Катализ - Скаландис Ант - Страница 34

• Предыдущая
• 34/88
• Следующая

Ленка первая решилась произнести то, что еще не вполне определенно, но уже навязчиво вертелось в мыслях у нас обоих.

– Витька, он живой!

То же самое подумал я тогда, в лесу, про Апельсин, собственно, это и был Апельсин, только забравшийся в металлический корпус, спрятавшийся в удобную для восприятия оболочку. И все чудеса совершал он, мое же изобретение ограничивалось дизайном – ведь вся многокнопочная автоматика оказалась в общем почти бутафорией. В зависимости от пожеланий трудящихся Апельсин легко мог обратиться волшебной палочкой, рогом изобилия, золотой рыбкой или, наконец, просто скромным химическим реактором величиной с дом. Но он обернулся сибром.

Признаться, первым желанием, когда мы вскрыли сибр, было у меня вновь коснуться апельсиновой массы, убедиться, что она такая же теплая и упругая, и я уже протянул руку, но замер, остановленный Ленкиным шепотом: «Витька, он живой!» А если живой, имею ли я право трогать его? Я смотрел на оранжевую, ровную, чуть прозрачную поверхность и поеживался, словно по спине у меня вновь, как тогда в лесу, побежали холодные струйки. А в голове стучало еще одно внезапно вспомнившееся слово контакт. И от него бросало в озноб. Да, я, конечно, понимал, что сибры сварганил для меня некто. Но он был и пропал, этот оранжевый шарик, и я перестал о нем думать. Видимо, человеческий мозг подсознательно отбрасывает то, чего не в силах понять. А вполне земная, вполне человеческая игрушка – сибр – была куда как интереснее. И вот теперь оказалось, что сибр и Апельсин – одно и то же.

Это было открытие. И это было потрясение.

Потребовалось двадцать минут на дремучие рассуждения о кибернетике, биологии и физике с безграмотными выводами о возможной природе Апельсина, еще десять – на чисто логические выкладки по поводу вероятных последствий и, наконец, полчаса – на возвышенную дискуссию об этике контакта и моральном облике человечества, которое мы представляем, прежде чем я сказал:

– Да ну тебя, Ленка!

И взял половинку сибра руками. А дальше – лиха беда начало! – остановиться мы уже не могли. Из четвертушки оранжевую массу вытряхнуть не удалось, зато из осьмушки, в которой не было кнопок, она выскочила сама собой и довольно быстро свернулась в идеальный шарик. Свойство оранжита – так с Ленкиной легкой руки стали мы называть апельсиновую массу – образовывать фигуры с минимальной поверхностью мы обнаружили еще на четвертушке, когда острая грань начала округляться прямо на глазах. Далее выяснились следующие свойства. Оранжит, извлеченный из сибра, имел комнатную температуру. Оранжит легко резался ножом, но совершенно не поддавался ковке и не работал на растяжение, так что в результате наших опытов по механике все вокруг было усыпано рыжими шариками самых разных размеров. Оранжит оказался скучным материалом: в воде не тонул и в огне не горел, не растворялся ни в чем (кипящая щелочь, горячая «царская водка» и ацетон были ему не страшнее лимонада) и в довершение ко всему наотрез отказался проводить электрический ток, хотя, мне казалось, что мог бы, если б захотел.

За неимением электронного микроскопа, мегаатмосферного пресса и ядерного реактора опыты пришлось прекратить. И хотя мне было бы очень любопытно швырнуть оранжит в жидкий гелий, в катушку высокочастотного генератора, в жгут термоядерной плазмы или в глубокий вакуум, каким-то уголком сознания я уже догадывался, что все это будет бесполезно, даже электронный микроскоп.

Забегая вперед, но вместе с тем стараясь не влезть в дебри современной сибрологии, скажу вкратце, что оранжит оказался субстанцией, состоящей из обычных совершенно нормальных атомов углерода, водорода и кислорода, но связанных не химически.

Отсюда и вытекало полное отсутствие у него агрегатных состояний и очень малое количество определенных физических свойств. О химических же свойствах говорить просто не приходилось: оранжит не был веществом в нашем понимании. И наконец, для полноты характеристики следует сказать еще о двух свойствах – сибрологических, как их теперь называют. Оранжит, вопреки ожиданиям, без труда превращался в зеромассу и так же легко копировался.

Кажется, я все-таки залез в дебри и чувствую, что сейчас начну рассказывать о свойствах зеромассы, сибропластика, сибросплава и еще черт знает о чем. А ведь я пишу не учебник по сиброхимии – я пишу биографию катаклизма, и пора возвращаться к главному – к нашему второму открытию.

Ошалевшие от невероятного, доселе и не снившегося ни одному ученому потока новых фактов, явлений, свойств, мы вдруг осознали, что совершенно не готовы все это воспринимать, и пришли в ужас, и замерли в растерянности, словно проснулись от тяжелого сна, отдуваясь и вытирая со лба холодный пот. Это и было своего рода открытием, открытием важным и наводящим на грустные размышления.

Но размышления были прерваны, потому что случилось нечто, потрясшее нас гораздо сильнее, хотя к этому мы и должны были быть готовы.

Разрезая с помощью сибра пополам большой китайский термос, дабы посмотреть, что будет с вакуумом, я зазевался и оставил в камере указательный палец, так что вместе со всхлипнувшей половинкой дьюара в гивере появился кровоточащий обрубок.

В сущности, было очевидно, что сибр копирует все, но кусок человеческой плоти – это было как-то уж слишком. Я боялся прикоснуться к нему. Ленка же – убедиться она что ли хотела? – сунула в камеру руку чуть ли не по плечо и тем разнообразила наше людоедское пиршество. И вот когда я извлек эту руку из рукава кофточки, залив кровью себя и пол вокруг, обоих нас замутило. Но эксперимент хотелось продолжить, и мы вспомнили, что юные медики в таких случаях пьют спирт. Спирта у нас не было, не было вообще ничего спиртного, и проще всего казалось взять один из червонцев и сбегать в магазин. Но тут я увидел, что на донышке коньячного «мерзавчика», стоящего в секретере, осталось смехотворное количество желанной влаги, и мне захотелось поиграть. Я наштамповал с полсотни бутылочек, перелил все остатки в одну, и, размножив теперь уже эту, почти полную, набрал целый чайник коньяку. Не знаю, что помогло нам больше – алкоголь или все эти шалости, закончившиеся питьем из носика, но так или иначе, вид крови на отрезанных конечностях не вызывал у нас уже ничего, кроме здорового научного любопытства.

И вот, накопировав в экспериментальном угаре груду пальцев, рук, ног и начав уже хулиганить с другими частями тела, мы с Ленкой вдруг одновременно поняли, что ни у меня, ни у нее не хватит смелости залезть в сибр целиком. То есть, это мы сначала решили, что не хватит смелости, а потом до каждого из нас дошло, что совсем наоборот – хватит благоразумия не залезть. Но идея возникла, она уже жила в нас, и мы не знали, как быть. Нужно было продумать все возможные последствия: от появления в комнате какого-нибудь чудовищного зомби до перехода в пресловутый параллельный мир.

– Мне кажется, – сказала Ленка, – живого человека он не скопирует.

Получится труп.

– Не думаю, – возразил я, – ведь руки-ноги выскакивают теплыми, и кровь из них хлыщет почем зря.

– Ну, тогда не скопируем разум, и получим свою копию в виде полного кретина.

– А вдруг экспонирующее поле смертельно для мозга, и трупом станет оригинал, а копия пойдет гулять по свету?

– А может быть, два трупа?

– А вдруг никаких копий и никаких трупов, и оригинал пропадет?

– Шутишь? Куда же он денется?

– Да куда угодно! Ты понимаешь, что мы ничего не сумеем предсказать? Что могут предсказать две мышки, попавшие в цех-автомат по производству сыра?!

– А что ты на меня кричишь?

– Не знаю, – сказал я. – Я не на тебя кричу. Просто…

– Что? Испугался что ли?

– Да нет…

– Слушай! – Ленка вдруг выдала еще одну очень толковую гипотезу. – А вдруг он запрограммирован не копировать людей?

• Предыдущая
• 34/88
• Следующая