Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/85
• Следующая

– Здравствуйте, – сказал я, чтобы поправить впечатление. – Здесь вы одни? Надеюсь, у вас все хорошо?

Не знаю, зачем я сказал это. Наверное просто потому, что я сам был один, и чувствовал себя от этого нехорошо, и таким способом решил выразить ему сочувствие, потому что, наверное, и ему в одиночестве было не по себе; должно было быть, по моим соображениям. Он кивнул.

– Да, – сказал он без всякого видимого неудовольствия, не задетый, кажется, моим вторжением в его дела. – Просто желания людей, даже близких, не всегда совпадают. А бороться с желаниями нужно лишь при крайней необходимости.

– Вы очень спокойны, – против воли в моих словах прозвучал упрек.

– Я верю, – сказал он. – Даже не доверяю, а именно верю. Я редко позволяю себе подозревать кого-то в неискренности. А близких людей – тем более.

– И все же, – мне почему-то хотелось задеть его побольнее, пробиться сквозь невозмутимость, спокойствие его почему-то казалось мне чуть ли не оскорбительным, – и все же, она сейчас, я думаю, не одна.

– Да, – подтвердил он без особого волнения.

– А вы одни.

– Я не против, – сказал он задумчиво. – Почему я должен возражать?

– Да потому хотя бы, что одному быть скучно.

Мне не надо было объяснять, что такое одиночество, я привык к нему и нередко находил в нем успокоение, убежище от излишних волнений. Но сейчас мне казалось, что быть одному – зло. Что это плохо. Унизительно.

– Нет… Скучно мне не бывает. Я могу тосковать, но скучать давно отвык. А кроме того… одиночество становится для нас наиболее естественным состоянием.

– Для кого – нас? – спросил я, решив, что он имеет в виду людей нашего возраста.

– Для цивилизации. Нашей цивилизации, западной.

– Простите, – сказал я, – это мне не совсем понятно. Нашей цивилизации – или западной? Тут он улыбнулся.

– Наша и есть западная. Не пугайтесь слов. Я сейчас говорю не о политическом устройстве. Но ведь независимо от формы собственности на средства производства и от способа распределения благ, цивилизация остается одной и той же. И там, и здесь она основана на развитии техники, на машинном производстве; и они, и мы качаем ту же нефть и используем ее одними и теми же способами, добываем те же руды, выплавляем те же металлы и делаем из них примерно одно и то же – что-то хуже, что-то лучше, но это уже детали, И как оборотная сторона – и там, и здесь люди пьют водку или какой-то ее эквивалент, и проводят свободное время у телевизоров.

– Ну, вот мы с вами не пьем, – сказал я, усмехнувшись, – и не смотрим телевизор. Мы беседуем.

– И сколько раз в неделю это у вас получается? – спросил он. – Если хоть раз в две недели – можете считать себя почти счастливым человеком. Мне, например, это не удается, потому что не назовешь ведь беседой разговоры по поводу опять-таки какой-то телевизионной программы.

– Зависит от того, что показывают, – не согласился я. – Что – у нас, и что – там.

– Вы считаете это главным? Я – нет. Различия в политическом устройстве носят ведь, как мы с вами убеждены, временный характер. Но пытались ли вы когда-нибудь в мыслях перейти этот рубеж и пойти дальше?

Я пытался. В свое время я серьезно задумывался над судьбами армии в те, наверное, еще не столь, близкие времена, когда в мира не останется классового антагонизма. Нужда в армии отпадет, думал я, и это с одной стороны хорошо: высвободится множество людей, громадные средства, которые расходует на наше содержание государство, можно будет направить их на решение иных, тоже достаточно важных задач. Но с другой стороны – что будем делать тогда мы? Пусть не я конкретно, мое поколение вряд ли доживет до этого, но люди такие, как мы, считающие армейский образ жизни единственно естественным и приемлемым для себя? И еще: исчезнет ли армия бесследно, или что-то из своего, веками выработанного уклада, рационального и целесообразного, с его внешней регламентацией и внутренней простотой, – она передаст обществу, чтобы жизнь всего общества стала регламентированнее и проще? Откровенно говоря, мне очень хотелось, чтобы произошло именно так. У людей, думал я, есть ограниченное количество основных, типовых характеров. В зависимости от эпохи на гребне волны оказывается то один, то другой – то конкистадор, то купец, то ученый, то философ; но когда во главе общества оказывается какой-то один тип характера, другие не исчезают – они как-то приспосабливаются и пусть не горят, но тлеют в ожидании своего часа. Характер солдата, воина существовал всегда, и до сих пор всегда находил для себя применение. Что станет, когда надобность в нем исчезнет?

Так размышлял я в свое время; но потом, послужив некоторое время на Амурском берегу, понял, что даже окончательная гибель капитализма не будет еще означать упразднение армий, не так-то это просто. Разумеется, я не стал говорить этого моему собеседнику.

– Дело ведь не в этом, – не дождавшись, а может быть, и дожидаясь ответа, вновь заговорил он. – Ведь производство, как основа жизни, останется. Производство, когда мы ценим человека в первую очередь исходя из того, каков он как производитель материальных ценностей или как организатор такого производства. Незаметно мы поменяли местами члены уравнения, описывающего смысл жизни, и все чаще исходим не из формулы «производство для человека», а наоборот – «человек для производства». Вы не согласны?

– Конечно, нет, – ответил я, потому что был действительно не согласен, а кроме.того, если он так думает о производителях, то каковы же в его представлении мы, даже и не производящие ничего?

– Ну что ж, давайте разберемся. Вы по специальности гуманитарий или технократ?

– Инженер, – сказал я не уточняя.

– Прекрасно. Вы инженер. Впрочем, да, я же видел вас в форме, итак – военный инженер. Все равно. Вы инженер. Предположим, вы построили завод, выпускающий автомобили большей грузоподъемности и скорости, чем производившиеся раньше. На этих машинах вы будете доставлять быстрее и больше материалов – туда, где вы построите из этих материалов новый завод, на котором будут выпускаться еще более мощные и скоростные машины, которые, в свою очередь, повезут материалы для строительства очередного завода… Где конец и в чем смысл этого процесса? В том, чтобы люди могли зарабатывать себе на жизнь? Но единственный ли это способ кормиться и жить? И стали ли люди, едущие на автомобилях со скоростью шестьдесят, сто двадцать или сто восемьдесят километров в час, счастливее тех, кто ездил на лошадях или просто ходил пешком? Исчезли ли общественные болезни? Приблизилось ли человечество к пониманию своей роли и задачи во Вселенной? Знаю, – он взмахнул рукой, – вы сейчас ответите: смысл процесса – в удовлетворении постоянно растущих потребностей людей, материальных и культурных потребностей. Но, скажем прямо, удовлетворение духовных потребностей не случайно стоит на втором месте. И вовсе не потому, что материя первична: начиная с определенного этапа, дух руководит материей, и мы это прекрасно знаем. Но удовлетворение духовных потребностей труднее поддается учету и не дает немедленного эффекта для того же самого производства. А кроме того, нам кажется, что удовлетворение духовных потребностей – задача несложная. Мы бессознательно, может быть, приравниваем ее к производству пищи: была бы она приготовлена, а уж с потреблением ее трудностей не возникнет, ложку мимо рта никто не пронесет. На самом же деле это далеко не так, очень легко можно жить в мире, полном духовных ценностей – и оставаться духовно нищим подобно тому, как потерпевший крушение находится посреди океана и гибнет от жажды: не умеет воспользоваться окружающей его водой, хотя Бомбар доказал, что выжить можно и в такой ситуации.

• Предыдущая
• 47/85
• Следующая