Дело Томмазо Кампанелла - Соколов Глеб Станиславович - Страница 76

• Предыдущая
• 76/143
• Следующая

– Да-да, здесь у меня Шубка. Как мне сейчас идти к нему? Я хотел ему кое-что сказать, я хотел произвести экспорт лефортовской революции в его мозг, но разве революция в лефортовских настроениях – это не полный бред? Ведь, как правильно заметила учительница, Лефортово тут совершенно ни при чем!.. Как же мне теперь идти к Шубке? Все теперь перевернулось с ног на голову. И от этого переворачивания на мозг давит ужасное давление. Мушки в глазах. Наверное, так чувствуют себя подвешенные вниз головой.

– Отдайте мне тюремный паспорт! – Господин Радио то уговаривал, то категорически требовал.

– Мне плохо, плохо… Пожалуйста, вызовите мне «скорую помощь». Иначе вы сами потом пожалеете, – вновь принялся просить Томмазо Кампанелла.

– Погодите, погодите, мы же еще не договорили. Хотите, отдайте мне этот тюремный паспорт не в Лефортово, а в каком-нибудь другом месте. В том, в котором вам бы хотелось остаться навсегда.

– Меня так тошнит, и такой туман перед глазами, что я ничего не соображаю, – Томмазо Кампанелла пошатнулся и отступил назад.

– Наверное, ведь есть место, в котором бы вам хотелось остаться навсегда? – настаивал Господин Радио.

– Я ничего не соображаю… Как мне теперь определить, что мне делать? Связь мыслей, порядок жизни нарушен во мне навсегда. Все перепуталось в моей голове. Как мне плохо! Туман, туман одолевает.

– Ну скажи, скажи, есть ли такое место? – Господин Радио тоже приходил в отчаяние. Добиться толку от Томмазо Кампанелла ему не удавалось.

– Что с чего начиналось, что чем заканчивалось, – уже не могу я сообразить про свою жизнь. Какая-то бесконечная злая путаница, – продолжал хориновский герой.

Вдалеке раздался вой милицейской сирены.

– Не-ет, ты не можешь, не можешь сейчас ничего не ответить, наш разговор не может закончиться так, впустую. Говори! Говори! – Господин Радио, – и откуда только взялось в нем столько сил? – схватил Томмазо Кампанелла и принялся трясти его за плечи. Между тем тот, еще только минуты назад агрессивно швырявший ящик в торговую палатку, кажется, как-то враз утерял все свои силы.

– Оставь меня, мне плохо. Я уже ничего не соображаю, – проговорил он, отстраняя от себя руку Господина Радио. Глаза Томмазо Кампанелла закрылись.

– Нет-нет! Я не позволю тебе уйти от разговора! – вскричал Господин Радио. – Давай договоримся по-честному, иначе я просто вытащу паспорт из твоего кармана!

– Прочь! – вскричал Томмазо Кампанелла и оттолкнул от себя Господина Радио и сразу пошатнулся. Чувствовалось, что любое движение он делает за счет самых последних запасов воли. Еще немного, они кончатся, и все – он свалится с ног, рухнет в беспамятство.

Между тем звук милицейской сирены приближался.

Оба встрепенулись и посмотрели вдоль улицы. Пока ничего не было видно, но звук сирены становился все громче и громче. В мгновение ока по стенам, по черным окнам зданий побежали, заметались оранжевые и синие блики. У двоих хо-риновцев еще оставалось несколько спасительных секунд, когда вдалеке на Авиамоторной появился длинный и красивый милицейский автомобиль, с блестевшими и переливавшимися всеми уличными фонарями сотнями никелированных колесных спиц – эдакая заграничная штуковина.

Сообразив, что еще мгновение и окажется поздно, шанса скрыться от милиции не останется никакого, оба кинулись наутек. Какое-то короткое время они бежали рядом, пересекли улицу. На их счастье как раз к перекрестку подъехало несколько грузовиков и, скорее всего, из милицейской машины не увидели две отчаянно бежавшие фигуры. Когда они оказались в спасительных дворах, Томмазо Кампанелла сразу юркнул куда-то вправо, где были заборы и контейнеры со строительным мусором, а Господин Радио, ничего не соображая от страха, побежал прямо, не выбирая дороги, и бежал так довольно долго, пока не оказался в каком-то совсем глухом месте между сплошными высокими заборами и стеной дома. Там он наконец остановился и, чувствуя, что больше сил у него нет, присел на корточки. Сердце отчаянно колотилось, он тяжело дышал, гортань пересохла и саднила. В глазах плавали какие-то синие круги. Бегать с такой скоростью и на такие расстояния ему давненько не приходилось. Между тем Господин Радио уже думал о том, что ему нужно вернуться в подворотню, располагавшуюся неподалеку от гостиницы Лефортовского рынка, чтобы забрать оттуда наверняка по-прежнему ожидавшую его группу детей.

Тем временем вышедший из красивой заграничной машины пожилой милиционер, там, у Лефортовского рынка, проговорил своему молодому напарнику:

– Ящик-кхе.. Кхе-кхе… Ящик разломали…

Тут от группки зевак, стоявших чуть поодаль, отделилась старушка. Та самая, что предлагала поймать беглеца еще когда в гостинице Лефортовского рынка была сломана дверь, за которой Рохля поведал Томмазо Кампанелла историю тюремного паспорта, а потом Томмазо Кампанелла вылез через окошко на крышу двухэтажной гостиницы. Подойдя к Кхе-Кхе старушка пропищала:

– С этими они были, с радиостанциями. Один в черном кожаном пиджаке и красной кофточке.

– Красной-кхе… кофточке? – переспросил Кхе-Кхе, что-то припоминая.

– А второй… Второго тот, что в кожаном пиджаке, называл Томмазо Кампанелла! – радостно допищала старушенция.

– А-а!.. Кхе-Кхе… Ясно! Это те самые, что в школе репетировали. Говорили мне про этого – кхе… Томмазо Кампанелла… Кхе-кхе… Это «Хорин». Самодеятельный театр. Что же они здесь ящики-то швыряли? Постой-постой, что же мне про них Рохля-то говорил? – и Кхе-Кхе вновь принялся вспоминать.

Молодой милиционер грыз семечки и с раздражением посматривал на зевак.

Итак, мы возвращаемся обратно в лефортовскую шашлычную, где мы оставили наших героев: Жору-Людоеда и его друга – заросшего волосами Жака, странного человека, который пытался одновременно есть и вещать некую историю в радиоэфир, Совиньи и Лазаря. Попадаем мы туда в тот самый момент, когда Совиньи начал говорить про то, почему он грязен…

– Да, я грязен. Грязен как черт! – опять, все с той же гордостью, твердо повторил Совиньи.

И продолжил:

– Спроси, где я сейчас провожу дни. А вернее… ночи свои!..

– Где? – тут же спросил Лазарь. – Где ты проводишь дни? Где ты ночуешь?

– Я сейчас, хоть и костюм с галстуком на мне надет, живу временно в деревне в Рязанской области у родственников. В Москве-то я жилье потерял. А для деревенской жизни костюм не очень-то подходящая одежда, потому что в момент весь его перепачкаешь. Грязна деревенская жизнь, и эта грязь липнет ко мне, как и ко всякому деревенскому жителю повсюду: в темной, несчастной и покосившейся избушке, на свалявшихся топчанах и одеялах, наброшенных на растопленную печку, липнет сразу у крыльца и потом – на заиндевелых проселках, разбитых тракторами, налетает угольной пылью с товарняков на железнодорожных станциях, липнет в поголовно пьяных и хулиганских электричках, пристает на угрюмых московских вокзалах, на станции метро «Комсомольская», где не протолкнуться от приезжих с тюками. А как следует отмыться и очиститься после такой жизни трудно: в деревне нет водопровода. И не только я один там не отмываюсь и не начищаюсь так, как вы здесь, в городе, это делаете. Уж извини, деревенскому жителю из Рязанщины трудно сиять и блестеть как английскому лорду. Так что лично я еще, считай, по деревенской-то жизни, чересчур нарядно одет – костюм ношу… Кафель, где ты мой белый и блестящий кафель? Где воды струя, чистая и горячая?.. Да, я грязен как черт. А что поделать, если приходится каждый день в Москву за столько-то верст из деревни приезжать?!

Тем временем человек, который сидел за соседним столиком и которому совершенно очевидно, до прихода в шашлычную пришлось провести достаточно много времени без еды и питья – столь жадно он только что ел! – по-прежнему пытался наладить радиосвязь, но – тщетно. Адресат на другом конце радиоканала никак не отвечал. Наконец он поставил радиостанцию возле своей тарелки, чтобы запихнуть в рот очередные куски мяса, лепешки, а еще – пару веточек зелени.

• Предыдущая
• 76/143
• Следующая