Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 34
- Предыдущая
- 34/41
- Следующая
– Непременно, – подтвердил журналист. – Только тогда меню выберу я, а то от этого твоего в глотке першит…
Полковник развел руками и проводил Гектора до двери. Дальше все шло в обратном порядке: адъютант проводил его до подъезда, там уже ожидал разводящий; в его сопровождении Гектор беспрепятственно вышел за пределы расположения, постоял минутку, размышляя, рассеянно свернул вправо. Часовой изо всех сил смотрел в противоположную сторону. Грузовик стоял, и ключ на самом деле был в замке зажигания. Гектор усмехнулся. Сел. Мотор включился сразу. Гектор глянул в зеркальце. Часовой по-прежнему глядел влево, хотя ничего особенно интересного там не происходило. Гектор набрал скорость. Все было тихо. Дорогу он знал. Груз негромко позвякивал в закрытом брезентом кузове. «Ну, что же, – подумал Гектор, – и такой клок шерсти пригодится, и на том спасибо. Но теперь предстоит еще уговорить профессоров стрелять, боюсь, это окажется еще труднее…»
Граве начал медленно сбрасывать газ. Расстояние между машинами сокращалось. Милов прищурил глаз. Потом широко раскрыл оба. Что там такое? Флаг? Нет не флаг…
Водитель машины-преследователя на ходу опустил стекло и высунул руку, в которой что-то яркое, цветастое, билось, извивалось на ветру. Милов вгляделся – и ударило в виски, мурашки побежали по спине. Ах ты… Ах, ты!
– Еще чуть медленнее!
«Сверну шею, – подумал он. – И уж что-нибудь поломаю наверняка. Но выбирать не приходится. Тряхнем стариной… Нет, никому другому это не пришло бы в голову – значит…»
– Граве, поближе к обочине!
– Это еще зачем?
– Солнце бьет в глаза – от его стекла…
– Ладно.
Милов опустил левую руку, нашарил ручку. Машина шла совсем рядом с травянистой обочиной.
– Ну, что же вы? Огонь!!
– Слушаюсь, господин ефрейтор, – ответил Милов и левой рукой рванул ручку дверцы.
Он вывалился спиной вперед, сгруппировавшись на лету. Автомат он не удержал, и оружие лязгнуло по асфальту, но не выстрелило – предохранитель не подвел. Боль ударила, казалось, сразу со всех сторон, рванула, вонзилась… «Кажется, жив еще», – успел подумать Милов, клубком катясь по траве. Рядом взвизгнули тормоза. Линкольн-континенталь, низкий, длинный, как летний день, остановился рядом. Правая дверца распахнулась.
– Дан, вы живы? Дан! Чему вы смеетесь!
– Ева! Ева, сумасшедшая вы женщина…
Он с трудом, как бы по частям, поднялся.
Граве был уже далеко, машина его все уменьшалась, превращалась в точку. Автомат валялся на шоссе, сзади, шагах в тридцати.
– Ева, милая, задний ход – подберем игрушку…
– Я развернусь.
– Потеря времени. Надо настичь его!
Ева все еще сжимала в пальцах нелепый галстук Милова.
– Не спрашивайте, Ева, некогда – объясню по дороге…
Он подхватил автомат, перегнувшись с сиденья, захлопнул дверцу. Кости, кажется, в порядке. «Жива, – подумал он, – жива, как ей удалось?»
– Ева, как вы спаслись?
– От чего, Дан?
– Граве говорил…
– Граве? Он заходил, разговаривал с Лестером. Ко мне только заглянул мимоходом – сказал, что хочет разыскать вас, я объяснила, что вы постараетесь попасть в Центр.
«Выдумал? – пытался сообразить Милов. – Нет, он же сумасшедший – ему хотелось убить ее, но он не решился, конечно, – а потом поверил, что так и сделал… А может, и остальное – фантазия? И в машине у него нет никакой взрывчатки? Ладно, увидим».
– Как нога? – спросил он.
– Спасибо, Дан, – сказала она. – Вспомнить сейчас о моей ноге – это говорит о многом. Еще побаливает. Но я терплю. Дети… И вы.
– Глупая, – сказал он.
– Это у меня от рождения, – сказала Ева. Машина бесшумно летела – не по дороге, кажется, а уже над нею; точка впереди начала снова обретать очертания.
– Хорошая у вас машина, – сказал Милов.
– Рикс не любит маленьких.
– А поживее она способна?
– По такой дороге я легко дам сто двадцать миль, если понадобится. А он держит примерно восемьдесят.
– Быстрее не может. Приблизься метров до пятидесяти. Ближе не надо. И как только я начну стрелять – жми на тормоза.
– Что ты хочешь с ним сделать? Я надеюсь…
– Только то, чего он сам захотел. Как тут опустить стекло?
– Кнопкой.
Милов опустил свое стекло, высунулся: сперва руки с автоматом, потом голову – но ее пришлось тут же убрать: резкий ветер бил в лицо, заставляя закрыть глаза. «Ничего, мы и так… Хотя бы по колесам. Не уйдет, и отстреливаться не сможет – он же не рейнджер, он нормальный гражданин, честный, добродетельный умалишенный».
Он выпустил короткую очередь. Вторую. Граве вилял по дороге, по всем четырем ее полосам. Мимо. Опять мимо.
«Что я – стрелять разучился?.. Так, заднее стекло – в крошки. Виден затылок, голова, пригнувшаяся к рулю. Нет, в него не буду. Дам шанс: если он все выдумал – пусть живет. Только сбить с дороги: если в машине не пластик, он уцелеет, отделается синяками, может быть. Только сбить с дороги. Сейчас он снова вильнет – и можно будет по колесам…»
Длинной очередью, последними патронами он повел сверху вниз наискось. Но Граве в последний миг вильнул, и багажник закрыл колесо.
Ревущее пламя клубком оторвалось от дороги, на лету рассыпаясь на части. Налетела взрывная волна. Ева вскрикнула. Линкольн рвануло, занесло, швырнуло в канаву. Сталь скрежетала, сминаясь. Земля перевернулась. Финиш, конец пути.
– Ева, вы живы?
Она лежала на траве, куда Милов вытащил ее из смятой, невосстановимо изуродованной машины; у него самого был рассечен лоб, кровь текла по лицу и, кажется, пару ребер придется капитально ремонтировать. Но, может быть, и не так все плохо…
– Ева!
Она открыла глаза:
– Что с нами было?
– Дорожно-транспортное происшествие. Эксидент.
Она несколько раз моргнула. Глубоко вздохнула и охнула.
– Где болит? – спросил Милов.
– Спросили бы, где не болит…
– Встать сможете?
– Помогите…
– Минутку. Здесь болит? А здесь? А так? Тут?
– Дан, кто из нас врач? Подозреваю, что вы.
– Ну, что вы, Ева, милая… Но в санитары гожусь. Теперь попробуем подняться. Держитесь за меня. Так, та-ак… В общем, отделались мы с вами чрезвычайно легко.
– Однако, мой рыцарь, ваша внешность несколько пострадала. Пора и мне вспомнить, что я медик. В машине есть аптечка…
– Пусть ее поищет кто-нибудь другой, нам некогда. Да и заживает на мне мгновенно. До Центра далеко еще?
– Рядом. Километра полтора, если идти напрямик. Но я, кажется…
– Ева, Ева, как вам не стыдно! Усидеть сможете?
– Вы рыцарь или лошадь?
– Я кентавр.
– А если всерьез: вам по силам будет?
– Я в форме, – сказал он. – Ну, раз-два… Удобно?
– Никогда больше не слезу. Хотел бежать от меня. Каково?
– Я бы вернулся, – сказал он искренне.
– Знаю. Потому и погналась. Но не очень-то воображайте: у меня ведь дети. Все равно, я бы поехала к ним.
– Наверное, там есть кому присмотреть.
– Нет, я должна быть с ними сама. Хоть ползком…
– До этого не дойдет. А машина все равно дальше не повезла бы, – сказал Милов, когда они поравнялись с глубоким провалом во всю ширину шоссе – там, где взорвалась машина Граве. – Ну, мир праху его.
– А мне жаль его, – сказала она.
– Да и мне тоже – теперь… Он любил свою жену.
– Дан, а ведь мы, наверное, сами во многом виноваты.
– Конечно, – сказал он, постепенно привыкая к ритму ходьбы с грузом. – И мы, и он, и все, кто только говорил, но ничего не делал, чтобы подхлестнуть наши правительства – ждал, пока это совершит кто-нибудь другой. Ну что же, кто-то другой и осуществил – по-своему… Пришпорьте-ка меня, Ева, не то мы придем слишком поздно.
– Запрут крепостные ворота?
– Нас могут обогнать – те, кто идет, чтобы уничтожить Центр.
– И мы вдвоем их остановим? И победим?
– Нет. Но предупредим Центр. И весь мир.
– И там погибнем?
- Предыдущая
- 34/41
- Следующая
