Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/80
• Следующая

Они свернули за угол, направились к дому, отступившему за палисадник.

У калитки остановились.

– Спасибо за то, что проводили, Иван Александрович, – сказала Вероника Николаевна, забирая портфель. – К себе не приглашаю: Сергей мой немного простужен, хандрит…

Они попрощались, и он пошел к остановке.

Сделав десяток-другой шагов, Иван остановился, оглянулся: Вероника Николаевна, стоя у крыльца, старательно счищала веником снег с обуви. В освещенном окне одноэтажного дома мелькнуло лицо пожилой женщины.

Всю обратную дорогу Талызин ругал себя за нерешительность. Даже не выяснил, кто такой Сергей – сын, брат?.. Или муж?.. А она произнесла «Сергей» так, словно Талызин знает весь состав ее семьи.

Каждый телефонный звонок Талызина вызывал в душе Андрея Федоровича тревожное чувство. Но ведь не скажешь же ему, в самом деле: не звони, мол, мне. Сказать такое – значило бы потерять, черт возьми, всякое уважение к себе!

И он, беседуя с Иваном, обменивался с ним ничего не значащими фразами, спрашивал о здоровье, как подвигается учеба в институте и на курсах, не надумал ли жениться – давно пора, и тому подобное. Хорошо еще, Талызин не имел привычки называться по телефону, хотя, в сущности, это мало что меняло.

Из памяти Андрея Федоровича, не выходил последний разговор с наркомом внутренних дел. Он встретился с Берией в комнате президиума, в перерыве совещания.

– Давно не вижу тебя, Андрей Федорович, – произнес нарком. – В подполье, что ли, ушел?

– Работы много.

– Работы всегда много. – покачал головой Берия. – Это не оправдание.

– Разве мне пора оправдываться?

– Шутка, – сказал Берия без тени улыбки. – А вообще-то, у меня к тебе несколько вопросов накопилось, по твоему ведомству. – Берия взял его под локоть и отвел в сторонку.

– Я слушаю.

– Пора бы нам заслушать твой отчет. Ко мне просачивается информация, что либеральничаешь ты там у себя, в Управлении. – Берия искоса бросил на него взгляд и продолжал: – Не собираюсь посягать на твою самостоятельность, но, с другой стороны, мы с тобой делаем одно, общее дело. Кое-где поговаривают, война, мол, кончилась, можно отпустить гайки. Пусть народ вздохнет немного. Так?

– Так.

– Нет, не так! – повысил голос Берия. – Эти слухи распускают враждебные элементы, и мы искореним их, пусть никто в этом не сомневается! Кто не слеп, тот видит, что из горнила войны наш народ вышел более монолитным, чем прежде. Но для этого пришлось крепко потрудиться. И, между прочим, кое-кому не мешает напомнить, что враг не дремлет, он только обличье поменял. Так что демобилизовываться мы не имеем права. Наоборот, жесткость нужна. Жесткость! – повторил Берия понравившееся ему словцо.

Нарком налил себе нарзана, сделал глоток и продолжал, снова взяв собеседника за локоть.

– Мы ни на минуту не должны забывать тезис вождя: по мере продвижения нашей страны к социализму происходит обострение классовой борьбы. Надеюсь, ты в своей практике не забываешь об этом?

– Как я могу забыть об этом, Лаврентий Павлович, – пожал плечами Воронин, почувствовавший в словах наркома скрытую угрозу.

– Я у тебя, кстати, еще в прошлый раз хотел спросить, Андрей Федорович: возвратился тот человек?

– Который? – переспросил начальник Управления, чтобы выиграть время. («Ох, неспроста присосался он к Талызину…»)

– Ну, которого вы внедряли в немецкий концлагерь для военнопленных, – раздраженно пояснил Берия.

– Запамятовал, – сказал Андрей Федорович.

– Ну и память, – покачал головой Берия. – С такой памятью тебя впору на лечение определить. А как, говоришь, его фамилия?

– Вернусь в Управление, подниму его дело, – пробормотал Андрей Федорович.

– Уж подними, сделай милость. – Берия поправил пенсне. – Плох тот начальник, который не знает свои кадры, – добавил он. В этот момент, к счастью, кто-то отвлек внимание Берии. Он отпустил локоть собеседника и отошел от него.

«Берия все больше забирает власть, – с беспокойством думал Андрей Федорович, сидя в машине рядом с шофером. Эмка, миновав Спасские ворота, выехала на Красную площадь. Сквозь запотевшее стекло виделись редкие фигуры прохожих. – Хозяин ему, похоже, во всем потакает…»

– Домой, Андрей Федорович? – спросил шофер, выруливая на улицу.

– В Управление заскочим. – Голос полковника Воронина звучал озабоченно.

Шофер глянул на него: давно уже лицо начальника не выглядело таким хмурым.

«Вмешивается не в свои дела, как будто так и надо, – продолжал размышлять Андрей Федорович. – Загоняет в лагеря возвращающихся разведчиков, и никакие прошлые заслуги не принимаются в расчет. Но так или иначе, нужно действовать. Что-то придумать, чтобы спасать Талызина… Ничего, авось бог не выдаст, свинья не съест».

Андрей Федорович опустил боковое стекло кабины и подставил руку под мелко сеющийся дождь.

На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если пробиться на прием к Сталину и объяснить ему ситуацию? Может, и впрямь он многого не знает?! Но нет, едва ли такое возможно… Нужно трезво все взвесить и самому попытаться спасти Талызина. Припомнилась фраза Берии: «Человек, побывавший в руках у немцев, является потенциальным шпионом и диверсантом. Это аксиома».

Машина мчалась, разбрызгивая маслянисто поблескивающие лужи. Шофер лихо осадил ее у знакомого старинного особняка, освещенного двумя фонарями.

Экзаменационную сессию Талызин сдал удачно – по крайней мере, без «хвостов», хотя по геофизике он и висел на волоске.

Их группа решила отметить окончание сессии и начало зимних каникул. Собрались в кафе, наискосок от института. Было шумно, весело, пельмени исходили паром, пиво лилось рекой. Ну, если не рекой, то, по крайней мере, ручьем…

Компания поначалу чинно разместилась за разными столиками, затем было решено объединиться, сдвинув столы. Талызин, не успевший сесть, в некоторой растерянности огляделся: все места близ него оказались заняты.

– Сюда, Иван! – услышал он сквозь шум и гам. Талызин повернул голову: ему призывно махала рукой Ляля, сокурсница, с некоторых пор кидавшая на Ивана неравнодушные взгляды.

– Есть плацкартное место! – перехватив его взгляд, Ляля похлопала по стоящему рядом стулу.

– Что, детинушка, невесел? – спросила Ляля, лукаво улыбаясь.

– Что головушку повесил? – подхватила ее смешливая соседка и прыснула.

Незаметно за столом разговор перешел на серьезную тему: по какому пути пойдет страна, которая совсем недавно победила в страшнейшей из войн. Подавляющее большинство сходилось на том, что самое трудное позади, и светлое будущее не за горами.

– …Так давайте выпьем за великого Сталина – вдохновителя и организатора всех наших побед! – с энтузиазмом провозгласил тост комсорг курса, рыжий долговязый парень, к которому Талызин с первого дня занятий почувствовал безотчетную антипатию, хотя тот вроде всегда произносил верные слова. Впрочем, антипатия, кажется, была взаимной.

Все шумно поднялись с мест, чокнулись пенящимися кружками.

Наблюдательный Иван успел заметить, как сидящий напротив него Володя-Молчун, вечно хмурый молодой человек примерно одного с Талызиным возраста, поставил на стол свою кружку, только поднеся ее ко рту, но не пригубив.

Иван знал, что родители Володи были репрессированы в 1937 году. Отец, ведущий инженер одного из оборонных заводов, обвинялся в том, что хотел организовать покушение на Сталина. А спустя четыре дня забрали и мать. Когда началась война, отца Володи выпустили, и он налаживал производство взрывчатой смеси для борьбы с фашистскими танками. Потом отец Владимира добился, чтобы его, несмотря на больное сердце, приняли в ополчение, и уже глубокой осенью сорок первого погиб под Москвой.

Мать из лагерей так и не вернулась.

Каким-то образом сын получил от нее несколько писем с далекой, почти мифической Колымы, о чем он под большим секретом рассказал Талызину, когда они поближе познакомились. Посвящать в детали Ивана он не стал, однако и услышанное ошеломило Талызина настолько, что он не знал: верить или не верить?.. «Я твердо знаю одно, – шептал ему Володя, горячечно блестя глазами, – мой отец не мог быть врагом народа. И мать тоже».

• Предыдущая
• 29/80
• Следующая