Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 62

• Предыдущая
• 62/85
• Следующая

Трибуны надвигаются медленной лавиной.

Мы подходим к своему рубежу.

– Ротааа…

Вот когда начинается настоящий строевой шаг. Ногу выше! Удар сильнее! От такого шага рушатся мосты. Когда-нибудь какая-то великая рота пройдет так, что рухнут окружающие площадь здания. Рота этого даже не заметит.

– На ру… ку!

Раз – левая рука, поддерживавшая винтовку на плече, рывком распрямляется, опускаясь вместе с оружием вниз, правая перехватывает шейку приклада. Два – правая рука бросает потерявшую вес винтовку вперед и вправо, но левая подоспела раньше, и цевье с маху ударяется о подставленную ладонь. Брякают ослабленные шомпола, железный звук на мгновение перекрывает голос оркестра, теперь уже отчетливый до последней ноты, до последней, самой тихой трубы. И вот коробка ощетинилась штыками. Как фаланга Александра Македонского. Так шли в свое время в психические атаки. Не только для устрашения обороняющихся, не только чтобы подавить, парализовать их волю. Но и затем, чтобы снять всякий страх, неуверенность, сомнение у самих атакующих. Строй гипнотизирует, и никакому сомнению не пробиться сквозь частую решетку ритма, никакой страх не может повлиять на сознание, потому что сознания нет сейчас, нет больше маленькой, своей, индивидуальной воли, есть только одна общая воля ста человек, самозабвенно рубящих шаг, выставив перед собой вороненые штыки. Мы более не подвластны ничему, кроме команды, зато команда теперь – абсолют, она выше сомнений, выше критики и может сделать с нами все, что угодно. Услышь мы сейчас: «Рота, в атаку бегом – марш!» – и мы бросимся в атаку, не спрашивая ни о чем. – Равнение на-право!

Все, кроме правофланговых каждой шеренги, единым движением поворачиваем головы направо. Справа – те, кто принимает парад, кто любуется им – и нами, – для кого мы хотим пройти как можно лучше. Равнение направо, в их сторону – это приветствие, знак воинской вежливости. Но мы не смотрим на тех, кто стоит на трибуне, кто, подняв руку к козырьку, отдает нам честь, мы не видим, как маршал бессознательно разрубает воздух кулаком, как бы вколачивая в площадь каждый наш шаг; он сам не замечает этого, он и сам солдат, и душа его так же подвластна большим барабанам. Может быть, он сейчас жалеет, что должен смотреть на нас сверху, и не дано ему больше пройти вот так же, как идем сейчас мы, пройти бездумным и молодым… Мы не смотрим на него: каждый из нас должен в этот миг видеть грудь четвертого человека справа в своей шеренге – и ничего больше. Блестят на солнце взятые подвысь офицерские клинки, где-то впереди колышется знамя, то самое, у которого всегда – пост номер один по расписанию караулов, и часовой стоит только по стойке «смирно» на виду у всего полка. Сколько можно идти так? Час? День? Если не будет команды, мы будем идти так без конца, пока не упадем, отдав последнюю каплю сил. Но это не важно. Важно – пройти.

Нам что-то кричат с трибун. Хорошо идем, вот что нам кричат! И нам тоже хочется кричать «ура» и, кажется, никогда в жизни не было большей радости: прошли хорошо! Хорошо прошли!

А трибуны уже остались позади, и другие роты сейчас рубят мимо них строевым. Нам уже командуют «на плечо». Меняем шаг на походный. Хорошо, что все кончилось, и немного жалко. Теперь можно вытереть пот. Перевести дыхание. Мы дышали, когда шли? Право, не знаю, кажется, да. А может, и не дышали. Это тоже не важно. Медленно, как на проявляемой пленке, начинает проступать окружающий нас мир. Оказывается, город все на том же месте. Улицы. Праздничные флаги и праздничные платья. Мы шагаем с блаженным сознанием: хорошо поработали, упрекнуть нас не в чем. Главное – позади, впереди – приятное. Сейчас военные грузовики доставят.нас в расположение. Переоденемся, вычистим оружие: праздник или не праздник, а оружие должно быть чистым и смазанным. «Оружие любит ласку, чистку и смазку», написано в нашем ружпарке. Потом будет парадный обед: на второе – свинина с макаронами, да еще и сладкое, которым вообще-то пехоту в те времена не баловали… Затем, испросив разрешение, солдаты разойдутся по соседним ротам и батальонам – навестить земляков, а другие будут принимать земляков здесь. Украинцы соберутся вчетвером или впятером, а то и больше, и заспивают. В другом месте будут петь грузины. Увольнений в город сегодня, кажется, не будет: начальство знает, что береженого бог бережет. А может, и будут. Но если и не пустят – переживем. Мы прошли. Парад позади. Все.

…Кажется, я на кого-то налетел, механически извинился, и только потом опомнился. Собственно, куда это я, не рядовой, а подполковник Акимов, разогнался? Воспоминания о парадах заставили меня шагать, словно я и впрямь в строю, а строю все обязаны уступать дорогу, даже транспорт. Но спешить мне некуда. Химики – вот они, рядом…

Химики меня не разочаровали и не обнадежили. Они популярно растолковали мне, что если есть подозрения, что в баллонах содержатся отравляющие вещества, то самым лучшим было бы – баллоны эти не взрывать, а осторожно изъять оттуда и предоставить в их, химиков, распоряжение, а уж там они как-нибудь разберутся. Если же избежать взрыва окажется невозможным, то надо заблаговременно приготовить все мыслимые средства для дегазации, и они, химики, это сделают, если получат соответственное распоряжение. Вообще такой объем газа, сказали они, может быть, никакой особенной опасности и не представляет, но может и представлять очень большую опасность, в зависимости от того, какое же ОВ в них содержится. Я совершенно серьезно пообещал им сообщить об этом, как только это станет нам известно. Относительно же дегазации заверил их, что соответствующее распоряжение они неизбежно получат, и будет хорошо, если они станут готовиться к его выполнению сейчас же. На это они мне заявили, что все средства химзащиты у них постоянно находятся в полной готовности, и мы расстались, как говорится, ко взаимному удовлетворению.

Я думал, что с бактериологами будет сложнее, потому что институт был глубоко гражданским, это чувствовалось сразу, стоило лишь взглянуть на его сотрудников, особенно молодых. Однако там заинтересовались нашими материалами больше, чем химики – может быть потому, что бактериологам мы ничего не могли приказать, их можно было лишь попросить. Научный сотрудник, к которому меня направили, длинный, тощий и бородатый парень, видимо, торопился и сразу же перешел к делу.

• Предыдущая
• 62/85
• Следующая