Ожидающий на Перекрестках - Олди Генри Лайон - Страница 12

Человек примеряет чужое имя.

Имя. Махиша. Предстоятель Инара-Громовержца.

Человек вглядывается в чужое прошлое. Примеряя предложенную жизнь.

Они стояли рядом. Почти рядом. Они были невероятно, невозможно похожи друг на друга.

Дряхлый волхв Хаом, взметнувший к провисающему небу обглоданные временем руки, руки аскета и провидца, и Грозовое дерево, Древо-у-алтаря, с его черными, навеки обугленными ветвями, покрытыми крикливой листвой воронья, и лишь сучья, сучья…

Эх, жизнь, сучья жизнь! Ударит, опалит… Стократ благородней тот, кто не скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!.."

Они стояли рядом. Они ждали. Ждали того ослепительного мгновения, когда набрякшая холстина небес прорвется водой и огнем.

Приехавший на рассвете князь – Ликский Великий князь, молодо-зелено, а взгляд властный, с рысьим прищуром, с холодным азартом – лениво сидел на пригорке и вполглаза поглядывал на волхва и его мертвое дерево. Князь тоже ждал. Он хорошо умел ждать, и трупы нетерпеливых братьев ступеньками ложились к престолу Большого Лика; братьев, так и не научившихся ждать, а теперь – поздно.

Учиться надо вовремя.

Все надо делать вовремя. Время камни разбрасывать и время собирать, как любил говаривать покойный наставник при дворе, удавленный за неучтивость. Разбрасывать так, чтоб падали, куда положено и на кого положено (князь вспомнил свой полк легких пращников и довольно пожевал губами), и собирать тоже надо с умом. Без ума собрал, свалил в кучу – холм получился, а кому тот холм нужен? Разве что на могилу, для вечной памяти, и то…

А попадется толковый каменщик – и лягут камни в основу столичного храма Инара-Громовержца; поклонятся людишки грозному князю неба, глядишь – и ему, земному князю, охотней кланяться станут.

Хорошая вещь – вера. Полезная, дорогостоящая… сколько запросит Хаом за слово о храме? Не базар здесь, не поторгуешься…

"Вера… – думал молодой послушник Махиша, разглядывая своего знатного ровесника. – Ишь, словно купец: весы вынул и прикидывает, сколько барыша достанется… Шалишь, князюшка, с огнем играешь! Будет барыш, да не тебе…"

Послушник хмуро глядел, как напускное безразличие застывает на лице гостя равнодушно-приветливой маской династии, пережившей и вой степняков, и каменные ножи староверов, и многое другое… ох, многое, бессчетное, гулевое; веками выдержанное, отстоянное!..

А плащ княжеский; алое, золотом шитое корзно волочилось по грешной земле, в пыли – пойдет дождь, и пыль станет грязью, а плащ станет неотличим от дерюжной накидки послушника Махиши…

Где князь, где холоп? Не запутаться бы, не ошибиться…

Именно эта мысль – глупая, пустая, ядовитая – занозой сидела в мозгу ученика несговорчивого волхва Хаома; сидела и упорно не хотела вылезать.

Махиша глядел на князя и вспоминал изнурительные часы медитаций под Грозовым деревом, когда он из последних сил прорывался внутренним взором к тайному Алтарю Инара-Грозовика, вне дорог человеческих, вне реальности и понимания – где сливаются воедино все алтари в храмах и капищах, где вера людская становится бытием, как весенние ручьи, ручейки и просто талые струйки сливаются в страшную, упругую стихию взбунтовавшегося половодья…

Ах, вера, вера, вера людская! Кто тебя хоть раз вкусил… жрецы, маги, шаманы, ясновидцы, пророки – Предстоятели!

Трижды видел он – словно в бреду – тот Алтарь, и косматое, гневно-смеющееся лицо над ним; и оба первых раза это было знакомое лицо волхва Хаома, а в третий… Махишу вновь сотряс озноб лихорадочного возбуждения – он вспомнил!

Вспомнил невероятное чувство всесилия, вспыхнувшее в нем в тот сладостный миг.

Он видел свое лицо.

Махиша, скрестив ноги, сидел под Грозовым Древом, и лопались нити между его сущностью и существованием; закрытые глаза послушника видели Всеобщий Алтарь, над которым хохотало лицо нового Махиши в обрамлении беснующихся молний… Тогда он впервые понял – глядя одновременно снизу вверх и сверху вниз – понял две истины.

Нет, не две – три.

Он понял, что богов – нет. Нет Стоящих над миром – но есть Предстоящие. Молчащие в тени. Те, кого ждут князья.

И эта истина, в ее бесстыдной наготе, заставила его покачнуться.

И еще он понял, что время волхва Хаома прошло. Насовсем. Новое нынче время. Предстоящее. Его время, Махиши – сегодняшнего Предстоятеля Инара-Громовержца.

И эта истина вновь позволила ощутить опору и устойчивость.

А потом он понял, что наставник сам назначил день откровения, сам выбрал время дара и час ухода – и последняя истина обожгла предчувствием грядущего.

– …Ты что, парень, умом тронулся?! Или оглох не вовремя? Доколе мне ждать, идол?!

Махиша не ответил. Он неотрывно смотрел на Грозовое дерево и высохшего человека рядом с ним; он даже не расслышал окрика раздраженного князя. Он слышал совсем другое.

То, о чем молчал сейчас волхв Хаом – на пороге между прошлой силой и будущим бессилием.

И Махиша, повинуясь невысказанному приказу учителя, шагнул вперед и встал на пороге между прошлым бессилием и подступающей силой.

И снова увидел Всеобщий Алтарь. И улыбнулся, вскидывая мощные, бугристые руки знакомым жестом. Жестом, которого раньше не позволял себе в самых затаенных мечтах.

Князь с удивлением покосился на юродствующего бездельника, хотел было что-то сказать, осекся – и задохнулся от жара опалившей его лицо вспышки.

…Они стояли рядом. И вспыхнули они одновременно – когда два огненных бича вырвались из беременных грозою туч и опоясали уходящих в Ничто.

Старое Грозовое дерево и старого волхва Хаома.

Ликский властитель вскочил, потрясенно протирая глаза и пытаясь сквозь выступившие слезы разглядеть чадящие, багровые факелы – один большой, другой – поменьше; и крупные капли обрушились на его плечи, укрытые алым шелком; и гром, хрипло-шершавый гром, и слипшиеся волосы на лбу, и недвижный, страшный послушник рядом…

Началась гроза. И Громовой Инар гнал свою бронзовую колесницу, с грохотом подскакивающую на выбоинах неба.

Началась гроза. И закончилось время волхва Хаома. Ученик помог учителю уйти, уйти гордо и честно, и в час ухода они стали вровень.

Хорошо уходил волхв… ай, хорошо… Махиша отвернулся и вытер мокрое лицо. Зря, конечно, все равно дождь…

И повернулся к человеку в алом плаще.

– Возвращайся в Лик. Велишь закладывать храм. Народу скажешь – Инар согласен. Обо мне молчи. Сам объявлюсь, когда надо будет. Станут спрашивать – запомни: Хаом ушел в грозу. Навсегда. Понял?

– Понял, Пастырь…

Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки сверстника, неожиданно состарившегося на века, тысячелетия – за короткий миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту еще оставался сладковато-терпкий привкус…

Вкус чужой веры.