Чистовик - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая

– В гору. К господину Дитришу, – сказал я.

– А, – кивнул возница без удивления. – Так садись, подвезу.

Я колебался совсем недолго.

Я вдруг понял, что сколоченные из дерева колеса покрыты литыми шинами из синтетического каучука, которые производит мастерская дядюшки Хо в южной части города. Что водителя зовут Андре, но сходство с французским именем случайно, а полная форма – Андреас. Что он давно женат, но своих детей у него нет, это его печалит, но приемную дочь он воспитал как родную. Что до усадьбы нам придется ехать два часа семь минут. Что дождя не будет, но и солнце останется за облаками. Что мысленно Андре клянет выпитое в городе кисловатое пиво, потому что у него бурчит в животе и в пути ему дважды придется отбегать в кустики. И что ему и впрямь очень хочется меня подвезти, потому что с утра он любит ездить в город один, отвозя мандарины и виноград, а вот на обратном пути веселее с попутчиком – поболтать и посплетничать, до чего он большой охотник…

– Спасибо, – сказал я, забираясь в бричку. – Мандарины возили?

– А то, – согласился Андре. – Хорошо распродал!

Он похлопал себя по тугому карману, совершенно не беспокоясь, что хвалится деньгами незнакомцу на глухой дороге.

– Это здорово, – сказал я. Ощущение всезнания уже схлынуло. Я сделал выбор. Правильный или нет – другой вопрос.

– Закуришь?

– Спасибо. – Я искренне обрадовался. В пачке оставалась последняя сигарета, да и курить «Данхилл» при местных жителях я не рисковал.

Впрочем, возница тоже курил не махорку. Из кармана сюртука появилась картонная пачка, из пачки – две папиросы.

– О! – сказал я.

– Дерьма не держим, – гордо ответил возница.

Некоторое время мы ехали молча. Невысокая смирная лошадка терпеливо тащила бричку по дороге. Вокруг были поля – сейчас пустынные, урожай то ли собрали, то ли ждали не скоро. Мы курили. Табак оказался крепким, у меня даже слегка закружилась голова.

Когда повозка проезжала мимо приметного кряжистого дерева, возле которого так и подмывало присесть отдохнуть, возница сплюнул и сделал жест, будто сыпал что-то через левое плечо. От сглаза?

– Дурное место? – спросил я.

– Дурней не бывает, – согласился возница. – Человека тут убили, не слыхал?

– Нет.

– Два друга после работы сели вина выпить. Ну и… то ли вино крепкое попалось, то ли головы солнце напекло. Слово за слово, вспылили, один другому по морде заехал, а тот схватил сгоряча лопату и…

– Ясно, – сказал я. – Давно это было?

– Ну… – Андре задумался. – Значит, я тогда совсем пацан был… Да уж полста лет как прошло. Поле это с тех пор никто не любит, а дерево… спилить бы его надо, только пусть в назидание стоит…

Я осмысливал услышанное.

Полста лет? Человека убили в пьяной драке – и полсотни лет люди чураются этого места? Да в нашем мире пришлось бы на каждой дороге плевать, никакой слюны бы не хватило.

Что это, какая-то искусственная, внедренная функционалами неагрессивность? Или следствие духовной эволюции человечества?

Нет, пожалуй, все проще.

Как изменится психология людей, если девяносто девять целых и девять десятых населения планеты погибнет? Если уцелеют несколько сотен тысяч, пусть даже миллион – но на одном-единственном большом острове? Писатели и режиссеры начинают радостно смаковать ужасы постапокалиптического существования, все эти банды кровожадных недоумков (желательно – обкуренных, оборванных и на ржавых мотоциклах, носящихся по пустыням в поисках жертв), одуревших от случившегося военных (на ходу один старый танк без снарядов, командует спятивший майор, солдаты тупо исполняют приказы) и религиозных фанатиков (сексуально озабоченный предводитель секты и кровавые ритуалы, тяготеющие к каннибализму, обязательны). Ну ладно, это все фантастика. А на самом деле? Не возникнет ли в сознании людей глухая, жесточайшая, подсознательная неприязнь к убийству?

Здесь, похоже, случилось что-то подобное.

А еще туго пришлось существующим религиям. Не вписалось случившееся в их картину мира. Утратили веру прихожане, бросили свои храмы пастыри. Разве что буддисты все приняли как должное.

Скорее всего и капитан Ван Тао не собирался меня отравить, для этого мира поступок был слишком невероятный даже для бесшабашного грабителя руин. Наверное, в аппетитных пельменях было банальное снотворное. И не с целью меня связать или обобрать, а просто чтобы опасный гость не буянил ночью.

Андре остановил повозку, бросил мне вожжи:

– Подержи… живот прихватило.

Он сиганул вниз и скрылся за ближайшими кустами. Лошадь прядала ушами, помахивала хвостом и всем своим видом выражала готовность простоять так хоть до вечера.

Возница вернулся, пробормотал:

– Чтоб я еще раз в «Хмельном дельфине» пиво пил! Пусть они его дельфинам спаивают… дельфинам просто, где захотел, там и серешь…

– Кору дуба надо заварить и попить, помогает, – сказал я сочувственно.

– Знаю, вот как приеду, так сразу дочку попрошу заварить… она у меня умница. А ты доктор, что ли?

– Отец у меня доктор.

– А! Ну, значит, и ты в доктора пойдешь, – убежденно сказал Андре. – А вот скажи, что женщинам пить, когда у них дни дурные?

– Для чего? – не понял я.

– Чтобы на людей не кидались.

– А… – Я пожал плечами. – Валерьяну… боярышник.

– И впрямь – доктор, – порадовался Андре. – Только не помогает. Все равно сама не своя ходит. Она у меня молодая… горячая…

Он задумался.

– А вот если сердце колет?

– Колет или давит? – уточнил я.

– Колет.

– Валерьяну. И боярышник.

– Ишь ты…

У меня создалось ощущение, что мои рекомендации новостью не явились. Скорее возница воспользовался случаем проверить какого-то своего доктора, давшего ему столь же простые и оттого вызывающие мало доверия советы.

– А к Дитришу ты по врачебному делу?

Я понял, что открещиваться от чужой специальности смысла нет. Что бы ни случилось в мире, но людей всегда будет интересовать, как лечить свои и чужие болячки. Причем о своих они будут спрашивать докторов, а чужие – порываться лечить сами.

– Не совсем. Мне про него рассказали, что человек очень умный.

– Умный, – без тени иронии подтвердил Андре. – Хороший человек и умный. У них вся семья такая была.

Дедушка, будь ему земля пухом, отец – тоже золотой человек. Сестра у него попроще, ветреная девица и пустая, хоть и не пропащая. А Дитриш – умница. Жениться ему надо скорее и детей рожать, а то ведь все мы смертны, а хорошую породу продолжить надо…

Это явно было его больной темой, и он не преминул бы подольше о ней поговорить. Но я, воспользовавшись случаем, задал вопрос:

– А он холостой?

– Ага. Он же молодой совсем, твой ровесник будет. Но умный!

Последняя фраза прозвучала обидно, хотя вряд ли Андре вкладывал в нее такой смысл.

– Ясно. – Я задумался. Почему-то я был твердо уверен, что меценат и землевладелец Дитриш – человек пожилой, как минимум в отцы мне годящийся. А тут – ровесник.

Хорошо это или плохо?

Пожалуй, хорошо. Если я решу ему открыться, то чем моложе Дитриш, чем меньше замылены у него глаза, тем легче мне будет.

– Скажите, Андре, а вы ни от кого не слыхали, будто в горах выше поместья господина Дитриша стоит какое-то здание? – спросил я. – Высокое, вроде башни.

Андре помедлил. Снова достал и протянул мне папиросы. Я закурил, уже догадываясь, что ответ будет утвердительный.

– Слыхал. Как не слыхать. Троих людей знал, которые говорят, что ее видели. Да что видели, и сейчас, если на гору посмотрят, видят. Один даже на запад уехал, говорил, «чтоб не маячила».

Я искоса посмотрел на гору. Перекрученный веер бесстыдно сверкал в проглянувшем в прореху облаков солнце.

– Сами вы не видали?

– Нет. Как-то долго стоял, и так смотрел, и эдак. Говорят, красивая такая… – Он неопределенно взмахнул руками. – Только видеть ее могут не все.

– А если пойти в горы, посмотреть?

– Нельзя туда ходить, – резко ответил Андре. – Это каждому известно. Кто в горы пошел – назад не возвращается!

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая