Скалолазка - Синицын Олег Геннадьевич - Страница 63
- Предыдущая
- 63/73
- Следующая
Боль в ушах постепенно слабела. Наглотавшись пыли, я надрывно кашляла. Леха, прищурившись, смотрел вверх.
– Твой друг бросил гранату на лестницу, – сказал он. – Теперь мы в могиле.
Я задрала голову. Лица Бейкера не разглядеть, но не сомневаюсь, что он улыбается своей самой гнусной улыбочкой.
– Ты хотела, чтобы я отвязался от тебя, – произнес Бейкер. – Я это сделал… Мы тут некоторое время будем копошиться, пока не отыщем летательный аппарат прелюдий… Попрошу громко не кричать, иначе закроем вас плитой и оставим без света. Так что советую умирать без стонов и проклятий. Профессор Гродин просил передать, что очень сожалеет. То же самое он говорил, стоя над трупом своего коллеги Чарльза… Ну не буду вам докучать. Всего доброго! Будьте счастливы. На том свете, разумеется.
И Бейкер исчез, как будто его и не было.
Я вскочила и бросилась к выходу. Руки по-прежнему связаны за спиной.
Тяжелые обломки каменных плит перегораживали выход надежнее, чем дверь банковского сейфа. Промежутки между ними заполняли мелкие камни и вязкий песок.
Я без сил опустилась на пол.
Вот и допрыгалась, Скалолазка!
Никогда не думала о том, как встречу смерть, но почему-то полагала, что будет тусклый свет, мягкая постель, страдальческие лица детей и внуков.
Похоже, умирать придется, лежа на жестких камнях, стуча зубами от холода и голода, разглядывая физиономию бывшего мужа.
А Бейкер и Гродин тем временем отыщут гробницу Эндельвара!
Если она вообще существует…
Минут двадцать мы с Овчинниковым сидели молча. Я прислонилась к стене возле входа, мой бывший – к противоположной. Сверху доносились шум и далекие голоса.
Первым молчание нарушил Овчинников.
– Чего он сказал? – спросил Леха.
– Кто? – не поняла я.
– Ну… твой друг, который выход завалил.
Вот это тормоз! Или он спал, пока Бейкер произносил надгробную речь?
Я решила, что Леха издевается надо мной.
– Ты что, не понял? Он оставил нас здесь подыхать!
– А-а, – кивнул Леха и, удовлетворившись ответом, замолчал.
– Это все? – спросила я.
– Ты о чем?
– Это вся твоя реакция на сообщение о том, что через пару-трое суток мы испустим последнее дыхание?
– А какой должна быть реакция?
Я растерялась:
– Ну, не знаю… Ты же мужик! Должен вскочить, заорать во все горло, колотить кулаками по стенам, грызть камни!
– Что-то не хочется… И потом трудновато колотить кулаками по стенам, когда руки связаны за спиной.
– Ты спокойно будешь умирать в этом склепе, Овчинников?
– Нет, я бы, конечно, предпочел смерть в сауне и в окружении пышных блондинок. Тощие брюнетки приелись… – Это намек на меня. – Я бы хотел, попивая коктейль и слушая дикий рок, вколоть себе смертельную дозу героина. Чтобы отойти в мир иной с кайфом.
– Чего ты мелешь? – раздраженно оборвала его я. – Ты не принимаешь наркотики. Ты даже прививок боишься!
– Я рассказываю, как хотел бы. Но раз нет блондинок и тощую брюнетку обнять не получается, тогда можно и так… От голода на холодном полу.
Я замолчала, но от философского Лехиного спокойствия гнев так и распирал меня.
Это тот самый Овчинников, совместной жизни с которым я не вынесла! Делает все, чтобы разозлить меня… Иногда я думаю, что все его попойки и ночные похождения преследовали именно эту цель. Не понимаю только смысла? И особенно не понимаю, зачем он злит меня в такой ситуации!
Не представляю, сколько времени просидела, надувшись. Может, полчаса, а может, час.
Наконец, нашла что сказать:
– Твоя мама звонила.
Леха вяло повернул ко мне голову.
– Зачем?
– Тебя спрашивала.
– И что ты ответила?
– Я в это время занята была. На небоскреб во Франкфурте карабкалась.
– По лестнице?
– Нет, по наружной стене.
– Вижу, ты неплохо развлекалась, пока я путешествовал, связанный, из одного багажника автомобиля в другой.
– Леха, может, перестанешь? Мне сейчас не до шуток!
– А мне до шуток? – серьезно ответил он. – Думаешь, я тут из удовольствия сижу?.. – Он замолчал, а затем продолжил: – Так что сказала мама? Как обычно, прополоскала тебя вместе с грязным бельем?
– Ну, ты знаешь ее… Обвинила меня во всех немыслимых бедах, свалившихся на землю русскую. А еще в том, что я развратила ее сына.
– А разве не так?
– Ты спятил, Овчинников? Я тебе бутылку в рот совала? Или по кабакам за руку водила?
– Ты пропадала на работе и в своем долбаном альпинистском кружке!
Ничего себе! Вот такие претензии можно услышать, умирая в разрушенном подвале далекого острова Крит!
– Леха, ты наслушался своей мамы! – стала я терпеливо объяснять. – Увидев меня в первый раз, она тут же вообразила, что я диссидент, который только и думает, как развалить вашу крепкую коммунистическую семью. В каждой ее фразе сквозила затаенная угроза, словно я ирод и закоренелая фашистка, скрывающая свои взгляды. И ты теперь так считаешь, подумай, вспомни меня! Мы же прожили целых четыре года!
– Слушай, Баль! – заявил Леха. – Я готовлюсь умереть, делаю все, чтобы это прошло как можно менее болезненно! А ты вдруг сообщаешь, что тебе звонила моя мама. Сама думай, о чем говоришь! Знаешь, как она расстроится, когда узнает все…
– Тихо!
Леха замолчал.
В наступившей тишине я различила доносившийся через световое окно шум. Какой-то стрекот… Где-то я уже слышала подобный…
Во Франкфурте, на небоскребе!
Вертолет!
Так и есть. Не знаю, в чьи подлые мозги – Бейкера или Гродина – пришла эта идея, но, несомненно, она удачная. Переместить статую к постаменту по воздуху. Никаких отбойных молотков и тротиловых шашек. Быстро и аккуратно!
Я позавидовала Гродину дикой завистью. Он найдет гробницу, а я так и не узнаю, что там внутри!
С Лехой мы больше не разговаривали. Ему не хотелось. Он, видите ли, готовится к смерти! Ишь, шахид какой!
Надо же! Он считает, что начал пить из-за меня. Потому что я задерживалась на работе и в альпинистском клубе. Что же ты, Овчинников, раньше этого не говорил?! Завязать бы я не завязала, конечно, но можно было придумать что-нибудь вместе. А ты молчал в тряпочку и потихоньку прикладывался к бутылке. Стеснительный какой!
Прошел еще час. Может, больше. Начала мучить жажда. От ударов Бейкера тихо ныла челюсть, к тому же, кажется, раздувшаяся.
– Что с тобой? – спросил Леха, заметив, что я открываю и закрываю рот.
– Ударилась, теперь челюсть болит. Нужно приложить что-то холодное.
– Прислонись к камням. Они холодные.
– Добрый ты!
– Какой уж есть.
Я попыталась воспользоваться советом, встала на колени и только прислонилась лицом к камням, как поток света, падающий из отверстия, резко уменьшился. Кто-то заглянул в наш уютный склеп. Милости просим! Мы с Овчинниковым рады гостям!
В проеме появилась голова Бейкера.
– Еще дышите? – спросил он.
– Волшебник из вас никакой, – откликнулась я. – Мы ведь уже распрощались!
– Закрой рот, Скалолазка.
Он бросил что-то вниз.
Я вздрогнула, подумав, что на этот раз Бейкер швырнул гранату прямо нам под ноги. Даже Леха-шахид дернулся. Но через секунду мы увидели, что Бейкер отправил вниз нечто более крупное, чем осколочная граната.
Расправившись до пола, повисла веревочная лестница. Нижние деревянные ступеньки стукнулись о камни. Лопоухий американец проворно спустился вниз, подошел ко мне.
Достал что-то из кармана. В руке сверкнуло лезвие ножа.
Холодный блеск стали заставил меня напрячься.
Бейкер быстро наклонился и разрезал мои веревки.
– Забирайся, – велел он, направив на меня нож. Я выглянула на лестницу.
– А если я откажусь?
– Не откажешься.
Он прав. Я спросила только из вредности. Подошла, взялась за веревки и посмотрела в промежуток между ступеньками на Овчинникова.
– Иди, Алена, – сказал он по-русски, чтобы не понял Бейкер. – Может, тебе удастся спастись.
- Предыдущая
- 63/73
- Следующая
