Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/96
• Следующая

– Морозов слушает.

Сквозь решетку мембраны рвался наружу строгий начальственный голос. Он перекрывал далекий гул и странные шорохи. Трубка, сообразив, кто на каком конце провода старше, попыталась вывернуться из ладони гиганта, назвавшегося Морозовым.

Мужчина усадил Енисеева на стул возле самой двери, неслышно вышел. Енисеев вздрагивал, пугливо поглядывал то на Морозова, явно здесь главного, то на третьего, не представляя, что у него может быть с ними общего.

Этот третий не пошевелил и бровью, но Енисеев ощутил его цепкий взгляд, словно тот примеривался, куда его садануть боевым приемом. Весь из мышц, широченный в плечах, грудь вздувается от мускулов, широкие ладони мирно лежат на коленях, но, когда Енисеев представил, какого размера будут кулаки, когда этот атлет сожмет пальцы, по спине пробежали мурашки.

Наконец Морозов сказал что-то вроде «слушаюсь», опустил трубку с таким усилием, словно разрубленную вдоль оси непомерно тяжелую гантель. Его лицо разом пожелтело, глаза втянулись под укрытие по-неандертальски толстых надбровных дуг. Под пещерами глаз повисли многоярусные карнизы. Голос его прозвучал искаженно, с помехами, словно шел с другого конца Галактики:

– Контрольные сроки прошли… Испытатель не вернулся.

Старый могучий дуб, он привык выстаивать под бурями, грозами, выдерживал удары молний, под защитой ветвей вырастил молодняк, но, как ясно видел Енисеев, силы уже не те, а молнии бьют и бьют! Как всегда, по самому высокому дереву.

Атлет, изображавший фараона на троне, шевельнулся с таким видимым усилием, что Енисеев почти услышал скрип тугой мускулатуры. Прозвучал хрипловато-мужественный голос, сильный, как зов боевой трубы перед рыцарским турниром:

– Аверьян Аверьянович… Если этот… ну, коллега… готов, нам бы поспешить! Вдруг Сашка где-нибудь лежит, истекая кровью?

Енисеев стиснул ладони, нервно переплетя длинные тонкие пальцы. Это он-то коллега этому кинг-конгу! Со стороны казалось, что он зажал в руках выловленную в подземных пещерах большую сороконожку. Летом как-то не до модного загара, работы невпроворот, остался болезненно-белым, с той синевой, какую отыщешь разве что у забитых скороспелых кур в отсталых хозяйствах. Рядом с выкованными из темной меди Морозовым и этим незнакомцем, который «коллега», вообще не по себе. По ним стукни молотком – пойдет медный звон, как в Новгороде перед вечем. По какому месту ни стукни. Особенно, наверное, хороший чистый звон, если грохнуть кувалдой в лоб.

– Я… – сказал Енисеев торопливо, – я готов. Если надо для спасения… человека… Словом, располагайте… да-да, я к вашим услугам.

Чуть было не сказал «услугам-с», сам себя возненавидел за такую почтительность, лакейство, но ничего не мог поделать: хоть и презирает этих существ из одних мускулов, но почему-то трусит.

Морозов с сомнением побарабанил толстыми твердыми пальцами каратеки по бумагам. Сбоку последняя модель «Эльбруса-4», накрученная и навороченная, с расширениями и прибамбасами, однако Морозов, как уже понял Енисеев, больше доверял простой белой бумаге из целлюлозы.

Енисеев скосил глаза и увидел собственную фамилию. Судя по распечатанному вороху справок, о нем собрали данные, начиная с внутриутробного поведения, проверили и перепроверили здоровье, допуски, ай-кью, научные работы, пребывание за границей, награждения и поощрения, переписку с иностранными гражданами, уживаемость в коллективах и всякие там связи и связики…

– Рискнем, – решил наконец Морозов, словно убеждая самого себя. – Вы знаток в нужной области, чего не скажешь о наших дуболомах. С вами пойдет один из наших. Опыта ему не занимать, бывал на коне, бывал и под конем…

Атлет привстал, коротко наклонил стриженую голову. Это были одни каменные мышцы, развитые греблей, теннисом, плаванием, боксом, штангой, карате, джиу-джитсу и бог знает чем еще, нелепым в мире компьютеров и автоматов Калашникова.

– Дмитрий Анатольевич Алексеевский, – отрекомендовался он сильным, звучным голосом, и Енисеев тут же почему-то представил, как этот Алексеевский прыгает с военного самолета, стреляет прямо в полете, кого-то давит, душит, разбрасывает гранаты… – В нашем случае – Дмитрий. А вы – Енисеев? Хорошо.

Морозов вырос над столом, не меняя выражения лица, словно его подняло домкратом. Он выглядел потяжелее Алексеевского, но под наросшим за годы администрирования слоем жирка и дурного мяса Енисеев видел все те же каменные мышцы, развитые боксом, штангой…

Его передернуло, противно, чем больше мышц – тем ума меньше. И вообще придется оправдываться, если кто-то из знакомых увидит его с таким рядом.

– Товарищ Морозов, – сказал он, – только одно условие.

Морозов поморщился, тяжелые брови сдвинулись с такой грозной мощью, что Енисеев ожидал удар грома, словно при столкновении двух скал. Запавшие глаза свернули, как боевые лазеры.

– Что еще?

– Если дело касается моей области… – сказал Енисеев торопливо, – то я действую самостоятельно. Или я никуда не пойду.

– Ваш ректор обещал помощь, – напомнил Морозов.

Глаза его были непроницаемы, но Енисеев сразу понял, что эти люди содержат весь их институт, финансируют разработки и что ректор сделает то, что они скажут.

– Я лучше уволюсь, – огрызнулся он и в самом деле ощутил, что может уволиться, хотя не представляет, куда пойдет со своей редчайшей профессией. – Я уже… уже натерпелся с вашим администрированием науки!..

Он сам чувствовал, что голос звучит жалко, не голос, а комариный писк. А Морозов сразу посерьезнел:

– Это не ваша лаборатория с подопытными червячками! Дело очень серьезное… и даже опасное.

– Я знаю все опасности в области мирмекологии, – огрызнулся он.

– Полностью ли?

– Для меня достаточно.

– Вы не представляете всей картины…

– Я специалист, – напомнил Енисеев нервно, – профессионал. Я совершенно не разбираюсь в ваших погонах, зато свою работу знаю. Или хотя бы представляю. Условимся: здесь я подчиняюсь вашим сержантам, а там они мне.

– Вы плохо представляете нашу работу, – ответил Морозов мрачно. – Уверяю вас, сержантами и за версту не пахнет. Даже у шофера звание повыше майора. Впрочем, у меня просто нет выбора.

– Это не давление, – пробормотал Енисеев. – Простите, но… Когда надо будет спрашивать, с какой стороны стреляет пистолет, я обращусь к вашим людям.

– Я принимаю ваши условия… – ответил Морозов невесело. – Этого вы хотите?

– Да.

– Добро. Вы не служили? Небось отмазались от службы? Так что не знаете, что это такое – ответственность за других. Ладно, как я уже сказал: там командование берете на себя!

Алексеевский четко повернулся к Енисееву, выпятил грудь, щелкнул каблуками. Видимо, тем самым давал понять, что в армии он привык к любой дурости, на то и армия, так что готов подчиняться даже штатскому. Енисеева передернуло.

Голос Морозова был серым от усталости, даже подернутым пеплом:

– С меня голову сорвут за своеволие, но согласовывать некогда. Действуйте! И поторопитесь.

Енисеев на миг задержался у выхода.

– Вопрос моего… моей… командировки… уладите сами?

Морозов брезгливо поморщился, Енисеев понял, что ничего согласовывать не будут, а просто позвонят… это называется звонок сверху, и ему предоставят зеленый свет.

– Да-да, конечно, – отрывисто бросил Морозов.

Алексеевский уже сорвался с места. В два прыжка миновал коридор и, не обращая внимания на тихоходный лифт, промчался по винтовой лестнице, похожей на стальной смерч, ввинчивающийся штопором в вестибюль.

Енисеев все еще топтался на пороге. Показалось, что Морозов несколько недооценивает их директора института, который тоже недавно снял мундир полковника.

– Пожалуйста, а то у нас в последнее время строгости…

– Уладим! – раздраженно бросил Морозов.

• Предыдущая
• 2/96
• Следующая