделся. Куда ни посмотри — везде картины.

Пересекая мастерскую, Глеб ощутил странное волнение — словно вступил в храм.

Решилин держал в руках доску для будущей картины.

— Я, видите ли, не признаю холст, — объяснил он. — Разве можно сравнить! — Художник нежно погладил обработанную золотистую поверхность, на которой были чётко видны ровные, будто под линейку, линии волокон.

— Что за дерево? — спросил Пётр Мартынович.

— Липа… Лучше всего. По ней и работали наши славные предшественники… Можно, конечно, и другое. Главное — чтоб ни единого сучка! Тогда краску не разорвёт, не раскрошит и за двести — триста лет! Даже больше.

— А какими красками пользуетесь? — продолжал расспрашивать Решилина его бывший учитель.

— Сам готовлю, — Феодот Несторович показал на длинный массивный стол, уставленный банками, бутылками, коробками, ящичками, ступами, разноцветными камешками и кусками янтаря. — По старинным рецептам.

— Где же вы их раскопали? — удивился Пётр Мартынович.

— Пришлось потрудиться… По крохам отыскивал. В древних рукописях, по монастырям ездил, храмам… Да и сам экспериментирую. — Художник улыбнулся.

— Ольга называет меня алхимиком.

Он взял банку, отвинтил крышку.

— Олифа? — вопросительно посмотрел на хозяина Пётр Мартынович, принюхиваясь к духовитому запаху.

— Да, — кивнул Решилин. — Покроешь картину — краски словно живые! А чтобы добиться идеальной прозрачности, стойкости — не один и не два дня нужно простоять на ногах. — Феодот Несторович кивнул на газовую плиту. — Масло идёт только конопляное или маковое. Но главный секрет — вот он! — Решилин поднял со стола кусочек янтаря, повертел в руках. — Тут все зависит от того, как его истолчёшь. Надобно тонко-тонко, чтобы — как пух! Потом разогреешь посильнее, пока янтарь не потечёт, — и в кипящую олифу. Такой янтарной олифой пользовались в старину в исключительных случаях — для особо чтимых, драгоценных икон.

— Господи, это же адский труд! — восхищённо и почтительно произнёс Пётр Мартынович. — Какое же надо иметь терпение?

— А вспомните, как при Рублёве готовили материал для грунта под фрески… Известь гасили сорок лет. Представляете, сорок! — поднял палец Решилин. — Оттого мы с вами и можем наслаждаться их творениями через пять веков!

— Даже больше, — решил снова продемонстрировать свою эрудицию Ярцев. — Например, в Успенском соборе Кремля, построенном ещё при Иване Калите, в тринадцатом веке…

— Простите, Глеб, тут вы не точны, — мягко возразил Феодот Несторович.

— Того храма, увы, давно не существует. Как и росписей. На этом месте теперь стоит другой, с тем же названием.

— Разве? — растерянно пробормотал Глеб. Ему хотелось сквозь землю провалиться за свою оплошность.

— Да-да, в четырнадцатом, — повторил художник. — Но вы правы, что сохранились шедевры русской иконописи ещё более раннего периода… Вот, например.

Решилин подошёл к небольшой иконе в богатом серебряном окладе, висевшей на стене. Гости — за ним.

— Георгий Победоносец, — продолжал хозяин. — Любимый русским народом святой, его защитник. Одиннадцатый век! И какое высочайшее мастерство! На таких образцах и учился Рублёв. Эта икона составила бы честь любому музею мира. Даже таким, как Британский или Лувр! Один американец, увидев у меня эту икону, с ходу предложил пятьсот тысяч…

— Долларов? — уточнил Ярцев, поражённый такой цифрой.

— Рублей. По золотому курсу. А это куда больше, — пояснил Решилин. — Но я, естественно, отказал. Американец стал набавлять цену. Пришлось сразу поставить точку: я сказал, что национальным достоянием не торгую.

Сумма особенно сильное впечатление произвела на Петра Мартыновича. Он стоял перед иконой в благоговейном молчании.

— Да, — усмехнулся Жоголь. — Сотворил-то её небось какой-нибудь бессребреник. И даже не мог, наверное, представить себе, что когда-то за неё будут давать целое состояние! Интересно, сколько за подобную икону платили в то время?

— Кто знает, — пожал плечами Решилин. — Рублевские иконы, например, шли по двести рублей. Так, во всяком случае, свидетельствует Иосиф Волоцкий

— первый на Руси собиратель икон Рублёва.

— Разница, а! — оглядел присутствующих Жоголь. — Двести рублей и пятьсот тысяч!

— Ну, двести рублей тогда тоже были внушительной суммой. — Глебу захотелось реабилитироваться. — Судя по хозяйственным и торговым документам четырнадцатого века, на них можно было купить целую деревню — с постройками, землёй, угодьями.

Подождав, пока гости вполне насладятся созерцанием иконы, Феодот Несторович, чуть улыбнувшись, произнёс:

— Ну, а теперь, Пётр Мартынович, может, перейдём к работам вашего смиренного ученика?

— Горю нетерпением, — встрепенулся тот. — Хотя насчёт смирения, вы, мягко говоря, несколько преувеличили. Эх, знали бы, сколько шишек на мою голову… — Видя, что Решилин хочет сказать что-то в оправдание, он замахал руками. — Нет-нет, я не в обиде! И вообще не люблю тихонь! В молодости все должно бурлить, переливаться через край.

У каждой картины Феодота Несторовича задерживались подолгу. Художник рассказывал их сюжет, прояснял некоторые детали.

Что поразило Ярцева — небольшие размеры картин. Он представлял себе — по немногим репродукциям в журналах — огромные полотна. Из разговора художника с Петром Мартыновичем Глеб понял, что Решилин работает в стиле древней русской иконописи и миниатюры. Да и выбор тем, персонажей тоже был ограничен этими рамками. Библейские истории, важнейшие моменты из прошлого России.

Пётр Мартынович то и дело повторял: «Изумительно! Превосходно! Потрясающе!»

Но одной картиной он был буквально сражён. Миниатюра изображала прощание двух воинов со своим погибшим в битве при Калке товарищем.

• Предыдущая
• 56/157
• Следующая